Арабы черпали песок щитами и откидывали его в сторону. Груды песка росли, но воды все не было.
— Глубоко стало, — сказал Отанесу шейх. — Опускайте нас на волосяных веревках.
Наконец воины Сулеймана, соорудив из плащей подобие мешков, подали наверх груды мокрого лежалого грунта. Люди жадно поползли к сырой глине, но лучники отбросили их назад.
— Это земля, не вода, собаки! Сожрете — издохнете. Где терпение?!
Арабы не спеша, по одному, вылезли из ям, и по курчавым смолистым бородам сынов пустыни стекала вода.
— Воды много, из этих колодцев саки поили тысячи овец, — шепнул Отанесу шейх Сулейман Эль-Кувейра. — Однако следи за порядком. Если все бросятся к колодцам — завалят.
Отанес, подпрыгивая от нетерпения, выстроил вокруг огромных колодцев греков-копейщиков и лучников-арабов.
— Воины! Сохраняйте спокойствие, стойте на месте. Воды много, всем достанется!
Над горами нависло молчание, более страшное, чем душераздирающие вопли, и в этой гнетущей тишине толпы воинов пошли на колодцы, как в атаку. Но после того, как полторы сотни слишком нетерпеливых легло под секирами, народ присмирел. Арабы торопливо наполняли мехи и передавали главарям из отрядов. Первым напоили Дария, потом Гобрию, персов и греков. Бурдюки, туго набитые упругой влагой, пошли по рядам. Люди обрели спасение.
Правда, не всем выпала счастливая доля. Из ста тысяч человек, выступивших из Марга, к благодатным горам, где сметливые арабы отыскали воду, дошла всего половина, причем около двадцати тысяч оставшихся в живых воинов едва ли было пригодно для боя.
Зашло солнце. Войско, выставив дозоры отдыхало у колодцев. Люди пили, не уставая. Распухали животы, влага шла обратно, а воины все пили, лакая воду, как собаки.
— Жалкие твари, — выругался Отанес. — Что будет, если нагрянут саки?
— Вся надежда на моих лучников и на греков, — сказал Сулейман Эль-Кувейра. — Эй, Коэс, Мандрокл, Скилак! Скажите своим гоплитам, чтобы не спали.
Ночь густела. Нависла плотная духота. Откуда-то поплыли грозовые тучи. Звезды исчезли. Небо затянуло сплошным черным пологом. Отанес, Коэс и Сулейман стояли на вершине холма и до боли в глазах глядели в темноту.
— Сердце говорит: плохо нам будет, — прошептал Отанес тревожно.
— Не пугай, — поежился шейх Сулейман. — И так нехорошо вокруг.
— Нас что-то окружает, — просипел грек.
— Что окружает? Темнота, больше ничего.
— Нет, послушайте! Они идут…
— Кто?!
Коэс умолк, не смея произнести страшное слово. Полководцы с напряжением слушали дыхание ночи, но ни звука не долетало из пустыни. Однако люди чувствовали, что вокруг них движется нечто огромное и грозное.
— Смотрите! — вскричал вдруг эллин.
В пустыне вспыхнул огонек.
— Факел, — содрогнулся Отанес.
— А вот еще, на другой стороне!
— И еще!
— И еще!
Пустыню и горы разом озарили тысячи факелов. Они обложили стан персов плотным огненным кругом, и круг этот быстро сужался.
— Трубачи! — заголосил Отанес, бегая по горе. — Тревога! Тревога!..
Тысячи огненных стрел прочертили небо. Стрелы падали на персов сплошным косым дождем. Их было так много, словно массагеты вырубили и оперили до последнего стебля все тростники, растущие на берегах Аранхи. Вокруг персов вспыхнула сухая трава. Черные фигуры воинов метались между кострами, хорошо видные массагетам, скрытым во мраке. Проливая потоки крови, отчаянно отбивая атаки массагетов, войско тесно окружило холм — единственную надежду на спасение.
Разметав отряды врага ураганом стрел, массагеты исчезли в темноте.
— Ну, что еще? — бешено крикнул Датис, рывком распахнув полог шатра, в котором притаился «владыка мира». — Останемся в этой стране, чтобы взять ее в наши руки, или пусть уж она живет «сама по себе»?
Дарий поглядел на полководца глазами затравленного тигра. «Гиена! — с горечью подумал он. — И на тебя я опирался как на брата! Вот когда ты показал свои клыки. На плаху предателя!» Царь повернул голову к выходу, чтобы крикнуть «бессмертных», но сдержался. Сейчас не время для раздоров. Если «бессмертные» лишат жизни Датиса, его конники взбунтуются и уничтожат Дария.
— Смейся, наглец, — вяло пробормотал царь и шепотом добавил: — Доберемся до Персеполя, и я сверну тебе шею!
Добраться по Персеполя… Удастся ли это? При мысли о своей супруге Атоссе, о детях Ксерксе и Масисте, которых, не дай того бог, он, быть может, уже никогда не увидит, владыка мира едва не завыл от горя.
— Мудрое решение, — злорадно усмехнулся Датис. Он снова думал об Оройте.
— Где Гобрия, Оганес, Мегабаз? Где Коэс? Зови всех! Бросайте раненых! Отберите самых выносливых коней, других забейте на мясо. Главное — воды запасите, по три меха воды на каждого человека!
После полуночи отряд из двадцати тысяч персов, мидян, греков и ассирийцев тайком ушел на запад. Позади долго звучали крики покинутых воинов. Люди призывали кару богов на голову Дария и убивали себя ударами кинжалов.
Два фракийца покинули колодцы и отыскали по кострам стан Сохраба. Дрожа от страха, они шли между шатрами и твердили, как во сне: «Сын Гистаспа бежал, сын Гистаспа бежал». Саки не понимали их слов, что-то грозно кричали на своем языке и грубо толкали наемников. Хотя было уже поздно, массагеты не спали. Их радовал успех. От шума, говора и веселых возгласов стан походил на торжище. Особенное оживление царило у крутого холма, расположенного в середине лагеря. Тут ярко пылали кучи хвороста, и фракийцы увидели на вершине бугра сверкающее лезвие огромного железного меча, врытого в землю вверх острием. У подножия холма стояли на коленях какие-то люди. Фракийцы узнали в них персов. Кочевник сак быстрыми взмахами ножа перерезал пленникам глотки. Массагеты совершала жертвоприношение богу войны. От этого зрелища у одного из фракийцев отнялся язык. Второй, опустив голову, безостановочно повторял:
— Сын Гистаспа бежал! Сын Гистаспа бежал!
Человек, чем-то отличающийся от других массагетов, спросил перебежчиков по-фракийски:
— Кто бежал? Когда бежал?
Фракийцы бросились к нему, слоено нашли родного брата. Их окружили тохары и авгалы.
— Сын Гистаспа бежал! Не убивайте нас…
Их не убили. Им дали мяса, обмыли и перевязали раны. Нури, старейшина тохаров, сообщил Сохрабу о бегстве Дария. Массагеты настигли врага на рассвете. Персы закрепились на возвышенности, готовые защищаться до конца.
Их снова окружили и обрушили на них лавину оперенных тростинок. От стрел некуда было укрыться. Персы прятались за трупы коней, но тут массагеты доставали их секирами. Отогнать разьярившихся конников не было никакой возможности. Коэс два раза выстраивал свою поредевшую фалангу и бегом бросался на массагетов, но «скифы», как называл их стратег, оба раза окружали отряд эллинов со всех сторон и разили врага из тугих луков. К полудню у массагетов опустели колчаны. Они все разом повернули коней и ускакали за дюны. Персы от души возблагодарили богов. Сын Гистаспа, заботясь лишь о собственной голове, отобрал самых лучших воинов и поспешно двинулся на запад. Около десяти тысяч раненых и убитых иранцев, мидян, греков и арабов он оставил у злополучного холма в дар голодным птицам.
Как бы издеваясь над завоевателями, солнце, которое все эти дни беспощадно преследовало Дария, сегодня исчезло. Лохматые черные тучи обложили небо и плыли над отрядом персов, изворачиваясь и налезая друг на друга. Казалось, все злые духи Красных Песков собрались вместе, чтобы настичь и поглотить остатки арийского войска. Подавленные мраком, царившим вокруг, персы угрюмо гнали коней.
Дарий спешил к городищу Кунхаза, где перед походом в пески он оставил отряд мидян, добычу и пленных апасаков. К укреплению подошли среди ночи. Городище встретило персов зловещим молчанием. Ни костров, ни криков дозорных. Ахеменид испугался и решил встретить утро на берегу озера.
Воины предчувствовали беду и не спали. Они сидели на корточках, сжимая в руках поводья конских уздечек, и шепотом переговаривались. Их окружала темнота, полная непонятных шорохов. Внезапно на башне городища раздался крик. Все оцепенели от ужаса. То плакала сова. Из раскрытых ворот укрепления метнулись в заросли неуловимые тени. Воинов била дрожь: из тростников на них смотрели сотни диких огненных глаз. Тишину прорезал чей-то утробный вопль, словно заголосила женщина. Вой подхватили десятки тонких детских голосов. Хор изливал тоску в тысячах разнообразных рулад, и при этих звуках в жилах персов стыла кровь. Стан шакалов пели песню осени, песню грядущих ветров и холодов, но персам казалось, что их проклинают души зарезанных ими женщин и детей.
Рассвело. Персы не нашли в запустелом городище ни пленников, ни добычи. Зато на площади возвышался холм из голов. То были головы мидян, оставленных Дарием. Это зрелище так потрясло царя, что он в припадке отчаяния едва не вонзил себе в горло кинжал. Дарий жалел не мидян — он сожалел о пропавшей добыче. С чем предстанет Ахеменид перед глазами верховных жрецов, с нетерпением ожидающих его в храмах Персеполя?
