– Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь рассказал, ждете удовольствий, забыв о том, что случилось здесь недавно. Да, да, дорогие мои. Это неудивительно, ведь в писании говорится: «И нашелся в городе муж убогий, но мудрый, и спас город мудростью своей, и никто не вспомнил потом этого убогого человека». Так и теперь. Разве не я избавил вас от иезуитов? И разве не вы забыли обо мне? – И он показал на пустые жбаны. – Так не годится выполнять библейские заповеди, написанные людям в назидание и для исправления нравов.
– Я не сомневаюсь, – заметила пожилая дама, – что ты, отец мой, вознаградишь себя за пустые жбаны завтра, когда будешь любоваться архитектурой винных погребов. Надо было пораньше прекратить развлечения отцов-иезуитов, тогда бы уцелело все вино до капли.
Квестарь приподнял край своей голубой ризы.
– Я бы поступил именно так, как ты, уважаемая пани, говоришь, но пришлось немного задержаться в поисках зеркала: надо было взглянуть, хорошо ли сидит на мне одеяние святого Петра и не подведет ли оно меня из-за какого-нибудь недосмотра.
– Если бы привратник небесный был похож на тебя, меня первую охватило бы сомнение, действительно ли на небе все приобретают вечную красоту, как этому учат божественные книги, – засмеялась пожилая дама. – Однако же и ты, пани, упала на колени.
– Падают и перед уродством.
– Это верно; меня колени так и тянут к земле.
– Никак не могу этому поверить. Ты, отец мой, недавно вел себя совсем неплохо.
– Признаюсь, я слаб глазами.
– Зато обладаешь ловкостью и проворством рук.
– Эй, милая пани, не дразни собаку, а то укусит.
– Собаки кусают, лишь когда голодны.
– Я тридцать лет несу монастырскую службу.
– Значит, ты сыт и опытен в достаточной степени.
Дамы засмеялись, всем стало весело. Брат Макарий почувствовал, что его охватывает блаженное состояние, и он собрался продолжить беседу, но в зал вошел управитель, гремя доспехами. Дамы умолкли. Управитель почтительно обратился к квестарю.
– Иезуиты уже собрали свои вещи и выехали в Краков. Ох, и злы же они на тебя: ругали на чем свет стоит, грозили вечными муками в аду.
Квестарь пренебрежительно махнул рукой и, поудобнее расположился в кресле, вытянул ноги.
– Я не собираюсь в ад, потому что очень люблю жизнь, и господь бог знает, что делает, оставляя меня в этой юдоли печали. Кто любит жизнь – тот достойный сын земли, а кто умеет взять от жизни самое лучшее, что она может дать, – достоин пережить всех отшельников и пустынников, которые хотят заполучить милость божью более легким путем. Ведь гораздо труднее жить полной жизнью, чем в уединении избегать соблазнов мира сего. Разве богу приятно, что человек не борется с превратностями судьбы, а отгораживается от мира, бубнит молитвы да вздыхает по делу и без дела?
Управитель расхохотался, покрутил ус и в восторге хлопнул себя по колену.
– Вот и я так считаю!
– Значит, ты, благородный пан, умен.
Придворные дамы прыснули со смеху, но под суровым взглядом управителя смолкли и потупились.
– А скажи, отец мой, – обратился управитель к брату Макарию, еще раз бросив взгляд на дам, – не противно ли это догматам?
Квестарь, сложив на животе руки и оглядев всех из-под опущенных век, ответил:
– Просвещенный ум отвергает все то, что противно разуму. Поэтому я никогда не занимался догматами, в которые нам предлагают верить, их так много, что нет такого мудреца, который смог бы все запомнить и прочитать единым духом.
– А вот отец Игнатий знал наизусть все до единого.
Квестарь поморщился.
– Отец Игнатий – самый обыкновенный бездельник. Он наплел вам с три короба. В свое время я беседовал с ним – редкостный остолоп и невежда. Единственно, что он любил делать, так это осушать бутыли с вином.
Управитель сел в кресло и попустил ремни, стягивавшие кольчугу, так как они врезались в тело, причиняя жестокую боль.
– А скажи, отец мой, какое твое любимое занятие?
– Мое занятие? Люблю собирать мед из ульев, кормить голубей, люблю затянуть песенку за работой, но больше всего мне нравится размышлять. Не знаю большего удовольствия, чем размышление. Вот, например, ваша милость, начнешь размышлять о семи смертных грехах. Воображение подскажет тебе то, чего не испытал сам, а когда вспомнишь то, что когда-то вкусил в жизни, душа так и загорится, а это под старость не малое удовольствие.
– Верно, отец наш, – подтвердили дамы.
– Да ну вас, – разозлился брат Макарий, – вы ведь, стрекотухи, меча от кухонного ножа не отличите.
– Как только начнешь вспоминать, – живо вставила самая юная дама, – все тело зудит и в глазах круги огненные.
При этих словах управитель покачал головой и подкрутил ус, словно юноша, тщеславию которого приятно польстили.
– Тебя, наверное, блохи кусают, – сказал брат Макарий, – поэтому у тебя и зудит. Вас, женщин, блохи особенно донимают.
Раздался взрыв смеха, и застыдившаяся дама закрыла лицо. Управитель громче всех смеялся и подшучивал над девушкой, которая спаслась от насмешек, лишь выбежав на крыльцо. Брат Макарий почесывал бородавку и корчил смешные рожи. Управитель по очереди проверил содержимое жбанов, но, как и квестарь, не обнаружил в них ничего.
– Мы должны переменить место, отец мой, – сказал он, – тут ничего интересного больше не осталось, а хотелось бы еще немного помечтать.
– И мне тоже было бы очень приятно.
– Во мне ты найдешь отзывчивого друга.
– Если так, пан управитель, отдаюсь в твое полное распоряжение!
– Для меня большая честь угощать человека, который усмирил почтенных отцов-иезуитов.
– А есть ли у тебя вино, соответствующее моим заслугам?
Управитель подмигнул квестарю.
– Замок, его подвалы и стража в моем распоряжении.
– В таком случае я уверен, что мы сможем хорошо помечтать.
Брат Макарий встал, пригладил бороду и оправил парадную рясу.
– Я готов ко всему самому лучшему.
Управитель поклонился дамам и пропустил квестаря вперед.
– Вы уже уходите? – закричали дамы. – А нам было так интересно!
– Ничего не поделаешь, – развел руками брат Макарий. – Я бессилен перед старопольским гостеприимством. Это такая неволя, которую я предпочитаю даже вольному странствованию по прекрасным местам. Почтенный управитель, бери меня в полон.
Два дня пани Фирлеева не покидала своей спальни. Ожидая прибытия новых пастырей духовных, которые должны были направить ее на путь райского блаженства, она молилась. Доносившиеся из ее спальни стоны свидетельствовали о безутешной скорби старой вдовы, которую иезуиты, вкравшись в доверие, так подло обманули. Придворные дамы скучали без дела; никаких распоряжений от госпожи они не получали, к себе она их тоже не допускала. Поэтому, чтобы наиболее целесообразно использовать время, которое теперь освободилось от молитв и богослужений, они старались проводить его в веселой компании. С тех пор как пани Фирлеева осознала свой грех, она не смела переступить порога часовни. А у остальных и вовсе не было желания просиживать там. Придворные дамы слонялись без дела по замку, заглядывали во все уголки, ходили в слободу, присматривались к полевым работам и впервые в жизни остановили свои взоры на дворовых, не имевших доступа в замок. Однако наибольшее удовольствие дамам доставляло общество брата Макария, настроение которого в результате активного изучения архитектурных особенностей погребов и подвалов с каждым часом улучшалось, а истории, которые он рассказывал, были одна интереснее другой. Его епископский[40] совершенно фиолетовый нос утопал в пышной растительности, глаза блестели, как факелы, он то и дело выкидывал какие-нибудь штучки, и все животики надрывали от смеха. То он связывал своим поясом двух дам, отдыхавших на скамье, да так, что, встав, они никак не могли разъединиться. То незаметно подсовывал под крышку блюда зеленую жабу, и та неожиданно выпрыгивала на стол, к великому ужасу дам. То, поймав воробья, выпускал его ночью в женскую спальню, пугая отдыхавших и вызывая страшный переполох. Брат Макарий командовал всем замком, его ценили больше, чем кого бы то ни было.
– Послушай, отец, – покатывались со смеху солдаты, – принимай-ка нас в свой монастырь, мы не раздумывая оставим военную службу. – Они похлопывали квестаря по плечу и отсыпали ему пороху из своих пороховниц на фейерверк в честь какой-нибудь прекрасной панны из числа придворных.
– Отец, – крутил ус управитель, – да мы вдвоем все подвалы перекопали бы, чтобы проверить, не скрыты ли там клады в виде бочек с вином.
– Отец, – рукоплескали дамы, – ведь нам жизнь казалась такой скучной, мы думали, что в ней нет никаких утех. Оставайся с нами, мы тебя выберем королем и будем тебе преданно служить.
Дамы дарили ему венки из полевых цветов, бросали на него томные взгляды, которые у любого храбреца могли вызвать сердцебиение.
