Несмотря на военные столкновения осенью 29 года, Харбин продолжал жить, как и прежде, своими внутренними заботами. На Крещение опять по традиции состоялся грандиозный крестный ход, в театре, опере, оперетте, цирке гастролировали заезжие и местные труппы, в советских школах детей учили по-советски, в гимназиях-лицеях, коммерческом училище, по старому, по-русски. А когда наступало жаркое и влажное маньчжурское лето горожане устремлялись за реку, в Затон и на остров Крестовый, там располагались дачи и песчаные пляжи, любимые места отдыха русских харбинцев.
Лечение Полины уже продолжавшееся семь лет, пока не давало результатов. Она чувствовала себя совершенно здоровой, но забеременеть никак не могла. Один из врачей посоветовал ей принимать грязевые ванны. Грязь, то есть ил реки Сунгари, обладала лечебными свойствами. Летом купальщики обмазывались им с головы до ног и многие утверждали, что это сильно помогало в преодолении некоторых недугов. Так или иначе, но в городе бытовало устойчивое мнение, что грязевые ванны из сунгарийского ила помогают от многих болезней, в том числе и от женских. Иван с Полиной в самые жаркие выходные дни доезжали на извозчике до яхт-клуба, нанимали лодочника и переправлялись на остров Крестовый, где купались и загорали. Полина не столько купалась, сколько как и большинство прочих женщин демонстрировала купальный костюм. Здесь она тоже отводила душу. Полноводная Сунгари, ее стремительное течение напоминали ей родной Иртыш. Вот только в отличие от чистой иртышской воды, в Сунгари летом вода несла в себе множество желтоватых частиц всевозможного грунта, лёсса, которые запросто могли забить носоглотку. Потому неопытному пловцу заплывать далеко было опасно. Но Иван пловец был отменный. В детстве он переплывал Иртыш в районе Усть-Бухтармы туда и обратно, в Омске, будучи кадетом, наперегонки ту же, но куда более широкую реку. Полина плавать почти не умела, но показывать этого не хотела, а предпочитала с берега предупреждать мужа, чтобы не заплывал далеко, был осторожнее, а если он все-таки заплывал, потом дома устраивала ему сцены. Там она видела как мужчины, а иной раз и не особо стесняющиеся посторонних женщины обмазывали себя речной грязью, но самой последовать их примеру она и не думала. И вот, когда доктор посоветовал ей сделать то же - а вдруг поможет... Она уже готова была и это сделать, но только не при посторонних. По данной причине летом тридцатогого года они сняли дачу в Затоне, на противоположном от города левом берегу Сунгари.
Еще в 1928 году в Харбине пустили первую трамвайную линию. Именно на трамвае теперь Иван и Полина добирались до Пристани. По ту сторону реки маячили густая зелень островов и дачной полосы Затона. Спускались с высокого берега по лестнице. На берегу группами стояли китайские и русские лодочники. Они зазывали пассажиров еще издали. Но Иван сразу примечает названия, написанные на бортах лодок, выбирает русские. На одной из лодок надпись "Зорька".
- Перевезешь, служивый?- обращается к среднего роста кривоногому мужику в выцвевшей фуражке с синим околышем.
- Отчего ж, вашьбродь, садитесь и супругу вот... - казак сразу распознает бывшего офицера и старается угодить, чтобы не дай Бог не упустить клиентов - конкуренция на перевозе высока.
Обычно в лодку сажают по пять шесть человек, но лодочников сейчас больше чем пассажиров. Потому казак не ждет больше никого, торопиться перевезти этого по всему не бедного бывшего офицера и его красивую жену в добротных платье и шляпе, в надежде на щедрую оплату за быстрый и комфортный перевоз.
- Ты братец, оренбуржец?- спрашивает Иван, когда лодка уже отплыла достаточно далеко от берега.
- Так точно!- с готовностью отвечает казак, не переставая сноровисто работать веслами.
- Сюда-то как попал, из Забайкалья?
- Нее... я из Кульджи... Как атамана нашего Дутова Александра Ильича красные лазутчики порешили, ну так мы покумекали с одностаничниками, да вот все сюда в Харбин и подалися. Три года добирались, насилу дошли. Потом и здесь бедовали. Я, и вагоны разгружал, и лес валил... А потом вот сюды, на перевоз подалси... Здесь оно получче, на реке-то. А вы вашбродь, где с большевиками воевать изволили?
- У Анненкова... рядом с вами был.
Лодочник чуть не сбился с ритма, услышав это, и со странно изменившемся выражением посмотрел на Ивана, а потом и на Полину, сидевшую на корме и отрешенно любовавшуюся видом города с середины реки. Вид отсюда открывался живописный. Во всю ширь панорама озелененной набережной с громадой красного здания Сунгарийских мельниц, ажурными пролетами железнодорожного моста, красавцем яхт-клубом, похожим на стоящий у причала белоснежный лайнер. Завороженная этой красотой, Полина не прислушивалась к разговору мужа и лодочника, и потому не ощутила смену его настроения и тональности.
- И кем же ты там был, у Анненкова-то?- резко сменил тон и перешел на ты лодочник, недобро сверкнув глазами.
- Полком командовал,- по-прежнему доброжелательно отвечал Иван, тоже не уловив смену настроения собеседника.
- Случаем не атаманским?- в вопросе звучала явная неприязнь
- Да нет... Я ведь с Бухтарминской линии, и полком своим командовал третьеотдельским он Усть-Каменогорским назывался.
- Понятно,- вроде бы как с облегчением произнес лодочник, и вновь заработал веслами, угрюмо глядя в сторону.
- А что у тебя кто-то из родственников или знакомых служил у Анненкова в Атаманском полку?- не мог понять реакции оренбуржца Иван.
- Упаси Бог... У меня брат у Анненкова служил, в Оренбургском полку. Когда мы со станицы своей отступали с Дутовым, так его жена с двумя детишками ко мне пристала, дескать, все одно пропадать, возьми с собой в Семиречье. Ну, я их и взял вместе со своей семьей... Знать бы, чем кончится, так лучше бы под большевиками мучились, может живы бы были. А так через киргизскую степь прошли чуть живые и к вам пристали, а у нас тиф страшенный, да ты сам, наверное, помнишь, ну брата жена от меня отстала, и к брату в вашу дивизию подалась. Говорили мне, что у вас к бабам плохо относятся, как к собакам, озорников много, и атаман ваш тот еще гусь был. Не послушала, уж очень к брату хотела, да и боялась за детей, что тифом заразятся. Брат мой ведь тоже у Анненкова в офицеры вышел, хорунжим был... Зарубили их всех, и брата и жену его и детей их, ваши атаманцы зарубили. Помнишь, наверное, то там где-то уже почти на границе случилось?
- Помню... - опустив глаза, будто виноватый, тихо ответил Иван.
- А ты, я гляжу, тут неплохо устроился,- по-прежнему неприязненно расспрашивал лодочник.
- Да... повезло... понимаешь, я сумел на службу устроиться, к самому Чурину,- счел нужным хоть как-то объяснить свое благосостояние Иван.
- А, ну тогда понятное дело... У Чурина хорошо, он неплохо плотит...
- Да... жить можно,- Иван продолжал испытывать какую-то неловкость за то, что ему вот так повезло.
- Ты в чине-то, каком был? Раз полком командовал, неужто полковник, вроде по твоим годам не должно быть, хотя у вас тама как грибы росли, сам-то ваш вона в тридцать лет генералом стал.
- Да нет, есаул я.
- А... тогда понятно. Тута среди наших лодочников тожа есаул один был, а уж хорунжих и сотников, и в извозчиках, и энтих на такси шоферов почтишто как нашего брата рядового. Даа, есаул, повезло тебе, и сам вона чистый ходишь, и жену в аккурате содержишь,- в словах лодочника сквозила явная зависть, которую почувствовала даже Полина, она перестала обозревать красоты сунгарийского побережья, почуяв к тому же на себе взгляд лодочника словно "раздевавший" ее...
Иван рассчитался щедро, спеша поскорее расстаться с этим вдруг нежданно-негаданно ставшим для него враждебно-завистливым человеком. Когда они уже шли по расползшимся, от еще утром прошедшего проливного дождя, улицам дачного поселка, к снимаемой ими небольшой дощатой избушке с маленьким участком земли возле нее, Полина спросила Ивана, что произошло меж ним и лодочником.
- Дутовец он, а брат его хорунжим у Анненкова служил в оренбургском полку. Помнишь, когда в "Орлином гнезде" атаманцев казнили, которые оренбургских офицеров с их женами... Ну, так вот брата его тогда те атаманцы с женой и детьми там зарубили.
Полина, вычеркнувшая из памяти те страшные дни, сейчас была вынуждена все вспомнить.
В маленьком саду при даче имелся летний душ. Сюда с реки на тачке Иван в бидонах возил целебную речную грязь. Полина закрывалась в душе, раздевалась, обмазывалась, и где-то на четверть часа превращалась в негритянку. Иногда в ней просыпалось прежнее девичье озорство и она, убедившись, что со стороны никто не смотрит, выходила из душа как была...
- Ну, как я тебе в таком наряде?- игриво спрашивала она Ивана.
- Замечательно, еще лицо намазать, да на голову какую-нибудь корзину и прямо женщина из племени африканского.
