– Откуда он взялся?
– Думаю, агент еще немецкий. Видимо, немцы передали его американцам. Или продали. Черт, его радистка вышла в эфир сразу после вчерашнего заседания Комиссии…
– А что радистка? Обнаружили?
– Да толку что! Отравилась при задержании.
– Ну, уже что-то. Вряд ли у него много радисток. Пока найдет новую…
– А если он сам способен выходить в эфир?
– Все равно побережется. Известно, что он сообщил?
– Сообщил, что русские будут пытаться отложить начало процесса. Что нам известно про существование фотокопий секретных протоколов и про планы огласить их на процессе…
– Оперативно работает, – с удивлением протянул Филин. – Заседание было утром, а вечером он уже передавал… Так что американцы будут готовы к нашим предложениям отложить процесс. Сюрпризом для них это не станет.
Постскриптум«Усилия, предпринимаемые победителями по подготовке к процессу, колоссальны. Собранные ими улики представляют для нас весьма серьезную проблему, поскольку мы, как германская сторона, просто не имеем документов сопоставимой силы, чтобы опровергнуть их. Все, что мы можем – это собирать по крупицам опровергающие улики и складывать их в какую-то замысловатую мозаику».
Доктор Нолте, адвокат фельдмаршала Кейтеля на Нюрнбергском процессеГлава XVII
Княгиня уехала в Париж
В аэропорту прилетевшего из Москвы Филина встречал Ребров. Когда выбрались на шоссе, спросил:
– Как там Москва?
– Москва, Москва… – вздохнул Филин. – Как всегда Москва – давай-давай! Иди туда, сам знаешь куда, принеси то, сам знаешь что… Ну а ты тут как? Много подвигов совершил? Или не до них было?
– А вот сегодня посмотрим, – весело пообещал Ребров.
Филин подозрительно покосился на него.
– Ты меня только не пугай.
– Да я что – я ничего, – дурашливо помотал головой Ребров.
Когда впереди замаячила громада Дворца юстиции, Филин удивленно спросил:
– Что это там творится?
– Где?
В это время дорогу им преградил джип американского патруля. Солдаты держали автоматы на изготовку и были настроены весьма решительно.
– Ваши документы? – небрежно козырнул подошедший к машине сержант, цепко оглядывая взглядом Филина и Реброва.
Так же внимательно изучив удостоверения, сержант объяснил:
– Дальше ехать запрещено. Вам придется идти пешком.
– А в чем дело?
– Проводится специальная операция. Машину можете пока оставить прямо тут, за ней присмотрят.
У развалин рядом с Дворцом, на которых обычно работали пленные, выстроились один за другим несколько крытых военных грузовиков. Американцы под дулами автоматов выводили по одному из развалин эсэсовцев с поднятыми руками и загоняли в грузовики.
– Что-то, похоже, случилось, – озабоченно сказал Филин.
– Похоже, – согласился Ребров.
В этот момент из развалин показались два эсэсовца, согнувшиеся под тяжестью большого деревянного ящика. Один из них – Гюнтер Тилковски. Оглянувшись, Гюнтер пронзительно свистнул и вместе с напарником бросил ящик на землю. Пронзительно крича: «Бомба! Тут бомбы!» – они вдвоем бросились в развалины и пропали там. Американцы какое-то время в растерянности только смотрели на происходящее, а потом бросились за беглецами. Через мгновение прозвучали несколько автоматных очередей.
Филин и Ребров, переглянувшись, прибавили шагу.
У ворот Дворца юстиции стояли тяжелые бронетранспортеры с белыми американскими звездами на бортах. Во дворе по углам здания темнели несколько танков, развернувших стволы пушек на ближайшие уличные перекрестки. Американские солдаты, все как один жующие резинку, заполнили весь двор и внимательно осматривали всех гражданских, входивших и выходивших из здания.
В громадном вестибюле толклась возбужденная, гомонящая на разных языках толпа, в которой они наткнулись на Гаврика, вертевшего головой во все стороны.
– Гаврик, что тут у вас происходит? – схватил его за руку Ребров.
– Ребров, ты! А черт его знает, что тут! Американцы вдруг с утра переполошились, нагнали солдат и техники. Говорят, из-за эсэсовцев, которые тут работали…
В этот момент на Реброва вдруг налетела Пегги, победно вскинувшая руку с двумя пальцами галочкой – Victory! Пегги что-то возбужденно прокричала ему на ухо и опять убежала.
Филин, хладнокровно наблюдавший за всей этой разноголосой суматохой, решительно повернулся к Реброву:
– Может, наконец, доложите, что происходит, товарищ майор? Кто эта женщина? Что она вам сказала? И почему вы сияете, как жених на свадьбе?
Ребров, действительно, с трудом сдерживавший торжествующую улыбку, весело доложил:
– Это Пегги Батчер, товарищ генерал. Известная американская журналистка. Она опубликовала в своей газете репортаж о том, что во Дворце юстиции и рядом постоянно находятся пленные эсэсовцы, которым при желании ничего не стоит попытаться освободить подсудимых. Необходимое оружие можно хранить в близлежащих развалинах, куда американские солдаты не суются… К тому же в лагере, где эсэсовцев содержат, как она видела собственными глазами, за ними особенно не следят, и сбежать оттуда не составляет труда. Вчера этот материал был напечатан в Америке, тему подхватили другие газеты, сегодня Штаб оккупационных войск накрутил хвост полковнику Эндрюсу, и он решил провести войсковую операцию по предотвращению нападения. И вообще отказаться от присутствия эсэсовцев во Дворце и рядом с ним.
– Что-то ты подозрительно много знаешь про эту самую Пегги, – проворчал Филин. Потом внимательно посмотрел на Реброва. – Твоя работа?
– Я только кое-что подсказал ей и помог с информацией, – скромно сказал Ребров. – Вы же знаете, товарищ генерал, бравый полковник Эндрюс может отмахнуться от протестов, которые ему пишет наша делегация, но от американской прессы он отмахнуться не может.
– А советоваться со старшими ты уже не считаешь нужным? Или хотя бы поставить в известность?
– Обстоятельства так сложились, товарищ генерал. Нужно было действовать, а вы находились в Москве.
– Обстоятельства у него. Ладно, молодец. Я в следственный отдел, а ты тут еще понаблюдай.
Филин выбрался из толпы, и в этот момент в сопровождении нескольких солдат в вестибюле появился полковник Эндрюс, как всегда со стеком в руке. На него набросились журналисты.
– Полковник, это правда, что пленные готовили нападение на тюрьму, чтобы освободить своих бывших главарей?
– Да, вчера стало известно, что из лагеря для военнопленных, которые работали на разборке развалин, сбежало несколько человек, – сухо сказал полковник.
– С оружием?
– Нет. Но информация, что среди них есть люди, желающие добраться до подсудимых, к нам поступала и ранее. Поэтому я принял меры.
– Поэтому или потому что появилась статья Пегги Батчер?
Полковник какое-то время тяжело дышал, успокаивая себя. Справившись с волнением, сказал:
– Госпожа Батчер правильно поставила вопрос о безопасности подсудимых и необходимости более жесткого контроля за военнопленными. И хотя я уверен, что всякая попытка нападения на тюрьму окончилась бы провалом, мы сочли нужным отреагировать на выступления прессы…
– Возможность побега или освобождения все-таки существует?
– Напишите в свои газеты так: «Всякая возможность побега для моих клиентов исключена. Принятые нами меры имеют больше психологическое значение». Если бы вы знали, как мы их охраняем, вы бы, несомненно, со мной согласились.
– А что стало с теми двумя эсэсовцами, которые бежали и скрылись в развалинах? Их удалось задержать?
– Один из них убит во время погони… Может быть, убит и второй. Но тело его пока не обнаружено. Искать его в развалинах очень опасно для моих солдат – там все разрушено бомбардировками, а кое-где можно и подорваться. Я не хочу, чтобы мои солдаты после войны становились калеками и погибали! – яростно закончил Эндрюс. – А теперь прошу прощения, господа, у меня много дел. Но уверяю вас, никаких эсэсовцев вы здесь больше не увидите!
ПостскриптумБудущий эсэсовец сразу должен был понять, что он вступает в святую святых нацистского государства – в элитную организацию. Он должен был уверовать в то, что немцы – элита наций, а эсэсовцы – элита немцев.
В основу отбора был положен расовый принцип. «Родословные» эсэсовцев должны были быть стопроцентно «чистыми». Требование расовой чистоты распространялось также и на жен эсэсовцев. Низшие чины должны были предоставить справку о том, что его предки с 1800 года являлись арийцами, командирам или кандидатам в командиры требовалось засвидетельствовать, что их прямые родственники не имели примеси неарийской крови с 1750 года.
Эсэсовцы были убеждены, что они являются расовой элитой. Вследствие этого они считали и своим долгом, и своим правом решать, имеют ли остальные право на существование.
