Как раз в тот момент, когда мы прибыли на место, какому-то огромному янычару удалось ценой неимоверных усилий взобраться на стену. Он радостно завопил, подзывая своих товарищей, и бросился на поиски Джустиниани. Закованные в броню люди расступились перед гигантом с кривой саблей. Джустиниани сражался в проломе, немного ниже, и оказался бы в трудном положении, если бы один из поденщиков, простой грек, у которого даже не было кожаных доспехов, не сумел широким топором отсечь янычару ступни, смело кинувшись на великана с зубца стены. Потом Джустиниани уже с легкостью расправился с гигантом. Генуэзец щедро наградил своего спасителя, но заметил, что предпочел бы обойтись собственными силами.
Я наблюдал за этой сценой в свете факелов и пылающих стрел, среди крика, воя и звона щитов. Потом у меня уже не было времени ни о чем думать: напор атакующих турок был столь сокрушительным, что нам пришлось сомкнуть на стене ряды, чтобы противостоять неприятелю. Вскоре мой меч затупился… Когда турки начали на рассвете медленно отступать, я так смертельно устал, что едва мог шевельнуть рукой. Все тело мое ныло и болело, сплошь покрытое синяками и шишками. Но я не получил ни одной раны. Мне повезло. Даже Джустиниани ткнули копьем в пах, но благодаря доспехам травма оказалась неопасной.
Говорят, какой-то грек у Селимврийских ворот убил знатного турецкого вельможу.
Увидев, в каком я состоянии, Джустиниани благожелательно заметил:
– В огне и пылу боя часто кажется, что силы твои удесятерились. Но даже самая тяжелая атака не так опасна, как расслабление во время внезапного перерыва в битве. Тогда легко можно упасть от усталости – и даже нет сил подняться на четвереньки. И потому опытный воин не выкладывается полностью даже в самом тяжелом сражении, а бережет силы до самого конца. Это может спасти солдату жизнь, если бой разгорится снова.
Генуэзец живо глянул на меня своими глазами навыкате и добавил:
– Тогда человек может хотя бы убежать – и не окажется беспомощной жертвой резни.
Генуэзец был в хорошем настроении; его раздражало только, что приходится разбавлять вино водой. Вино в городе кончалось…
– Так, так, Жан Анж, – проговорил Джустиниани. – Постепенно разгорается истинная война. Султан распалился. Скоро нам наверняка придется отражать настоящие штурмы.
Я недовольно посмотрел на генуэзца.
– Так что же такое настоящий штурм? – спросил я. – Ничего страшнее сегодняшней битвы я не видел и даже не могу себе представить. Янычары дрались, как дикие звери, да мне и самому казалось, что я превращаюсь в дикого зверя.
– Ты еще многое увидишь и узнаешь, Жан Анж, – ласково произнес Джустиниани. – Кланяйся своей прелестной жене. Женщины любят запах крови, исходящий от мужской одежды. Я сам убедился в этом – и никогда женское тело не доставляло мне большего наслаждения, чем в те минуты, когда я, орудуя своим мечом, только что отправил на тот свет множество мужчин и сам чувствовал себя разбитым и раздавленным. Я завидую, что тебе предстоит пережить это ощущение, Жан Анж.
Угнетенный и охваченный чувством отвращения, я не обращал внимания на слова генуэзца. Холодный воздух был пропитан тошнотворным запахом крови, растекавшейся вокруг куч еще теплых трупов. Как же я могу дотронуться до своей жены, до сих пор скованный смертельным ужасом, с кровью на руках и одежде и с мыслями, путающимися от того, что я увидел этой ночью? Наоборот, боюсь, что я буду просыпаться с криком, как только усну, хотя больше всего на свете я хочу сейчас спать.
Но Джустиниани был прав. Пугающе прав. Я воспользовался разрешением сходить домой, мечтая отдохнуть после боя. И никогда еще мое избитое, ноющее тело не пылало такой страстью, как в это утро. Сон мой был крепок и глубок. Глубок, как смерть – когда я заснул, положив голову на белое плечо Анны Нотар.
Вчера, поздним вечером тайно собрался совет двенадцати. Последнее наступление турок ясно показало, что силы защитников города на исходе. Огромный понтонный мост, который султан повелел перебросить через Золотой Рог, угрожал прежде всего Влахернам. Поэтому венецианцы после долгих споров решили разгрузить три больших корабля Тревизано, а две тысячи человек с них отправить на стены. Товары будут лежать в императорском арсенале, а моряки и солдаты поселятся в Влахернском дворце.
Тревизано протестовал от имени всех капитанов и судовладельцев. Он доказывал, что если грузы, цена которых – десятки тысяч дукатов, очутятся на берегу, их уже невозможно будет спасти в случае победы турок. Кроме того, будут потеряны и сами корабли, а также, вероятно, и матросы.
И все же совет двенадцати постановил разгрузить суда. Но когда моряки узнали об этом, они – со своим капитаном во главе – оказали вооруженное сопротивление и не пожелали сойти на берег.
Положение не изменилось и сегодня: совету двенадцати не удалось сладить с моряками, хотя сам император со слезами на глазах взывал к их совести и чести.
Моряки не уступают. Все переговоры кончаются ничем.
Но совет двенадцати сумел перетянуть на свою сторону Тревизано и Алоизио Диего. Капитаны судов получили денежные подарки. Для венецианцев ведь очень важно любой ценой удержать Влахерны.
Без сомнения, над Влахернским холмом нависла серьезная опасность. Но кроме всего прочего венецианцы мечтают настолько усилить свой гарнизон во дворце, чтобы оказаться хозяевами города, если султан решит вдруг снять осаду. Поэтому сейчас они считают необходимым отправить моряков на стены. А кроме моряков, на борту кораблей находится еще и четыреста закованных в броню солдат.
А в это время греки ежеминутно проливают свою кровь и умирают на стенах.
Нотар был прав. И у Золотых Ворот, и по обе стороны Селимврийских ворот греки собственными силами отразили все атаки и штурмы. Правда, стены не повреждены там так сильно, как у ворот Харисия и ворот святого Романа. Однако Золотые Ворота и ворота Селимврийские в основном защищают ремесленники и монахи, едва научившиеся владеть оружием. Среди них есть слабые люди, которые страшно пугаются, завидев наступающих турок, и убегают от них со всех ног. Но гораздо больше греков – такого же склада, как те, что сражались в Фермопильском ущелье и на Марафонской равнине.
Война выявляет лучшие качества человека. Так же как и худшие. Чем дольше длится осада, тем сильнее преобладают самые скверные людские свойства. Время работает не на нас, а против нас.
В то время, как латиняне, красномордые и лоснящиеся от жира, препираются между собой, греки худеют день ото дня. Глоток самого дешевого и самого кислого вина – вот и все, что они получают из императорских запасов. Жены и дети этих людей плачут от голода, когда бредут в процессиях с иконами и хоругвями в храмы и соборы. С утра до вечера и с вечера до утра возносятся к небесам горячие молитвы несчастных и покорных. Если бы молитвы могли спасти город, Константинополь стоял бы до Страшного суда.
Так вот, если латиняне совещаются в церкви Пресвятой Богородицы и во Влахернском дворце, император позвал сегодня вечером греков на молебен и военный совет в храм Святой Софии. Джустиниани посылает меня туда вместо себя. Сам он не хочет покидать стену.
Военный совет начался в атмосфере всеобщей подавленности и почти сразу был прерван сигналами тревоги со стен. Перед храмом мы встретили гонца, который сообщил, что турки штурмуют Влахерны как с берега, так и со стороны Калигарийских ворот. Но главные силы неприятеля сосредоточены у пролома возле ворот Харисия.
Ночью зазвонили колокола и загремели колотушки. Окна домов осветились, и на улицу в испуге выбежали полуодетые люди. В порту суда подошли к заградительной цепи, словно ожидали нападения и оттуда. Была полночь, и гром сражения во Влахернах разносился по всему гигантскому притихшему городу, долетая даже до Ипподрома. Ярко горящие походные костры турок окружали город сплошным кольцом.
Мы пришпорили коней и, освещая себе дорогу фонарем, галопом помчались по улицам. Недалеко от ворот Харисия мы остановились: нам навстречу неслась большая толпа обратившихся в паническое бегство людей; среди них были и мужчины с оружием в руках. Император громким голосом принялся умолять их Христа ради вернуться на стены. Но люди настолько обезумели от страха, что не обращали на слова василевса никакого внимания. Сопровождавшим нас солдатам из императорской гвардии пришлось врезаться на лошадях в толпу и сбить немало бегущих с ног; тогда все прочие наконец остановились и принялись оглядываться по сторонам, словно не понимая, где находятся, а потом медленно и вяло побрели обратно на стену.
Император не стал их ждать. Наш отряд подоспел в последнюю минуту. Возле ворот Харисия обрушилась вся верхняя половина большой стены. Защитники отступили, и многие турки уже прорвались на близлежащие улицы, издавая хриплые вопли и убивая всех, кто попадался им на пути. Наш конный отряд смел турок, как сухие листья. Вскоре выяснилось, что это были остатки рассыпавшейся цепи атакующих. Защитники города пропустили их, но сумели вновь занять свои позиции, прежде чем на стену накатилась новая волна турецких солдат. К пролому прибыл Джустиниани, и мы видели, как он организует оборону этого участка.
