. — Мне рассказывал Низамеддин, — проговорил зодчий, — что два визиря Ахмада-мирзы — вашего двоюродного брата, борясь за высокие должности, неправедным путем накапливали богатство, совершили предательство, помогли схватить своего правителя. Но Улугбек-мирза после взятия Ферганы послал Ами-рака Ахмада в Герат и сохранил ему жизнь, а предателям приказал отрубить головы. «Раз вы предали своего владыку, вам ничего не стоит предать и меня!» И Улугбек прав. Я знал, что Чалаби вероломен и подл, но он не верен и царевичу Ибрагиму Султану. Поверьте мне.
— Я вижу, уважаемый зодчий, вы поняли все.
— Но уеду я не в хадж. Уеду в свою родную Бухару! В Мавераннахр! Уже двадцать лет я не был там. И я истосковался по родной своей земле, царевич! А деньги мне не нужны, я продам дом, и вырученной суммы мне хватит с лихвой.
— Воля ваша. Я возражать не стану. Где бы вы ни были, будьте благополучны, зодчий. А деньги возьмите, вы имеете на них право. Деньги даю вам я… Прощайте, зодчий! — Байсункур-мирза поднялся.
Зодчий тоже поднялся, пожал протянутые руки царевича, но проводить его не вышел.
Гостей проводили Зульфикар с Завраком и усадили их на коней.
И какой бы гнев и ненависть ни носил зодчий в сердце своем к палачам сына, он не мог не почувствовать искренности Байсункура-мирзы.
Через учеников и знакомых зодчий оповестил всех, что намерен продать дом. Что ни день наведовались покупатели. Устад Андугани предложил дать зодчему деньги на дорогу, умолял его не продавать дом, а, прожив несколько лет в Бухаре, вернуться снова в Герат. Но зодчий был тверд. Заврак и Зульфикар решили не разлучаться с учителем и ехать вместе с ним в Бухару. Преданность учеников тронула зодчего до слез. «Вы оба теперь мне вместо сына», — проговорил он, и голос его дрогнул.
Дом и все имущество зодчего было поспешно, а значит, и дешево продано. Зодчий наведался в караван-сарай, чтобы найти караван, отправляющийся в Бухару. За три дня справились домашние со всеми делами и были готовы отправиться в путь. Желая выехать как можно быстрее и не подвергнуться опасностям, зодчий пообещал главному караванщику немалые деньги. Приходилось спешить, недаром же царевич предупредил о Караилане; и если что-нибудь случиться с Бадией, единственной теперь его радостью, этого он не переживет.
Ахмад Чалаби проведал о том, что зодчий зачастил в караван-сарай. Он уже давно не встречался с Наджмеддином, даже не поинтересовался узнать, что и как он. Поэтому, встретив однажды Ахмада Чалаби в караван-сарае, зодчий встревожился. Да и Зульфикар заметил, что какой-то странный и неприятный на вид человек с туго повязанным лбом все время кружит около них и что человек этот похож на приятеля того самого бандита, которого заколола Бадия. Встревоженные Зульфикар и Заврак запаслись саблями.
«В пути пригодятся», — одобрила Бадия. Она понимала, какие опасности подстерегают путников в дальней дороге. Покупая оружие, юноши снова заметили незнакомых людей, издали следивших за ними.
После разговора с царевичем зодчий уже твердо знал, что казнь сына не обошлась без содействия Караилана, без его коварства и злобы. И, опасаясь новых бед, он решил немедленно покинуть Хорасан.
И уж коль скоро Караилан решил завершить свое злое дело, то никакое оружие здесь не поможет, если их не спасет сам аллах.
Перед отъездом пришли прощаться Хасанбек с Хусанбеком. Оба не скрывали своей печали и, прощаясь, заверили зодчего, что завершение строительства медресе стало для них не радостью, а черными днями, что смерть Шадманбека и Низамеддина — вечная рана в их сердцах. Настала страшная година, сказали они, для всех зодчих, мастеров, строителей, гончаров и каменотесов. Одни только царские вельможи разгуливают на свободе и жиреют. Даже вс времена Қебак-хана и Казанхана не страдал так ремесленный люд.
Слова отцов и дедов: «Душа живет любовью, рука трудом»— уже давным-давно забыты и попраны. Узнав об отъезде зодчего, пришел и Абуталиб с сыном Абуали предложить свою помощь. Зодчий благодарил их, но отказался от услуг. Он оставил бедным гончарам кое-что из своих инструментов и домашней утвари. Шитый золотом чапан, подаренный ему царевичем, он накинул на плечи гончара.
— Ходите, когда сможете, к крепости Ихтиёриддин и молитесь о сыне моем, — попросил он. — Его убили там, в крепости, и зарыли где-то рядом. Нам даже неведома его могила, — добавил он со слезами на глазах. — А у вас, дорогой гончар, я хочу попросить… — зодчий вытер рукавом слезы.
— Просите что угодно, устад!
— Два кувшинчика. Дорога дальняя, кругом бесплодная пустыня, мы будем хранить в них воду, опустив в каджава.[23]
— У меня как раз есть хорошие пустые кувшины, покрытые глазурью. Я вам их принесу, устад.
Вечером в дом зодчего постучали устад Кавам с сыном, музыкант Ходжа Юсуф Андугани, Табризи, мавляна Хафизи Абру, мавляна Лутфилла Шаши, Кутбиддин Самарканди, устад Ходжа Мухаммад, Аса-дулла Мешхеди и несколько мастеров по росписи, кое-кто из зодчих и каллиграфов.
При них Наджмеддин Бухари не проронил ни слезинки. Он сказал лишь, что, значит, такова страшная его судьба. Одетая в черное Бадия подавала к столу, разливала чай, молча прислуживала гостям. Худододбек то и дело поглядывал на нее. Зульфикару и Завраку Бадия успела шепнуть, что бек, сын устада Кавама, по всей вероятности, хочет поговорить с ней, недаром он не отрывает от нее взгляда. И впрямь, Худододбек поднялся с места, делая вид, будто ему наскучило сидеть со стариками, и вышел во двор. Повстречавшись там с Бадией, он сказал, что горюет вместе с ней, от души сочувствует ей, жалеет ее.
— Может быть, вы не уедете, — продолжал он, — может, останетесь в нашем доме и будете жить пока вместе с моей младшей сестрой. Отец ваш недолго пробудет в Бухаре, он ведь вернется.
— Почему вернется? — спросила Бадия.
— Ведь все это лишь временно. Вот утихнут толки, и он непременно вернется, что ему прикажете делать в Бухаре? Место зодчего — в Герате.
— А по-моему, место зодчих в Самарканде и Бухаре. Конечно, если только это настоящие зодчие или ученые, которые любят свой народ. Хорасан для ученых — тюрьма.
— Я понимаю, вы говорите это во гневе.
— Такие слова вы услышите от любого жителя Герата. Вы, кажется, предложили мне жить вместе с вашей сестрой. Правда?
— Конечно, моя госпожа. Мама желает того же.
— Если я останусь то убью царя. Так и знайте! Ахмад Лур не сумел довести своего дела до конца. А я, я-то не промахнусь. Что скажет, узнав об этом, ваша мама?.. Вот как обстоят дела, бек! — продолжала Бадия, глядя прямо в лицо Худододбеку. — Зачем вам нужна такая девушка? Я ведь могу плохо повлиять на вашу сестру, воспитанную, скромную. Да и вам это ни к чему. Вы пришли проститься с нами и предлагаете мне остаться у вас, с вашей сестричкой, уважаемый бек, и, если не ошибаюсь, хотите тем самым дать мне понять, что я вам нравлюсь, что вы расположены ко мне. Благодарю ва£, бек, но вы опоздали! Придется огорчить наших родителей, которые желали этого и даже договорились, но не всегда сбываются мечты. Смерть моего брата изменила все. Но я рада, что покидаю Герат.
— Кто же знал, что судьба будет так жестока? Прощайте, моя госпожа.
— Прощайте! — И Бадия ушла к матери. Вот так, в одно мгновение, было покончено с тем, что лелеялось в мечтах столько лет. Бадия сказала все, что думала и чувствовала, сказала прямо и резко, дабы Худододбек, своевольный и настойчивый, не вздумал приехать за ней в Бухару.
На следующий день, когда все уже было готово к отъезду, уложены и увязаны последние тюки и узлы, во дворе вдруг появился Гаввас Мухаммад. Бледный и растерянный, он сказал, что не хочет разлучаться со своим устадом, что не хочет оставаться здесь, что готов следовать за ним куда угодно. Эта многословная напыщенная тирада не понравилась ни Зульфикару, ни Завраку, ни Бадие. Они не поверили Гаввасу. Но вмешалась Масума-бека: нельзя в трудную минуту отказываться от доброго слова и доброго дела, сказала она. Гаввас Мухаммад вовсе не плохой человек и, если хочет, пусть едет вместе с ними. В тяжелые дни ценен каждый, кто разделяет с ними горе, и нельзя отвергать чужого сочувствия и помощи.
На следующий день пришел старый мастер Джорджи с сыном. Они тоже узнали, что зодчий покидает Хорасан. Джорджи принес в дорогу старому другу кожаный мешочек, наполненный сушеными круглыми сырками.
— Уважаемый и дорогой человек, — проговорил он со слезами в голосе, — я выражаю вам свою любовь и свое сочувствие. Вы покидаете этот город, к великой моей печали. У нае с вами схожие судьбы… Вы, зодчий, строили медресе и минареты, я строил каменные крепости. Судьба привела меня в эти края. Я слыхал, что вы отправляетесь в Мекку?
— Нет, дорогой Джорджи, я еду в свой родной город — в Бухару.
— Там вам легче будет перенести вашу боль. Вы потеряли сына, но обретете родину. А ведь это счастье, зодчий. Мешочек с сырками, — продолжал он, помолчав, — пригодится вам в пути. Но и сам мешочек не простой. Меня, как вам известно, пригнали сюда с подножья Казбека, от Терека и Куры, через море Хасар, через зыбучие пески. И в тяжкой дороге кожаный этот мешочек верно служит мне — в нем сохраняется еда, из него не вытекает вода. Возьмите его, единственный друг, которого я обрел здесь, на чужбине, — добавил мастер Джорджи, и слезы покатились по его изможденному лицу.
