Ознакомительная версия.
– Дура ты дура.
И Яшка расчувствовался. Вспоминал, как в отроческом возрасте сам работал такой же папагалой.
Было ему лет одиннадцать или двенадцать (своих лет он ведь в точности не знал); питался тем, что на Торге показывал штуку: кто что ни скажет, сколь угодно длинное, или на чужом языке, иль просто белиберду – повторял в точности. Память на звуки у него сызмальства была цепкая. На хлеб такого заработка хватало, на пряники – нет.
И вот однажды какой-то свейский купец-суконщик заставил повторить длинную абракадабру: «Исколенальцабедьяселундафатерверсомерихимелен». Остался доволен, погладил по голове, дал серебряный грош и позвал с собой. Предложил выгодную службу. Нужно было запоминать всё, что он скажет на своем свейском языке, и передавать другому свею, который сидит в конторе на реке Волхов, где оптовая торговля.
Стал Яшка бегать от одного к другому, повторял непонятное. В обоих концах мальчишке давали по монете, и зажил он славно. Хватало и на пряники, и на многое другое. Однако через месяц-другой Яшка уже понимал по-свейски и сообразил, что к чему. Это они между собой сговаривались за один и тот же товар одинаковую цену назначать. По новгородскому закону это запрещено. Когда продавцы в сговоре, покупателям убыток. Поймают – плати большую пеню, и еще палками побьют. Вот свеи и хитрили. Придет покупатель к одному: дорого. Пойдет ко второму – а у того столько же. И покупали, потому что никто больше в Новгороде свейским сукном не торговал.
Маленький Шельма придумал вот что: срядился с одним русским суконщиком. Первый свей ему сказал: отпускаю товар по два сребреца за штуку. Суконщик пошел ко второму. А там уже побывал Яшка, сказал по-свейски, чтоб отпускал в полцены. Второй удивился, но ничего. Продал новгородцу всю партию. На радостях покупатель дал Яшке целую гривну, первые настоящие деньги в Шельминой жизни.
Эх, милое отрочество. Приятно вспомнить.
Родственной птице Яшка подмигнул, пообещал: выкуплю тебя, не пожадобствую. Вот только змею продам. И пошел себе дальше.
Гуляючи приметил одежную лавку. Купил фряжского платья. Сразу и переоделся. В Любеке тоже хаживал во всем немецком, похожем на фряжское, привычка имелась.
Куцый и тесный европейский наряд хуже и просторного русского, и легкого татарского, но так следовало для дела. Влез Шельма в обтяжные портки-шоссы, в кружевную рубаху-камизу, потом еще в одну, льняную, называется котта, а сверху солидному человеку надлежало носить малый атласный кафтанчик-дублет и сверху другой, бархатный пурпуэн. Стал Яшка будто капустный кочан. Нахлобучил на голову барет точь-в-точь как у Боха, только попросил для красы перо воткнуть. Переобулся в короткие мягкие сапожцы с загнутыми носами.
Хозяин был француз, стрекотал с приказчиками по-своему. Прислушиваясь к их скорой певучей болтовне, Яшка подумал, что франкский язык нетрудный. Бот – сапог, шапо – шапка, депеше – поспеши, апорте – неси порты. Недельку-другую и, пожалуй, заговоришь. К франкам, что ли, податься? Нет, ну их, там все время воюют. Лучше в Италию. Сказывают, край веселый, богатый, а фряжский говор совсем легкий. Назваться можно Джакопо Шельми – красиво.
Как полагается лавочнику, торгующему в бойком морском городе, хозяин объяснялся и по-немецки, и по-татарски, и немножко по-русски. Брея Яшке ненужные теперь усишки-бороденку – бесплатно, в услужение за хорошую покупку, – франкский человек рассказал, что наипервейший кафский купец по дорогому товару (считай, местный Бох) зовется господин Синьёр Лонго. У него в Золотом ряду большая лавка-емпорио, но самых важных покупателей он принимает дома. И объяснил, как тот дом найти.
* * *
Скоро Яшка уже стоял в верхнем городе, близ главной площади, перед изрядным каменным теремом в четыре жилья, при собственном подворье. Над распахнутыми вратами гипсовая фигура: бородатый мужик держит рог, из рога сыплются монеты, крашенные в золотой цвет. Знатно!
Прошел двором, где суетилась челядь, велел передать хозяину, что его желает видеть служитель из любекского торгового дома «Бох Кауфхоф». Не могло быть, чтобы Сеньёр Лонго не слыхал о таком.
В этом Шельма не ошибся. Слуга вернулся, низко кланяясь. Повел в дом, по широкой мраморной лестнице, вдоль которой стояли белокаменные статуи: полуголые и вовсе растелешенные бабы несочного сложения. У немцев в домах такого срама не бывает.
Сам купец ждал гостя в горнице, затейливо изукрашенной и полной разных диковин, однако рассматривать их Яшке сейчас было недосужно. Он впился взглядом в хозяина и сразу увидел: прехитрый колобок. Весь кругленький – лицо, тулово, взмахи полных ручек и даже голос будто катится на колесиках по гладкому.
– Всегда рад видеть посланцев многочтимого господина Боха, – на сюсюкающем немецком сказал Синьёр Лонго. – Что на сей раз угодно его милости?
Это хорошо, что Бох у него в такой чести.
– Зовусь я Якоб Шельменготт, старший приказчик. Мой господин возил в Сарай великую драгоценность, златой-алмазный пояс-змею, заказанный ханом Мухаммед-Булаком для сватовства. Однако неверные дали плохую цену. Хер Бох повелел мне ехать в Кафу и предложить сей товар твоему степенству, как ты есть первый во всех здешних краях купец. А коли не сойдемся, приказано мне плыть в Италию, искать хорошего покупателя там.
Пухлые губы фрязина сложились в колесико, глазки – в щелочки. Синьёр молчал, часто помигивая. Уставился на Яшкин лоб.
– Это у меня знак поставлен, в награждение за верную службу, – объяснил Шельма. – Буквица S, сиречь Sicherheit – «Надежность». Я у господина на полном доверии, так что даже имею при себе его личную печать. Приложу сей перстень к купчей, дабы у твоего степенства не осталось никакого сомнения. Изволь, взгляни.
И достал печатку, вытащенную из мантельташа у Боха, когда на прощанье по-сыновьи обнимал его, припадал к колену. Знал, что пригодится.
– Не нужно! – заплескал ручками Лонго. – Я разбираюсь в людях и сразу вижу, что господин старший приказчик – человек высокой пробы. Лучше покажи мне пояс, чтобы я мог оценить его стоимость. Очень интересно, очень!
Яшка широким, заранее продуманным движением вытянул из кожаного кушака чудо-змею, чтобы засверкала всей своей алмазно-смарагдово-лаловой чешуей.
Купец ахнул. Трясущимися руками, бережно принял сокровище, понес на широкий стол. Приложил к глазу лупу, склонился. Глядел – причмокивал, что-то по-своему приговаривал: инкредибиле, кебелецца. Ясно: восхищался.
– Десять тысяч дукатов просим, – скромно молвил Шельма, чтоб был запас для торга.
Синьёр отложил стекло, похлопал на гостя глазками, что-то соображая или прикидывая.
– Таких денег нет ни у одного купца в Кафе. Нет их и у меня…
– Что ж, поплыву в Италию. Найду покупателя в Генуе, Венеции иль Милане.
Яшка забрал змею, слегка потряс, чтоб еще поиграла каменьями.
– Нет-нет! – поспешно сказал Синьёр. – Если я сказал, что у меня нет столько денег, это еще не означает, что я не могу их достать. Но мне придется взять ссуду в банке.
Что такое «банка», Шельма знал. Это такое купеческое заведение, которое торгует не товарами, а деньгами. Банка дает богатым купцам, князьям и даже королям ссуду под какое-нибудь дело, а после получает назад с прибылью. Еще банке можно отдать свои деньги на хранение – скажем, если путешествуешь в дальние края и боишься разбойников. Едешь себе налегке, с малой бумажкой. И в месте прибытия по той бумажке получаешь свои деньги обратно. Такой промысел у нас на Руси немыслим. Чтобы свои кровные чужому дяде отдать: на, храни – подобного дурака даже в Пскове не сыщешь, а глупее псковичей, как известно всякому новгородцу, на свете не бывает. Однако в итальянской земле как-то живут банки, не разоряются. Чудно, ей-богу.
– Я схожу к управителю банковской конторы «Барди» прямо сейчас. Подожди, хер Шельменготт, прямо здесь, – объявил хозяин. И крикнул: – Эй! Подать дорогому гостю вина, сыра, фруктов!
Засуетился, засобирался, укатился колобком за порог.
Дело, кажется, шло неплохо. Вишь, и торговаться не стал. Наверное, на после оставил. Вернется и скажет: мол, смог собрать только семь тыщ пятьсот, или сколько там. Хочешь – продавай, а то ступай на все четыре стороны. Что ж, это разговор деловой. Может, и сойдемся…
Шельма и обычно-то томился без движения, а сейчас, от великого возбуждения, не смог усидеть и полминуты. Вскочил с усидистого кожаного кресла, куда поместил его Синьёр, принялся расхаживать по горнице, оглядываться, щупать всякие интересные штуки – не чтобы утащить (зачем, при таком-то богатстве?), а по привычке к любопытству.
Погладил стоявший на столе череп, оказавшийся чернильницей. Сунул нос в мудреные бумаги, покрытые цифирью в два столбца, сверху писано непонятное: «Debere» и «Credere». Сзади в столе были закрытые ячеи – у Боха в Любеке такие же, запирались на малые ключики. У фрязина они тоже не открывались. Поковырять ножичком или гвоздем – откроются, но Яшка не стал. Больно надо.
Ознакомительная версия.
