Ознакомительная версия.
– Оля!
– Помню, помню, вы говорили. Нервы – в кулак!
– Ты иногда выражаешься не как медработник, а как деревенская баба.
– Я такая и есть, спасибо советской власти за ускоренные медицинские курсы. Я ить наврала, что школу окончила. Кака школа, осподи! Только числилась, все на поля и огороды выходили, даже трехлеток на межу ставили. Анна Еремеевна, вы как вроде и не рады?
– Я очень рада, но стою перед выбором.
– Извините за прямоту! У вас выбор с легкого на простое, с хорошего на лучшее. А бабы-то рожают! Не так, как довоенно, но тоже исправно. Везут их в городскую больницу, а там процент успешности не успешный.
Оля, у которой просторечные обороты смешивались с попытками говорить культурно, смотрела на Нюраню с надеждой и осуждением:
– А про вас бают, что руки легкие, что спасете мать и дитя, когда другие акушерки и дажить врачи простоволосятся. И еще, что у вас…
– Что у меня?
– Есть такое свойство…
– Оля! – строго приказала Нюраня. – Пей чай и ешь пирог! Никакими волшебными качествами я не обладаю. Ими не обладает никто! Если бы ты честно окончила школу и хорошо училась на курсах, то вместо невежественных домыслов познала бы безусловную рациональность науки.
– А что мне Козубовскому сказать?
Это был момент истины. Нюраня могла выбрать дочь, воспитанию которой посвятит себя. Или рожениц (в больницу не везли попросту, только сложных), которые либо сами погибнут, либо вместе с младенцами, либо выживут по отдельности, либо мать через короткий срок не вспомнит и не поймет, что счастливо избежала смерти, собственной и новорожденного. Нюранино участие гарантировало бо́льший процент благоприятного исхода.
Ее мать могла очертить невидимый круг, в котором находились те, кто был под ее строгой защитой, кто мог жить припеваючи, трудясь честно, конечно. Нюраня таких кругов не рисовала, не хотела. И нехотение легко было объяснить врачебным долгом.
– Анна Еремеевна! – позвала Оля. – Вы как-то… уплыли…
– О чем ты меня спросила?
– Что Козубовскому передать?
– Я приду. Мне требуется несколько дней, чтобы решить семейные проблемы.
Нюраня даже не поняла, как сделала выбор. Точно за нее, за ее волю, решил какой-то внутренний судья.
Она разыскала Ульяну – первую, с младенчества, няньку Клары. Точнее – передала через людей, чтобы Ульяна к ней явилась. В свое время Ульяна, худосочная девушка, на барских хлебах превратилась в цветущую молодую женщину. Налитое тело, румяные щеки и потрясающая грудь – торчащие дыни волнующе колыхались при движении. На эту грудь хотелось упасть и забыть про все проблемы. Нюране казалось, что муж при виде этого женского изобилия должен совратиться неминуемо. И она была готова к тому. Но Емельян не позарился на прелести Ульяны. Он был настолько поглощен стяжательством, что терял мужские инстинкты. Он прогнал Ульяну, заявив, что дочке требуются «воспитательницы из благородных гимназисток». Благородные сменялись одна за другой. Емельян находил удовольствие во власти над людьми, превосходящими его по образованию и воспитанию, а Нюраня оканчивала институт, вышла на работу, всецело отдавшись счастливому потоку, который нес ее к мечте.
Ульяна пришла. За три года она должна была заматереть в женской силе. Перед Нюраней стоял нюхлый скелет. «Нюхлыми» в Сибири называют болезненно немощных или от природы хилых. Нюраня пригласила Ульяну в дом и сказала, что хочет видеть ее «в дети». Куряне так говорили про нянек: «Пошла в дети».
– За прокорм будешь трудиться и кое-что перепадет близким. Остался ли кто? – спросила Нюраня.
– Матушка и тятя померли, братья воюить, их женки да три младенцы…
– Никто не приписан?
– Никто.
Скудное продовольствие по карточкам в нескольких пунктах Управа выдавала лишь «приписанным» – тем, кто устроился работать на немцев. Подавляющее большинство курян, не имеющих родни в селе, голодали.
Нюхлая Ульяна, к радости Анны Еремеевны, уже на третий день чуть взбодрилась. Конечно, не стала прежней и груди-дыни не заколыхались под кофтой, и синие круги под глазами не исчезли, но хоть ушел взгляд затравленной собаки. Клара тоже не проявляла видимой агрессии, хотя и пыталась командовать безропотной нянькой.
Нюране страстно хотелось выйти на работу. Она полторы недели откармливала Ульяну, строжила и ласкала дочь, которая к ее усилиям относилась как к природным явлениям. Идет дождь – спрячься под навес, палит солнце – опять-таки укройся в теньке. Пережди. Мама обязательно уйдет, и наступит твоя власть, обеспеченная папой.
– Запомни, что Кларочку нельзя пугать Бабаем! – говорила Нюраня Ульяне, собравшись идти в больницу. – Никаких бабаев!
Освоившаяся, переставшая по-собачьи радоваться каждому съедобному куску Ульяна отвела глаза: как еще, ежели не пугать, совладать с избалованной девчонкой?
– Будут бабаи, ты отсюда вылетишь, и твои племянники не получат муки и крупы. Поняла? – спросила Нюраня.
Ульяна поняла, но не догадалась, что строптивость в ее потупленном взгляде Анна Еремеевна прекрасно уловила.
– Я тебе башку сверну за Бабая! – пригрозила Нюраня.
– Как скажете.
Ноль успеха. Смотрит в пол. Хозяйка уйдет, а ей на шею избалованная девка сядет.
– В гестапо отдам! – пустила в ход последнее оружие Нюраня.
Подействовало. Ульяна вздрогнула испуганно, передернулась, но все-таки спросила:
– Как тады ее строжить? Кем пугать?
– Мной. Пусть мной, но не страшными чудищами.
Василий почти перестал стыдиться, что использует справку о представлении к званию Героя, то есть выдает себя за мужественного вояку. Без справки он бы в конце 1942 года не прорвался в Москву, пришлось бы возвращаться в Казахстан. Он решительно не желал видеться с Фроловыми. Их заслуга в его образовании бесспорна, их обман непростителен. Его воспитание – утеха бездетной пары, он и сам поступил бы в МГУ, только позже. Подлое вранье Фроловых не имеет оправдания, он вычеркивает их из списка близких людей.
В отношениях с людьми Василий бывал жесток. Не подозревал, что качество это ему передалось от бабки – Анфисы Ивановны, которая в молодости, имея цель, не знала преград для ее достижения, сметала всё и всех. Но какие желания у деревенской девушки? Новый наряд, украшение, выйти замуж за Еремея.
Цель Василия – быстро получить высшее образование и заняться по-настоящему важными научными проблемами. Он бы круглосуточно зубрил, экзаменовал себя и снова зубрил, экзаменовал. Однако нужно было питаться, купить смену белья, тетрадки, карандаши и еще кучу мелких вещей вроде чайника и корыта для стирки. И найти работу, пока нет занятий в университете. Физфак эвакуировался сначала в Ашхабад, потом в Свердловск. Немцев отогнали от Москвы, и к тому времени, когда факультет вернется, Василий должен быть готов сдать экзамены экстерном. Много времени приходилось тратить на хождение по инстанциям в поисках каких-нибудь сведений о брате Егоре.
Героя Советского Союза Василию не присвоили, но дали орден Красного Знамени. Эта была высокая награда, и она помогла Васе восстановиться в университете и даже получить восьмиметровую комнату. От прежнего жильца осталась узкая койка с панцирной сеткой, продавленной до пола, множество гвоздей в стенах, под которыми растекались пятна невыгоревших обоев. Очевидно, гвозди служили вешалками в отсутствии шкафов. Стул подарила добрая соседка. Она же зачем-то принесла красивую фарфоровую супницу.
Посетовала:
– К сожалению, более ничем поделиться не могу.
– Благодарю, я прекрасно устроен.
Она бросила взгляд на кровать с голой сеткой:
– Нужны хотя бы подушка и одеяло. Я поговорю с женщинами… Они, в сущности, не злые. Моя комната первая от кухни по левую сторону, утром приходите за чаем.
– Благодарю! – нетерпеливо отсек Василий дальнейшее участие в его быте.
Он получил в факультетской библиотеке учебники, не терпелось засесть за них. Шинель, подвешенная на двух гвоздях у верхней перекладины рамы окна, служила светомаскировкой. Нарушение светомаскировки в темное время суток каралось строго. Ночью шинелью он укрывался. Задувал свечку, ложился на голую сетку, набрасывал шинель.
На толкучке за трофейный немецкий портсигар Василий выменял коробку парафиновых свечек – настоящее богатство.
Портсигар при выписке из госпиталя ему подарил Лёха Зайцев:
– Держи, студент! Серебро, мамой клянусь, чистое серебро! Посмотри, как по крышке вытеснено! Лыцарь на коне! Произведение искусства! У фрица убитого реквизировал. Мы с ним сошлись, он должен был меня прикончить, пистолет заело, архангелы небесные или матушкины молитвы уберегли. А может, молитвы моих баб? Я первым выстрелил. Потом его обыскал. Часы себе оставлю, а ты, студент, получи произведенье искусства.
Ознакомительная версия.
