Прочитав газету, Павлин молча положил ее на стол. Фролов тоже молчал. Лицо его было бледно, лоб наморщился.
– Убийца пойман с поличным, – сказал Фролов. – Теперь ясно, что покушение на Ильича – тоже их дело.
– Народ собрать? – спросил Соколов. Он стоял возле двери, не снимая с головы бескозырки.
– Собирай, – приказал комиссар, выходя из каюты. Только что полученные известия сразу распространились по Чамовской.
Бойцы, командиры, комиссары, матросы, речники заполнили верхнюю палубу. Возле рубки появились командир бригады и военком. Фролов начал читать сообщение. Люди стояли, плотно придвинувшись друг к другу. Царила такая тишина, что слышно было, как шуршит газета в руках комиссара.
Кончив чтение, Фролов сказал:
– Товарищи!.. События, происходящие у нас на Северной Двине, сплетаются с тем, что делается сейчас на Волге, в Москве, в Сибири – всюду… Всюду, где против нас идет капитал. Сегодняшнее сообщение является могучим ударом по врагу. Это победа, товарищи! Победа ВЧК! Победа народа. Завтра мы должны нанести врагу еще один сокрушительный удар. Всем командирам, присутствующим здесь, предлагаю немедленно разойтись по своим частям и подробно рассказать бойцам о случившемся. Завтра враг должен быть уничтожен. Это будет наш ответ на происки международного капитала. Все. В части, товарищи!
После митинга Павлин отослал неотлучно находившегося при нем Соколова и решил пройтись по берегу. Ему хотелось послушать, о чем люди говорят перед завтрашним боем, и самому побеседовать с ними.
Над Двиной стлался туман. Павлин вышел на размокший после дождя, покрытый грязью тракт. Лошади еле тащили повозки по наполненным водой ухабам и выбоинам. По обочинам, с трудом вытаскивая ноги из грязи, шли бойцы. Узнавая командира бригады, они давали ему дорогу.
На болотистой лужайке стояла группа бойцов. Одни из них прятались за деревьями от ветра, другие разжигали в ельнике костер.
Павлин направился к этим бойцам.
– Греетесь, ребята? – спросил он.
– Греемся, – ответили бойцы. – Пожалуйте к нам, товарищ Виноградов, к огоньку поближе…
Разбросав немного хворост, один из бойцов сунул в него зажженную бересту. Ее мгновенно скрутило, огненные язычки побежали по ней, костер затрещал, отовсюду поползло пламя, и охваченная им сырая хвоя густо задымила.
Вблизи, в ельнике, послышались чьи-то шаги.
Люди насторожились. Из-за елок вышел и шагнул к огню командир роты Бородин с забинтованной головой. В подоле рубахи он притащил печеной картошки и вывалил ее на колени одному из бойцов.
– Кушайте, ребята, – громко сказал он. – Тепленькая. Подкрепляйтесь. Завтра в бой идти.
Осмотревшись, он увидел командира бригады и поздоровался с ним.
– Что с тобой, друг? – спросил Павлин, показывая на его забинтованную голову.
Бородин улыбнулся.
– Сегодня ночью ящики с патронами выгружали. Неаккуратность произошла… Ящик скатился.
– Что ж ты на госпитальное не пошел?
– Успеется, товарищ комбриг. Сейчас не до госпитального. Гнать надо эту сволочь, сами знаете. Уму непостижимо, что делают. Я сейчас на такую картину нарвался, вспомнить страшно.
И Бородин рассказал Павлину, что за перелеском он повстречал разведчиков, которые тащили на носилках старика с выколотыми глазами. Старик попал в неприятельскую контрразведку… Там его и обработали…
– Да так обработали, товарищ комбриг, – Бородин невольно поежился, – вчуже страшно…
– Насмерть, что ли? – спросил Павлин, сразу подумав о Нестерове.
– Жив пока что, – ответил ротный. – Старик! А кто такой, не знаю…
Но Павлин, уже не слушая Бородина, побежал по болоту.
Госпитальное судно стояло у крутого берега, поросшего густой травой. Желтые огоньки от иллюминаторов были видны издалека.
Павлин быстро поднялся по трапу. В нос ему ударил резкий запах лекарств.
– Где у вас операционная? – нетерпеливо спросил Павлин у дежурного санитара. Тот подвел его к затянутым марлей стеклянным дверям салона. Павлин уже взялся за ручку, но дверь раскрылась, из салона вышел доктор Ермолин в испачканном кровью халате под руку с бледным как полотно Андреем. Увидев командира бригады, Андрей бросился к нему.
– Как хорошо, что вы пришли, Павлин Федорович. Пойдемте куда-нибудь, я вам все расскажу…
Мы ведь в самой Шидровке были. Я все ждал, не покажется ли кто-нибудь с того берега… Из Усть-Важского. Час обождал, два, три. Четыре часа прошло. Никого нет! Я уж решил сам махнуть туда. Есть у меня один адрес, Флегонтов покойный дал. Была не была, думаю, если не выручу старика, хоть узнаю, что с ним. Вдруг является ко мне Сахаров, шидровский крестьянин… Лодку, говорит, прибило к берегу. В ней кто-то кричит. Мы побежали… Тихон! Весь в крови.
– Долго его держали в контрразведке?
– Почти сутки. Пытали, мучили. Потом выкололи глаза и бросили в лодку. С запиской: «Другим наука». Павлин Федорович, это же – зверство сплошное! Я двух жителей привез из Шидровки, они видели все. То есть не все, а как вчера старика волочили. Пойдемте к ним.
Они спустились на нижнюю палубу.
Сахаров, бородатый крестьянин в брезентовом плаще, сидел на нарах. Правая рука его была забинтована до плеча. Он держал ее поднятой, видимо для того, чтобы кровь оттекала от кисти.
Возле нар стояла пожилая крестьянка в теплом платке; к ней прижималась девочка лет семи.
– А его кто? – спросил Андрея Павлин.
– Они же.
Измученное лицо Сахарова было похоже на серую бумагу.
– Исполосовали ножом, – медленно говорил он. – Когда вчерась тащили старика, я заступился. И сказал одному: «Чего вы лютуете, черти?» Только всего и сказано было. Вот и получил на орехи. Онисим, брательник, стал меня защищать. Избили его до бесчувствия и увезли с собой на пароход. Погибнет парень.
– К нам в Шидровку белые вчерась прибежали, – заговорила женщина.
– Ты не путай, – сказал ей Андрей. – Старика вели англичане?
– Ну да, англичане. А потом прибежал белый, что по-всякому говорил, – по-нашему и не по-нашему, как хочешь… Вот натерпелись страху-то…
Женщина вытерла пальцами губы и одернула платок, который был завязан по-татарски – в два конца.
– Это прибежал Голанд-сын… Сынок купецкий с Онеги, – объяснил Сахаров. – Англичане тоже, обруселые только.
Потрясенный рассказом Сахарова, Павлин опять поднялся на верхнюю палубу.
В докторской каюте сидел за столом Ермолин и писал медицинский акт.
– Где старик? – спросил Павлин прерывающимся от волнения голосом. – Я хочу повидать его… Можно? – Он взглянул на хирурга.
– Можно… – ответил Ермолин. – После перевязки старик успокоился. Я дал ему наркотик. Зайдите ненадолго. Это даже подымет его жизненный тонус…
– А как его общее состояние?
– Сильный старик… Думаю, что выживет. В здешних лесах есть такие старые сосны. Растут в самой чаще, на горках. Вцепятся всеми своими корнями в почву, попробуй оторви…
…Павлин слушал неторопливый и спокойный рассказ Тихона Нестерова.
Старик полулежал на койке, глаза у него были забинтованы, лицо представляло сплошной сине-багровый кровоподтек.
– Я что толкую… – шептал старик. – Еще не целиком дошел народ… Да и в темноте нас держали. Что мы видели: лес да болото! Ну, чертей иногда, когда выпьешь, – старик усмехнулся. – Лесной народ… А все-таки в нем есть душа! Знает, что нельзя ему терять советскую власть… Вы это принимайте во внимание, Павлин Федорович. Вы увидите, у Яшки Макина много будет народу. Ружья только партизанам дайте…
– Обязательно, – сказал Павлин. – За советы спасибо.
– Нет, Павлин Федорович, какой я советник? Сам я не то чтобы мужик путный. Да и счастья мне не было.
А сколько я повидал, боже мой… Кулаку-богатею дальше своего двора и глядеть не хочется. А для меня мир – вольная волюшка.
Старик улыбнулся, и странно было видеть улыбку на его израненном багровом лице.
– Ей-богу, сквозь горе, как в очки, все видишь. Счастливые да сытые жизни не видят.
– Да, да, да! – говорил Павлин. – Понимаю! Так бы и сидел у тебя, да пора идти… Ну, дедушка, поправляйся! – Павлин крепко пожал руку Тихону. – Поправишься, я напишу в Вологду, чтобы тебя как следует лечили и чтобы о тебе была полная забота.
– Любка приедет… Она сюда рвется.
– Что Любка? Мы должны позаботиться, – сказал Павлин. – Обо всем напишу. Ты за свою судьбу не тревожься.
– Спаси бог! – ответил старик. – Не надо. Не люблю никого отягощать. Я еще что-нибудь сам промыслю, Павлин Федорович. Мы, простые люди, жить умеем. Спасибо вам, что пришли. Премного благодарен.
– Ну, встретимся. Буду в Вологде, в штабе, разыщу тебя. Прощай, Тихон Васильевич.
– Прощай, Павлин Федорович. Всего хорошего вам во всех ваших делах.
Старик, несмотря на страшную слабость, приподнялся немного и лег, опираясь на локти.
– Да, знаешь, что я надумал? Как ты прикажешь, Павлин Федорович, так и сделаю, коли бог смерти не даст… – слабым голосом сказал он. – Ох, воры, дети собачьи! – Тихон схватился за грудь. – Мутит. Слушай, Федорыч! Есть еще люди, не знают, каково оно, заморское вино. Выживу – побреду я по избам, по людям. Научу людей, что сам испробовал. Ну, что скажешь?
