— Ой, не знаю я… Только я слышала, что у них в ауле все говорят: «Скота пожалели, девочкой за оскорбление заплатили», — и обращаются с ней грубо. Напрасно ребенка разлучили с матерью!.. Бедняжка Айгыз, наверное, едва ноги волочит!.. — И байбише сама заплакала от жалости.
Байбише тронула Абая своим сочувствием и искренностью. Но слухи о грубом обращении с Камшат его встревожили. Дома, в Жидебае, эта весть о Камшат доставит новые огорчения. Он вспомнил, как грустили о несчастном ребенке Айгыз и бабушка, как они проливали горькие слезы. А ведь то была лишь печаль от разлуки с Камшат. Что же будет, когда страшный холод новых известий дойдет до их сердец? Вчера — Кулиншак, сегодня — весь этот аул… Все говорят, что Камшат брошена, отдана в рабство, унижена, беспомощна… Не зря же говорят! Вернувшись в Жидебай, он расскажет, как поступают с их маленькой Камшат. Что бы ни говорил отец, Абай должен это сделать. Он решил это твердо.
Перед самым отъездом опять подали кумыс. Гостей не отпускали в обратный путь, пока не угостили основательно.
Они простились со старшими у Большой юрты. Кони тронулись, но Абай не сводил глаз с Малой юрты. Ее тундук оставался по-прежнему закрытым.
«Тогжан и не подумала повидаться со мной еще раз! Не захотела даже встать и проститься…» И он невольно гневно хлестнул коня, чтобы скорей уехать, но не выдержал и еще раз оглянулся на заветную юрту. Возле нее показалась женская фигура. Черный чапан был накинут на ее голову, белое длинное платье спускалось до земли. Не Тогжан ли это? Наверное, она только что встала… Абаю казалось, что он ясно слышал переливчатый звон серебряного шолпы. А может, это напев его собственного сердца? Но останавливаться было неудобно… Верблюжьи горбы — даже самое название этого аула стало теперь для Абая близким и дорогим — остались далеко позади. Всадники, миновав горные отроги, ехали берегом реки Караул. Абай перевел коня на шаг.
Вдруг до его слуха донесся приближавшийся конский топот. Встревоженное сердце опять заметалось, как ночью, вспыхнуло внезапной надеждой. Абай порывисто обернулся. Но верховой — какой-то смуглый коренастый жигит — ехал не от аула Суюндика.
Всадник приблизился. Он оказался совсем юным, — над верхней губой у него только начинал пробиваться пушок. Юноша сидел на бурой кобыле, подстриженной так, как подстригают трехлеток. Поравнявшись с путниками, он отдал салем. Лицо его расплылось в улыбке, белые зубы блеснули, как жемчуг.
Ему скучно ехать одному, и вот он догнал путников, чтобы поболтать с ними. Грудь бурой кобылы была в поту, губы в пене, она тяжело раздувала ноздри.
Оба путешественника радушно встретили нового спутника. Начались взаимные расспросы. Юный попутчик оказался сыном Коменбая из аула Суюндика, по имени Ербол.
Карабас скоро запросто разговорился с Ерболом. Слушая их, Абай почувствовал к молодому жигиту дружеское влечение и ласково смотрел на него. Ербол оказался близкой родней Суюндика, его мать приходилась двоюродной сестрой матери Тогжан!.. Он, как свой человек, постоянно бывает в доме Суюндика. Веселый, словоохотливый юноша сразу завоевал сердце Абая.
Абая поразило огромное количество птиц в Карауле. Он высказал желание поохотиться в этих краях. Ербол тотчас же спросил:
— А сокол у тебя есть? Если есть, приезжай к нам. Я покажу тебе места, где водятся утки и гуси.
Дома у Абая был сокол Такежана. Предложение Ербола показалось ему заманчивым. Едва отъехав от Верблюжьих горбов, он уже мучился, обдумывая, когда и год каким предлогом еще раз и скорее побывать здесь. Приглашение Ербола открывало ему этот путь.
Разговор об охоте быстро сблизил их. Они болтали, как давнишние друзья. Казалось, что разговорам не будет конца.
Но вот они выехали в долину, где их дороги расходились. Ерболу нужно было свернуть направо, а дорога Абая и Карабаса лежала влево, в аул Кунке, у подножия хребта Чингиз.
Но Абаю не хотелось расставаться с Ерболом, и он начал упрашивать его:
— Может быть, ты уж не так спешишь в Кольгайнар? Поедем к нам!
— Ну вот! Что я отвечу, если спросят, по какому делу я приехал? — рассмеялся тот.
— Никто и не спросит. Погуляешь у нас, погостишь… Поохотимся с соколом…
Просьба Абая звучала заманчиво.
— Мне и самому это по душе. — И жигит на минуту задумался. — Нет, — внезапно решил он, — не могу! — И пояснил: — Дела!
Вскоре он простился со спутниками и поскакал к Кольгайнару, сияя веселостью, как и в первые минуты встречи. Его жизнерадостность понравилась Абаю. Он завидовал Ерболу: ведь Ербол каждый день может видеться с Тогжан. Какое это было бы счастье для Абая. А тот, небось, беспечно, со спокойным сердцем встречается с ней!.. Ербол — последняя надежда Абая. И он удаляется… Только что был таким задушевно близким — и вот исчез…
2
Они приехали в Карашокы после обеда. У просторной белой юрты Кунке и возле кухонной юрты стояло на привязи много лошадей под седлами, украшенными серебром. Очевидно, Кунанбай устроил какой-то сбор. По таврам коней Карабас тут же установил, что приехали люди только из ближайших окрестностей.
— Это все — Иргизбай, Жуантаяк, Топай, сбор обычный, — и он прибавил огорченно: — Э, всех коней заседлали, видно, уже собираются уезжать, прозевали мы с тобой обед!
Абай вошел и отдал салем. В юрте было полно народу. Кунанбай сидел подле высокой кровати. Плечи его возвышались над всеми остальными, ворот белой рубахи был распахнут и открывал волосатую грудь. Гости, уже одетые в дорогу, допивали кумыс и слушали напутственные слова Кунанбая. Некоторые приподнялись — и так и замерли на одном колене с малахаем на голове. За кроватью, ближе к двери, сидела Кунке. Рядом с нею старый Жумабай перебалтывал и переливал кумыс. Абай подсел к ним и услышал слова отца:
— Меня уверяют, что я ошибаюсь, что они не затевают новой вражды… Хорошо, поверю. Может быть, себе во вред, но поверю, — как-то мрачно подчеркнул он эти слова. — Буду терпеть, пока не удостоверюсь своими глазами. Кто мне истинный друг, — с этими словами Кунанбай окинул быстрым взглядом своего пронизывающего глаза всех, от переднего места до дверей, и впился им в старейшин родов Жуантаяк и Топай, — кто мне истинный друг, пусть терпит вместе со мной! Терпите, но будьте готовы ко всему… И когда я сяду на коня, будьте со мной. Сделайте так — будете правы перед богом и передо мной! Больше пока у меня нет ни желаний, ни просьб, — закончил он, как будто сказал этими словами: — «Кто собрался, может ехать».
Все в один голос поддержали его:
— Да будет по-твоему!
— Да будет так, как ты сказал!
Абай подумал про себя: «Точно клятву дают! Наверное, отец вызвал их, чтобы прощупать и стянуть потуже обручем…»
Кунанбай только что произнес слово «друг». Абай окинул всех взглядом и невольно задумался: люди, которых отец назвал друзьями, были совсем незнакомы юноше или знакомы очень мало. Раньше отец называл друзьями Байсала, Каратая, Божея, Суюндика, Тусипа. Сейчас здесь не было ни одного из них. Не было даже Кулиншака, к которому он недавно сам посылал его. Тут что-то другое. Что это за новые друзья? А где же прежние? Или здесь кроется какой-то новый тайный замысел?
По возвращении из Каркаралинска Абай был убежден, что распри и раздоры окончились примирением, совершившимся в городе и закрепленным отдачей несчастного ребенка Божею. Разговоры и слухи как будто тоже прекратились. А о чем шептались в народе, он не расспрашивал.
Большинство гостей разъехалось. Кунанбай задержал у себя двух-трех старейшин, но и в этом тесном кругу он был каким-то сдержанным и напряженным. Абай так и не мог рассказать ему о своей поездке к Суюндику.
Улучив удобную минуту, он отчитался перед отцом. Оставаться здесь Абаю не хотелось, его тянуло сегодня же уехать в Жидебай к матери. Но, когда он сообщил о своем желании отцу, Кунанбай резко оборвал его:
— Что ты — девчонка, чтобы в куклы играть? Не можешь отстать от матери? Тебе лучше с бабами, чем со мною? Здесь ты видишь людей, слышишь умные речи, учишься жить. А чему научишься там?
Внутренне Абай не мог согласиться с этим. «Если ты — отец, то она — мать. Сына растят и воспитывают оба…»— подумал он про себя, но прямо перечить отцу не решился.
— У меня дома сокол, — неуверенно сказал он. — Нынче много дичи, яхотел поехать в Жидебай поохотиться…
Такое желание Кунанбаю было понятно. Он не возражал.
— Побудь здесь еще дня два. Я хочу завтра послать тебя к Байдалы. А потом поедешь к себе.
Это вполне устраивало Абая. У него сразу стало легко на душе. Но, выйдя из юрты, он задумался.
Сначала Кунанбаи отправил его к Кулиншаку, с которым был не в ладах, потом — к Суюндику, давняя размолвка которого с Кунанбаем тоже всем известна. От этих стариков Абай услышал нелестные отзывы о своем отце. А теперь отец посылает его к Байдалы, сообщнику Божея…
