Солнце уже склонялось к западу, когда Пётр, остановившись на самом высоком пригорке лагеря, всмотрелся в приближающуюся лавину османов. Да, они не стали ждать до ночи, сразу по прибытии пошли в атаку.
Впереди, насколько хватал глаз, шевелилась лавина людей, словно бы вся долина и все холмы заполнились этой копошащейся массой.
Дикие крики, резкие звуки рогов и треск барабанов возвестили русскому царю о первой атаке османов.
С неистовыми криками, не соблюдая никакого строя, врассыпную бежали турки к рогаткам русского лагеря, стараясь влезть на частокол, прорваться в укреплённый лагерь.
Но заговорила русская артиллерия, синие дымы разрывов возникали тут и там в самой гуще османских войск. Турки, не обращая никакого внимания на то, что их товарищи десятками падали перед ними, прямо по трупам павших османов лезли и лезли на русский лагерь...
Артиллерия била без перерыва, всё чаще и чаще в гуще турецких войск образовывались плешины, но снова лезли враги на лагерь. Всё поле и холмы вокруг уже покрылись дымками от разрывов, десятки и сотни османов остались лежать под ногами бегущих на приступ соплеменников.
Только быстро спустившаяся южная ночь спасла русский лагерь от уничтожения и захвата.
Затрубили турецкие трубы и рожки, затрещали барабаны, призывая оставшихся идти на отдых, на вечерний намаз.
Пётр быстрыми шагами колесил вокруг рогаток лагеря, подсчитывая потери и решая в уме одному ему ведомые задачи.
Военный совет собрался в палатке Петра. И первое, что сказал Пётр своим советникам и генералам:
— Мы в узком месте, здесь не развернётся конница, места мало и для артиллерии. Хочу, чтобы и вы сказали, необходимо ли подалее перенести и укрепить лагерь, в более просторное место перейти...
И советники закивали головами: да, лагерь был неловко обустроен, верхушка невысокого холма не давала возможности развернуться ни артиллерии, ни пехоте, ни коннице.
— Что ж, командуй, Борис Петрович, — обратился Пётр к Шереметеву, — лагерь перенести подалее и укрепить, утром чтоб был готов к отражению неприятеля...
Он повернулся к Кантемиру:
— Ты, князь, знаешь все эти места. Что посоветуешь?
Кантемир молча взял большой лист бумаги и, сверяясь с картой, начал рисовать синим грифелем.
— Здесь река, — пояснял он, — отдаляться от неё нельзя, вода надобна, здесь большой высокий холм, далее ещё один холм, а между ними широкая долина. Пожалуй, самое лучшее место для нового лагеря.
Пётр всмотрелся в план, нарисованный Кантемиром, жестом руки пригласил всех своих советников обсудить его.
Мнение у всех было одно: перенести лагерь туда, куда посоветовал князь Кантемир.
— Что ж, — решительно сказал Пётр, — действуйте. Чтобы к утру всё было готово... — повторил он.
Широкими шагами вышел он из палатки по окончании военного совета и прибрёл к шатру Екатерины. Она уже ждала его с ужином.
— А ну как в полон попадём, Катеринушка? — в ужасе спросил её Пётр.
— Ну и что? — спокойно ответила она. — В полон так в полон, а Бог не выдаст — свинья не съест. Уповать будем на Господа.
Пётр упал на колени перед образом Пресвятой Богоматери и долго молча молился, истово крестясь. И только потом он спокойно, без всяких ночных видений, заснул на плече Екатерины. Она не спала всю ночь, чтобы не потревожить его сон.
Легко сказать — перенести лагерь. Ведь это надо перевезти сотни обозных телег, сцепить их вместе, расставить частокол, вкопать рогатки, перевести на новое место сорок тысяч солдат.
Но эти же сорок тысяч и сделали всю работу...
При свете факелов и костров они копали землю, вколачивали колья частокола, пели свои заунывные песни и трудились. Не привыкать было им к земляной работе — солдат не столько стреляет, сколько землю копает.
Прямо на виду у всего лагеря, потихоньку передвигающегося на новое место, проходил ночной отдых османов. Они не копали землю, жгли костры, и всё вокруг было усеяно этими ночными огоньками.
Всю ночь кричали унтер-офицеры, всю ночь копали землю и прилаживали частоколы солдаты, и лишь на рассвете можно было сказать, что работа почти закончена.
Фронтальная часть нового лагеря была достаточно хорошо укреплена, артиллерия расставлена как полагается, пушки перетащены на новое место, и подготовлены места для стреляющих.
Одно только не успел сделать Борис Петрович, тоже не спавший всю ночь: тыльная часть лагеря не была окопана и упрочена частоколом, лишь обозные телеги сцеплены были дышлами и торчали в небо их длинные рогатки.
Только к рассвету утихомирились и османы — погасли костры, успокоились лошади, утихли заунывное пение рожков, труб и бой турецких барабанов.
Без сил свалился поспать несколько часов и сам Борис Петрович: вместе с сыном, тоже служившим под его началом, объезжал он новое место, нещадно ругался с унтер-офицерами и взводными, матюгался на нерадивых солдат и стращал, что при атаке их труд окупится, а кто не захотел окопаться, пусть пеняет на себя.
Всю ночь трудились люди, солдаты падали от усталости на выкопанные валы, бросали лопаты и кирки и тут же закрывали глаза — даже смерть не была страшна, пусть пропадает всё пропадом.
Однако к утру гигантская работа была кончена.
Ранним утром, едва только посерело в раме открытого полога палатки, Пётр уже был на ногах. Потребовал свежего коня, взял с собой нескольких денщиков и поехал смотреть новый лагерь.
Разместилось русское войско удачно, и Пётр порадовался, что прислушался к советам молдавского князя. Позиция действительно отвечала всем требованиям боя: просторная долина перед лагерем позволяла вывести конницу, а места расположения пушек тоже были выбраны довольно удачно, так, чтобы с разных сторон удобнее было поражать живую силу и конницу противника, забивать его пушки, которых, как знал Пётр, в войске османов было меньше, чем у него.
Просыпался понемногу и османский лагерь. Заунывно зазвучали молитвы муэдзинов, призывавших мусульман к утреннему намазу.
Пётр с высокой вершины холма видел, как усыпанное турецкими солдатами поле и близлежащие холмы зашевелились, разгорелись первые, серые ещё в утренней дымке, костры и сотни, тысячи молящихся упали на землю лицом к востоку...
«Жаркий, однако, будет денёк», — подумал Пётр, и снова властно охватила его тревога. Сердце сжималось от предощущения своей несчастной судьбы, от беспокойства за Россию, за матушку-Русь.
Что будет с ней, когда его убьют или когда турецкий султан снимет с него буйную головушку?..
«Россия не погибнет, — думал он, — а я... Завёл армию сюда, в дикую бескормицу, поверил коварному врагу, Брынковяну, не поверил верному и честному Кантемиру. Кто знал, да и кто застрахован от ошибок...»
Первые лучи солнца застали обе стороны уже на ногах. Готовилась первая атака...
Серый, неясный рассвет ещё только редел над землёй, лёгким туманцем окутывая дали, лески и перелески, лощины и глубокие долины между округлыми холмами, а уж в турецком лагере затянули свою утреннюю песнь муэдзины, сзывая правоверных на утренний намаз. В свою подзорную трубку Пётр, почти не спавший всю эту ночь, видел, как расстелились на земле тысячи турков. Круглые спины и зады их покрывали такое неимоверное пространство, что в душу Петра опять закралось холодное чувство страха и отчаяния.
Но даже после молитвы турки пока не начинали атаку, и Пётр, уже приготовившийся к самому худшему, недоумевал. Не слышалось режущих слух диких завываний труб и рожков, не раздавались резкие крики: «Аллах, акбар!»
И вдруг он увидел, как от лагеря неприятеля отделяется кавалькада на лошадях, изукрашенных так, что сбруя блестела на первых проблесках солнечной зари.
Впереди ехал высокий чернобородый всадник в пёстром турецком наряде с длинной пикой в руках, на конце которой болтался кусок белой тряпки.
Что это, неужто мира просят? У русского царя радостно замерло сердце.
Как он был бы счастлив расцеловать этого турка, с важным и высокомерным видом подъехавшего к передовому посту русских, если бы вёз он условия мира...
Однако с миром приходилось пока подождать. Турок, помахивая белой тряпицей на конце длинной пики, важно объяснил солдатам, что едет к русскому царю с посланием от великого визиря Балтаджи Мехмед-паши.
В царском шатре немедленно собрались все военачальники, за большим столом чинно восседал Борис Петрович Шереметев, блистали расшитыми трёхцветными шарфами генералы и полковники, тут же, нахохлившись и нахмурив густые брови, сидел и Кантемир, молдавский господарь.
Ломаный русский язык, которым слегка владел пришедший турок Ибрагим, позволил офицерам и солдатам передового пикета понять, что он привёз послание от самого командующего турецкими войсками. Сердца затрепетали у всех: авось на этот раз минет чаша сия...
