Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1

— Пусть дьявол заберет тех, кто мерит вино самой маленькой пинтой.[102]

В этот момент раздался ружейный выстрел, и в дальнем конце узкой долины показался охотник со слугой и собаками.

— Тише, — сказал Дугалд Махони, — это начальник.

— Нет, не он, — решительно возразил Эван, — неужели ты думаешь, что он вышел бы встречать сассенахского джентльмена в таком виде?

Но когда они подошли поближе, он сказал обиженным тоном:

— Однако это он, ничего не окажешь; и без хвоста — с ним живой души нет, кроме Каллюма Бега.

И действительно, Фёргюс Мак Ивор, о котором француз, как и о многих, впрочем, гайлэндцах, сказал бы, qu’il connait bien ses gens,[103] и не подумал возвеличивать себя в глазах богатого молодого англичанина, появившись со свитой праздных горцев, совершенно не соответствующей обстановке. Он отлично понимал, что такие ненужные спутники не только не внушат к нему уважения, но покажутся Эдуарду смешными; и хотя немногие так ревниво, как он, относились к феодальным правам и прерогативам вождя, именно по этой причине он весьма осторожно прибегал к внешнему проявлению своего величия, приберегая его для тех случаев, когда оно действительно могло импонировать. Если бы ему пришлось выйти навстречу к такому же лэрду, он, наверно, окружил бы себя всей той свитой, о которой с таким благоговением говорил Эван, но навстречу Уэверли он решил выйти лишь с одним спутником: очень миловидный гайлэндский мальчик нес его охотничью сумку и палаш, с которым он редко расставался.

При встрече с Фёргюсом Уэверли был поражен совершенно особенным изяществом и достоинством фигуры вождя. Он был выше среднего роста и прекрасно сложен. Национальный костюм, который он носил без каких-либо украшений, обрисовывал его фигуру самым выгодным образом. На нем были трюзы, или облегающие ногу штаны, из клетчатого красного с белым тартана, во всем же остальном его одежда в точности соответствовала одежде Эвана, но вооружен он был только кинжалом с богато украшенной серебряной рукоятью. Как мы уже говорили, палаш свой он дал нести пажу, а ружье, которое держал в руках, предназначалось, видимо, только для охоты. За время прогулки он успел убить нескольких молодых уток, потому что, хотя запрет охотиться до определенного срока был в те годы еще неизвестен, стрелять куропаток в это время года было еще рано. По наружности он решительно походил на шотландца, со всеми особенностями северного типа, однако без его резких и преувеличенных черт, так что в любой стране признали бы, что он очень хорош собой. Воинственный вид его шапочки, в которую было воткнуто в качестве знака различия одно-единственное орлиное перо, подчеркивал мужественность его головы, украшенной вдобавок густыми черными кудрями, гораздо более естественными и изящными, чем те, которые выставляются для продажи в витринах парикмахеров на Бонд-стрит.

Открытое и приветливое выражение усугубляло благоприятное впечатление от этой красивой и полной достоинства наружности. Однако зоркий физиономист со второго взгляда вынес бы менее благоприятное впечатление. Брови и верхняя губа говорили о том, что этот человек привык повелевать и ставить себя выше других. Даже обращение его, пусть открытое, искреннее и непринужденное, указывало на сознание собственной важности. При малейшем противоречии или даже случайном раздражении в глазах его загорался хоть и мимолетный, но зловещий огонь, обличая вспыльчивый, надменный и мстительный характер, не менее опасный от того, что обладатель всех этих свойств умел себя сдерживать. Короче говоря, наружность вождя напоминала безоблачный летний день, по каким-то неуловимым признакам предвещающий гром и молнию до наступления ночи.

Но эти менее благоприятные наблюдения Эдуарду не удалось еще сделать в первый день их знакомства. Вождь принял его как друга барона Брэдуордина со всевозможными изъявлениями доброжелательства и благодарности за посещение, лишь немного попеняв ему за непривлекательное убежище, избранное им накануне. Он немедленно вступил с ним в оживленную беседу о хозяйстве Доналда Бина, но ни единым словом не намекнул на его разбойничьи наклонности или на непосредственную причину путешествия Уэверли. А раз вождь не коснулся этой темы, и наш герой также решил от нее воздержаться. Так, весело беседуя, они шли к замку Гленнакуойх, в то время как Эван, почтительно перешедший в арьергард, замыкал шествие вместе с Каллюмом Бегом и Дугалдом Махони.

Мы воспользуемся этим обстоятельством, чтобы сообщить читателю кое-какие сведения о личности и прошлой жизни Фёргюса Мак-Ивора, которые Эдуард узнал лишь после того, как он стал его другом. Их встрече, хоть и происшедшей по самому случайному поводу, суждено было в течение длительного периода оказать глубочайшее влияние на нравственный облик, действия и стремления нашего героя. Но, поскольку эта тема весьма важная, надо будет посвятить ей начало новой главы.

Остроумный лиценциат Франсиско де Убеда в своей повести «La picara Justina Diez»[104] — одной из замечательнейших испанских книг — начинает с того, что жалуется на волосок, попавший в его перо, и тотчас принимается с большим красноречием, нежели здравым смыслом, по-дружески попрекать это полезное орудие тем, что оно происходит от гуся, который по природе своей непостоянен, обитает с одинаковым удобством в трех стихиях — в воде, на земле и в воздухе — и, разумеется, «ничему не верен». Позволь заявить тебе, любезный читатель, что в данном вопросе я совершенно расхожусь с Франсиско де Убеда и наиболее ценным свойством своего пера почитаю то, что оно может быстро переходить от серьезного к веселому, от описаний и диалога — к повествованию и характеристикам. Так что, если ему не присущи иные качества гуся, на котором оно выросло, кроме изменчивости, я поистине буду весьма доволен, и полагаю, мой достойный друг, что и ты также не будешь иметь оснований для недовольства. Итак, от болтовни гайлэндских челядинцев я перехожу к биографии их хозяина. Это важная материя, и поэтому, как Догберри, мы не должны пожалеть на нее ума.

Лет за триста до нашего рассказа предок Фёргюса Мак-Ивора заявил претензию на то, чтобы его признали вождем многочисленного и могущественного клана, к которому он принадлежал. Называть этот клан здесь нет необходимости. У него был соперник, который одержал над ним верх, потому ли, что имел больше прав, или, может быть, попросту из-за того, что на его стороне было больше сил. Подобно второму Энею, этот неудачливый соперник вынужден был со своими сторонниками отправиться на юг в поисках новых земель. Состояние, в котором пребывали в это время пертширские горные области, благоприятствовало его намерениям. Как раз в этих местах один могущественный барон изменил своему государю. Иан — ибо таково было имя нашего искателя приключений — присоединился к отряду, высланному королем, чтобы покарать преступника, и сумел оказать столь важные услуги, что ему было пожаловано право на владение землями, на которых поселился сначала он, а затем обитали его потомки. Он принял участие в походе своего монарха на плодородные области Англии и так успешно использовал свое свободное время на взыскание податей с крестьян Нортумберленда и Дургама, что после своего возвращения смог построить каменную башню, или крепостцу, вызывавшую такое восхищение среди его вассалов и соседей, что имя его, бывшее до этого Иан Мак-Ивор, то есть Иоанн, сын Ивора, было потом прославлено в песнях и генеалогии высоким титулом Иана нан Чейстела, или Иоанна с Башни. Потомки этого достойного мужа так гордились им, что верховный вождь клана всегда носил родовое имя Вих Иан Вор, то есть сын Великого Джона, в то время как весь его клан, в отличие от клана, от которого он откололся, назывался Слиохд нан Ивор — племя Ивора.

Отец Фёргюса, десятый потомок по прямой линии Иоанна с Башни, телом и душой предался восстанию 1715 года и был вынужден бежать во Францию, после того как попытка восстановить династию Стюартов потерпела неудачу. Ему посчастливилось более других беглецов: во Франции он был принят на службу в армию и женился на знатной француженке, от которой у него было двое детей — Фёргюс и его сестра Флора. Шотландское имение его конфисковали и назначили в продажу с публичных торгов, но оно было выкуплено за небольшую сумму на имя молодого владельца, который после этого и поселился в своей вотчине. Вскоре заметили, что этот юноша отличается исключительно острым умом, пылким и честолюбивым характером, причем его честолюбие, по мере того как он знакомился с состоянием страны, постепенно приобретало странные и особые свойства,, возможные лишь шестьдесят лет назад.

Если бы Фёргюс Мак-Ивор родился на шестьдесят лет раньше, он, по всей вероятности, не обладал бы своими теперешними манерами и знанием света, а родись он на шестьдесят лет позднее, его честолюбие и жажда власти не имели бы той пищи, которую ему давало его настоящее положение. В своем небольшом кругу он был столь же совершенным политиком, как сам Каструччо Каструкани. Он с большим рвением принялся гасить все распри и раздоры, зачастую возникавшие между соседними кланами, так что они нередко обращались к нему как к третейскому судье. Свою патриархальную власть он усиливал всеми доступными способами и любыми средствами старался поддерживать то нехитрое, но широкое хлебосольство, которое почиталось самым драгоценным качеством в предводителе клана. По той же причине он наводнил свое поместье арендаторами, людьми, без сомнения, выносливыми и боеспособными, но которых было слишком много, чтобы их могли прокормить его земли; он поддерживал и многих авантюристов из материнского клана, бежавших от более богатого, но менее воинственного вождя для того, чтобы присягнуть Фёргюсу Мак-Ивору. Были и другие, не имевшие даже и этого предлога, которые тем не менее принимались в его вассалы, в чем не отказывали тому, кто, как Пойнс, мог работать руками и готов был носить имя Мак-Ивора.