Торфинн ярл ничего на это не сказал. Вскоре после этого он поднялся и отправился к себе домой.
Но уже на следующий день, рано утром, он снова пришел, чтобы переговорить наедине с Кальвом.
— Я думал о том, что ты сказал вчера по поводу примирения с Магнусом, — сказал он.
— О примирении с Магнусом? — с непонимающим видом произнес Кальв. — Когда я говорил об этом?
— Вчера вечером, — ответил Торфинн. Он сидел, подперев голову руками и глядя себе под ноги. При этом он то и дело бросал быстрые взгляды на Кальва. И он видел, с каким трудом Кальв пытается вспомнить, что говорил накануне вечером.
— Думаю, ты вчера немного перебрал, шурин, — сказал Торфинн. — Тебе следует умерить свою жажду, тогда, возможно, тебе будет легче вспомнить, что ты сам говорил.
Кальв отвернулся.
— У меня есть причины, чтобы иногда напиваться до бесчувствия, — сказал он.
— Тебе плохо живется у меня?
— Меня мучают воспоминания.
— Понимаю, — ответил Торфинн. — И я не забываю о том, что ради меня ты отказался от возможности вернуть себе все то, что потерял. И я пообещал тебе в тот раз, что ты всегда будешь жить у меня в достатке.
Кальв кивнул, ничего не сказав; ему было стыдно.
— Ты сказал, что Сигрид посоветовала тебе искать мира с Магнусом и отдаться на его суд, — пояснил Торфинн.
— Не стоит прислушиваться к тому, что говорит Сигрид, — сказал Кальв. — Она навешивает на человека сознание вины и греховности быстрее, чем рабыни короля Фрода навлекают на людей несчастья. Посмотри на Тронда! Он послушался ее советов. И в прошлом году, когда я брал его с собой в поход викингов, он смотрел на свой меч так, словно в руке у него была ядовитая змея. И лето еще не закончилось, как он заявил, что хватит с него грабежей и убийств, и отправился обратно к монахам в Икольмкилль. Какой позор! И это при его редких способностях! И с тех пор он даже не прикоснулся к мечу.
— Вчера ты чуть не заставил его выхватить меч, — сухо заметил Торфинн.
Кальв озабоченно взглянул на него.
— Я что-то сказал ему… — произнес он. — Напомни мне, что я сказал.
И он молча выслушал рассказа Торфинна о том, какой разговор произошел между ним, Сигрид и Трондом.
— Думаю, тебе нужно объясниться с Трондом, — сказал Торфинн, и Кальв тяжело вздохнул.
— Я так и сделаю, — ответил он.
— Я думал также о словах Тронда о том, что для короля мало чести мстить тому, кто добровольно сдался ему, — продолжал Торфинн. — Об этом я как раз и пришел поговорить с тобой. Ночью у меня созрел план. Если я приду переодетым к королю Магнусу и попрошу у него гостеприимства, он не должен отказать мне; и когда я открою ему, кто я, он не сможет убить меня.
И если я затем изложу ему мое дело и пообещаю поддержать его в походе на Данию, будет очень странно, если он не заключит со мной мира. Может быть, мне удастся договориться о мире между ним и тобой…
Кальв сидел, уставившись прямо перед собой.
— Может быть, — наконец произнес он, — но ни в коем случае не полагайся на Эйнара Тамбарскьелве!
В этот вечер Кальв выпил не так много, и когда подошло время спать, он был достаточно трезв. Но Сигрид чувствовала себя неуверенной, когда он направился в спальню и сделал ей знак, чтобы она следовала за ним.
После того, что произошло накануне, она не знала, как себя вести.
Раздумывая об этом в течение дня, она пришла к выводу, что этого и следовало ожидать. После сражения в Петтландском фьорде она не давала Кальву покоя своими разговорами о его отношении к церкви. Она видела угрозу в том, как Кальв обошелся с мирным предложением конунга Магнуса: это был указующий перст Божий Кальву в его жажде мести. И если раньше она сомневалась в том, что должна направить Кальва на путь истинный, то теперь она считала это своим священным долгом.
Но Кальв меньше, чем когда-либо был благодарен ей за помощь; он постоянно отдалялся от нее и давно уже не делил с ней постель.
Сигрид не хватало его, но она старалась держаться сурово. Она думала о том, что это дьявол отвращает его от попыток спасти свою душу.
В это время она стала еще более усердно посещать церковь, прилагая еще больше усилий для того, чтобы подчинить свою волю воле Бога; временами она брала на себя покаяние сверх того, что требовалось от нее. В конце концов она стала обретать мир в том, что заставляла себя страдать, теперь она не боялась даже боли. Но и в этом она видела пустоту…
Помедлив, она направилась за Кальвом в спальню.
Закрыв дверь, он обнял ее. Это произошло так неожиданно, что она вздрогнула. И вдруг заплакала.
— Сигрид, что с тобой? — попытался он утешить ее. Но она успокоилась не сразу.
— Просто… — всхлипнула она, — ты так давно не обнимал меня.
— Я не знал, что тебе этого не хватает, — сказал он. — Я думал, что тебе достаточно церкви и священников, — язвительно усмехнулся он.
— Человеку достаточно Бога, — торопливо произнесла она. — И человек не может желать в жизни большего, но…
— Но? — повторил он, когда она замолчала. И ответ ее прозвучал подавленно:
— В таком случае он остается одиноким.
Она снова заплакала. Он сидел и молча гладил ее по волосам, и вскоре она успокоилась.
— Ты всегда будешь приставать ко мне со своим христианством? — спросил он.
— Я делаю это потому, что люблю тебя, Кальв. И я считаю своим долгом делать это, даже если тебе это и не нравится.
Оба замолчали. Он по-прежнему обнимал ее, и она теснее прижалась к нему.
— Может быть, тебе и самой это не нравится? — спросил он.
— Я… я… — пыталась ответить она и замолчала. Его губы коснулись ее щеки.
— Ты хочешь сказать, что портишь нам обоим жизнь только потому, что считаешь своим долгом делать это? — сказал он. — Почему бы тебе не прекратить размышлять обо всем этом, предоставив это священникам? — продолжал он, видя, что она не отвечает.
— Священники здесь такие чужие, Кальв, и в разговорах с ними нет никакой пользы. И если у меня есть собственное мнение, они сердятся. К тому же мне трудно бывает понять их ирландское произношение. И если я чего-то не понимаю, они дают мне понять, что иного и ожидать не следует от невежды и к тому же женщины.
— А нужно ли тебе спрашивать у них обо всем? К серебру они не относились с таким пренебрежением, когда я заплатил им выкуп, нарушив их законы, и тут же дали мне отпущение грехов. Тебе это о чем-то говорит?
Она вздохнула. Несмотря на все ее попытки приобщить его к христианству, он в своем понимании не продвинулся дальше, чем в день крещения.
— Ты должна понять, что сводишь меня с ума своей болтовней! — раздраженно произнес он.
Она ничего не отвечала, просто лежала и наслаждалась тем, что чувствует его близость. И она поняла, насколько была одинока — и что снова может стать столь же одинокой, если оттолкнет его от себя.
Ей вдруг показалось, что она выстроила крепость из своей христианской веры, крепость, защищавшую ее, но в конце концов ставшую стеной, отделяющей ее от других людей. Ведь не только Кальва отталкивали ее разговоры о христианстве, но и многих других; они уважали ее, но держались на расстоянии.
Она почувствовала неуверенность.
Что, если Кальв прав? Что, если в ее борьбе не было необходимости? Что, если нужно было поступать так, как делал он: исповедоваться в случае совершения греха, принимать как должное слова священника и не забивать себе голову размышлениями? Она чувствовала себя уставшей от этой борьбы, уставшей от раздражения Кальва по поводу ее стараний, уставшей от неприятия Суннивой ее доброжелательных, богобоязненных советов.
Она ощутила внутреннюю потребность в мире, в мире с Кальвом, самой собой и Богом; и, словно пузырьки, поднимающиеся на поверхность со дна водоема, эта потребность в мире выходила на поверхность ее мыслей. Однажды в стейнкьерской церкви она тоже почувствовала тягу к этому.
Но это стремление могло оказаться новой уловкой зла; возможно, дьявол пытался завладеть ими обоими…
И снова, как это часто бывало с ней после отъезда из Эгга, ей захотелось поговорить со священником Энундом.
— Так о чем же ты думаешь, Сигрид?
— Я лежу и думаю о том, что, возможно, ты был прав, говоря о христианстве.
— Тебе следовало давно понять это.
— Мне хотелось бы, чтобы здесь был священник, с которым можно об этом поговорить…
— А что, если поговорить с Трондом? — спросил он.
Она удивилась, почему ей самой не пришла в голову мысль об этом. Конечно, он не был священником, но уже два года он проходил учение в Икольмкилле, так что с ним вполне можно было посоветоваться.
Она прислонилась щекой к его щеке.
— Во всяком случае, сегодня мне хотелось бы поверить, что ты прав, — сказала она.
Она почувствовала, как тело его расслабляется; вздохнув, он положил голову ей на плечо.
— У меня нет слов, как мне не хватало тебя, Сигрид, — прошептал он.
— У тебя было, с кем утешиться, — вырвалось у нее.
