парадный вход, и белоколонный актовый зал, сад, и другие постройки, а коридор второго этажа стал главной достопримечательностью: «Более всего замечательна в Университете галерея. Ее большие венецианские окна, блестящий паркет, чистота и вкус мебели, бесконечная протяженность представляют из нее что-то единственное в своем роде. Еще не было ни в одном публичном заведении Европы такого украшения храма наук» [120].
Но вернемся в март 1915 года, в тот самый момент, когда двадцатиоднолетний студент физико-математического факультета Лев Зильбер, старший брат будущего писателя Вениамина Каверина, бежит по этому коридору, скрываясь от полиции. И, более того, оказывается спасен от отправки на фронт не только архитектурой громадного здания и одним из преподавателей, а самой наукой: «Не доцент Немилов, а сама биология, накинув на брата халат, усадила его на всю жизнь за лабораторный стол. Перед взглядом студента, счастливо избежавшего ареста, постепенно, с годами и десятилетиями, стала открываться такая даль, которая не мерещилась самому смелому воображению» [121].
Почему же Университет, патриотическая государственная организация, на каждом собрании поддерживавшая войну и Императора, помогала студентам избежать призыва? И почему сами молодые люди, с радостью шествовавшие с флагами к посольствам союзников — Франции и Англии, — и по пути агитировавшие народ идти в добровольцы, не стремились занять их места?
Отношение общества к первой мировой войне было неоднозначным, а студенчества, самой взрывоопасной его части, и подавно. Поэтому до поры до времени Государь не стремился ворошить этот революционно-настроенный улей. Университет же, как корпорация, хоть и управлялся государственными министрами, постоянно стремился хоть к какой-то автономии. Университетский совет «воевал» с чиновниками по поводу недопущения к работе их либеральных или сидевших по политическим делам коллег, назначения профессоров без консультации с советом, давления в необходимости устройства медицинского факультета для нужд военного времени.
Призыв же был главной болью Университета, и, несмотря на патриотический настрой, на фронт не отправился ни один преподаватель, а из двенадцати тысяч студентов и слушателей к концу 1915 года в армию ушло порядка трехсот человек, погибло всего семеро.
Университет, стремившийся закрыться от внешнего мира и сохранить свой довоенный уклад, помогал воспитанникам и материально, и заступничеством перед властями. После полицейской облавы, из которой сбежал Лев Зильбер, сорокапятилетний ректор Эрвин Гримм собрал совет и отчитался о шагах, предпринятых администрацией к облегчению участи задержанных студентов. Однако и без призыва «мирная» жизнь в стенах здания Двенадцати коллегий была более невозможна — студенты, отдавшие единственную кормившую их столовую под лазарет, голодали, а комитет, оказывавший им помощь, лишился финансирования. Деньги на поддержку молодых людей собирали газеты, фонды, само руководство Университета раздавало воспитанникам наличные, ведь за учебу все еще нужно было платить, иначе следовало исключение и неминуемая высылка на войну.
Этот недолгий период сопротивления Университета войне закончился к 1916 году — тогда начался массовый призыв студенчества в армию. А еще через год, в 1917-м, уклад, который так жарко пытались сохранить в здании Двенадцати коллегий, пошатнулся окончательно.
Эрвин Гримм (ЦГАКФФД СПб)
Историк Эрвин Гримм оказался последним ректором Петроградского университета, носившего имя Императорский. После революции «белый» Гримм покинул Петроград, однако в 1930-х снова вернулся сюда и работал в Институте истории Академии Наук. В 1938 году шестидесятивосьмилетний профессор был арестован как контрреволюционер, в ходе следствия сошел с ума и был направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу, после выписки из которой скончался.
Лев Зильбер добился выдающихся успехов в иммунологии и вирусологии. Правда, путь его к признанию, членству в Академии медицинских наук СССР и даже Сталинской премии был тернист — медик трижды сидел в тюрьме и лагерях. В тридцать шесть лет он руководил подавлением вспышки чумы, но вместо ордена Красного знамени получил обвинение в диверсии с целью заражения чумой населения. В сорок три года он совершил одно из главных своих открытий — выяснил природу клещевого энцефалита (до этого заболевание было неизвестным). Сразу же после этого его обвинили в попытке заражения населения Москвы энцефалитом по городскому водопроводу и медленной разработке вакцины и отправили в ссылку в тайгу, где он продолжал изобретать лекарства. В сорок шесть лет Зильбера посадили в «шарашку» (тюремное бюро для ученых при НКВД), где он исследовал теорию вирусного происхождение рака. Лишь в пятьдесят лет, благодаря стараниям высокопоставленных коллег, друзей и брата (писателя Вениамина Каверина) перипетии в жизни ученого закончились. Он был освобожден, признан и до конца жизни продолжал заниматься делом, к которому когда-то случайно привел его университетский коридор в здании Двенадцати коллегий.
Литература
Анастасенко Г. Ф., Кривовичев В. Г. История минералогического музея Санкт-Петербургского государственного университета. — СПб.: Невский курьер, 1998.
Беляева О. М. Эрвин Давидович Гримм: судьба ученого на переломе эпох // Исторические записки. — Вып.12 (130). — М., 2009.
Иогансен М. В. Работы Доменико Трезини по планировке и застройке Стрелки Васильевского острова в Петербурге // Русское искусство XVIII века: Материалы и исслед. — М., 1973.
Каверин В. А. Освещенные окна. — Современник, 1973.
Киселев Л. Л., Абелев Г. И., Киселев Ф. Л. Лев Зильбер — создатель отечественной школы медицинских вирусологов // Вестник Российской Академии наук. — Т. 73. - № 7.
Киселев Л. Л., Левина Е. С. Лев Александрович Зильбер (1894–1966): жизнь в науке. — М.: Наука, 2004.
Овсянников Ю. М. Доминико Трезини. — Л.: Искусство, 1987.
Памятники архитектуры и истории Санкт-Петербурга. Василеостровский район. — СПб.: КГИОП; Изд. дом Коло, 2006.
Особняк Бутурлиной
(1860 г., архитектор Г. А. Боссе) ул. Чайковского, 10
«Капабланка любил русский театр, балет. Как-то он был в
