Наступило утро 29 января 1676 года.
Матвеев еще до зари был уже во дворце, на верху, вызвал царицу, которая не покидала больного, и, потолковав с ней и с врачом немного, так же тихо-тихо пробрался в царскую опочивальню, слабо озаренную всю ночь.
Хотя Алексей, пылая огнем, лежал словно в полузабытьи, Гаден успокаивал их невнятным шепотом:
— И што ж такое, што жар?.. Такая болезнь. Разве бывает какая простудная хворь без жару?.. Все пройдет. Вот проснется государь, я ему дам питье одно хорошее… Он и совсем успокоится… Разве ж я первый день лечу государя, ага?..
— Ладно, може, и правду ты говоришь, — со вздохом отозвался Матвеев.
— Господи, спаси, исцели государя, — шептала Наталья. — Всех бедных на Москве оделю, вклады великие сотворю на храмы, на обители… Боже, дай милости… Исцели болящего… С колен не подымаясь, все святыни обойду… Господи, самое дорогое, што есть, — отдам на престол Твой… Помоги ему, Господи…
Сохли у нее от волнения губы, и лепет затихал, только глаза не отрывались от икон.
Так перед ними, прислонясь головой к скамье, не поднявшись с колен, и задремала Наталья.
Матвеев и врач не стали ее тревожить.
Врач ушел готовить свое питье. Матвеев, выслав очередного спальника, чтобы и тому дать передышку от ночного дежурства, откинулся головой на спинку кресла, в котором сидел, и против воли скоро задремал, но тревожным, чутким сном.
Так в тишине прошло около часу или двух…
За окнами стало светать. Но сюда не проходили лучи рассвета. Окна были плотно занавешены и закрыты.
— Пи-ить, — вдруг прозвучало едва слышно из того конца покоя, где стояло ложе царя.
Наталья и Матвеев сразу очутились на ногах и быстро подошли к больному.
— Што изволил сказать, государь?..
— Легше ли тебе, родимый мой, светик… Чево желаешь, скажи?..
Оба эти вопроса прозвучали в один раз. Узнав жену и Артамона, Алексей сделал слабую попытку улыбнуться им обоим.
— Со мной… вы… тута… Добро… Пи-ить…
— Пить государю. А я ж несу, вот, в самый раз, — раздался голос Гадена, словно сторожившего за дверью этой минуты.
Бережно держа в руках причудливый флакон венецианской работы, наполненный питьем, он подошел к столику у постели больного, взял небольшой кубок, налил в него питья, отлил из кубка себе на ладонь, так что видели все, и Наталья с Матвеевым, и спальник, вошедший вместе с врачом.
Эту пробу из ладони Гаден проглотил в доказательство, что питье — не ядовито и в нем нет «наговора».
Матвеев принял кубок, подал его Алексею. Видя, что больному трудно держать в руках что-нибудь, он поднес питье к губам царя, которому Наталья поддерживала голову.
Сделав несколько глотков, Алексей оторвался от краев кубка и снова опустился головой на подушки.
Матвеев вылил остатки питья себе на ладонь и так же, чтобы все видели, выпил их.
Наступило полное молчание. Только хрипло, тяжело Дышал больной, полузакрывши глаза.
Через несколько минут питье, очевидно, стало действовать.
Мертвенно-бледное, землистого какого-то оттенка, лицо Алексея немного оживилось, словно бы кровь заиграла под сухой, воспаленной кожей.
Он провел языком по запекшимся губам и увлажнил их немного. Дыхание стало ровнее, не так хрипло и тяжело.
— Спаси тя, Боже, Данилко… Знаешь ты… свое дело… Ишь, с разу с единаво, легше мне стало… Ох, и от груди отвалило… А я уж мыслил: конец… Ништо… Всем — свой черед… Видно, и мне… Полно, Наташа… Помни о сыне… Не убивайся так… Подь сюды… И вы… Сон я нынче какой видел… Вот, Данилко… Ты все знаешь… Растолкуй… — Он замолк, чтобы передохнуть после долгой речи.
Царица и все, бывшие в спальне, окружили кровать. Наталья присела на самое ложе, в ногах царя.
Голова больного лежала на высоко взбитой подушке, и он заговорил медленно, но внятно, без особого напряжения:
— Неспроста тот сон. Вещий. Вот и по сей час — перед очами все стоит, што во снях привиделося… На площади, вот, я стою. Не то меня родитель покойный, не то я сам Федю нарекаю, вот, как год назад оно было… Иду я в облачении царском, в бармах, в венце Мономашьем… Бояре, Дума кругом, народ… Черно по всей кремлевской площади от народу… А под ногами у меня — не то ковры и дорожки бархатные разостланы, не то живые цветы цветут… От духу ихняво — голова кружится. Иду — и думаю: вот, сыну царство сдам, сам на охоту поеду. И, словно бы Новогодье, осень такая ясная…[13] День — красный. Самая охочая пора… И — на полпути покинул я тово, с кем был, сам словно на коня всел. Сокол у меня, мой Забой удалой, на рукавице…
Алексей, вспомнив о любимой своей соколиной охоте, еще больше оживился.
Даже глаза, блестевшие до тех пор тусклым светом, загорелись живее.
— И вот, скачу я уж с ним по полю, вдоль Москвы-реки. Место — знакомое… Ловы — богатые… Взмыла цапля. За ней взмыл мой Забой… Она от ево, на угонки… Куды… Грудью бьет ее сокол… Глядь, а из цапли — коршун матерой оборотился, не то иная птица злобная, и ну Забоя рвать… Не стерпело мое сердце… Я с коня в высь рвуся, словно бы сам туды кинулся на помочь… И — чудо явилося…
— Чудо, — невольно повторила Наталья, захваченная словами мужа.
— Ну, вестимо, как во сне бывает… Легкой я стал… В высь, вот, словно птица, лечу.
А уж ни сокола, ни ворога ево нету… Чистая высь… И я, как на крыльях, несуся. И глянул сверху туды, где площадь, где нареканье шло… Вижу… так вот, ровно вас: не один тамо царевич… Много их… Все один на другова не походят… Только все в наряде царском в нашем родовом… Цепью золотой всю площадь перерезали, из Кремля, с верхов — в Архангельский собор так и идут… так и идут…
И народу — черно кругом. Уж и площадь залило. До Москвы-реки народ… За Москву… Куды ни глянь — без конца народ… Шапками машут, славу кричат… Ровно рокот али дальний гром те клики ко мне, в высь-то доносятся…
Алексей остановился передохнуть…
— Какой дивный сон, — негромко отозвался Матвеев.
— Стой, не все еще… Гляжу я, а сам — вот словно стою на воздухе. И не оглядываюсь я, а чую, стоит еще некто у меня за плечом… Да не один, а много их. Тянет меня оглянуться — и боязно. Ровно што страшное там, чево краше и не видеть. И штобы не томить себя, я уж собрался вниз, к земле ринутися… Снова туды. А слышу ровно бы родителя покойного голос: «Алеша, чево робеешь. Оглянися. Мы здеся…» Глянул я — и впрямь батюшка стоит. Да не один… И Иван Василич царь тута с сыном Федором… И Василь Иваныч… И все иные, хто на Москве да на Руси правил… Володимер-князь… И Ольга… Все Рюриковичи. И сам он тута. Высокой, хмурой, усы срои гладит… И сызнова говорит мне батюшка: «Слышь, Алеша, собралися мы встречати тебя… А ранней ты все же к им, туды вернешься. К роду нашему. Так скажи: лучче бы землей володели. От нас брали бы все, что получче. Нам уж наших грехов не поправить. Они бы хоша замолили все… Ступай с Господом да ворочайся поживей…».
Сказал — и ровно крестом осенил меня. Я — разом единым книзу, ровно камень пал. Дух заняло. Крикнуть хочу — не могу… Лечу, вот-вот разобьюся о землю… А голосу крикнуть — нету. Тут я и прокинулся… Вот сон мой какой нынче…
И, очевидно, совсем утомленный порывом, больной осел в подушках, призакрыл глаза, замолк.
— Дивный сон, — первый нарушая жуткое молчание, отозвался Матвеев.
— Ну, и може, государь великий мыслит, што то лихой сон? Та нет. То — добрый сон, — заговорил Гаден, на которого поднял Алексей вопрошающий взгляд. — Коли летает хто во сне — значно крепкий сон, к здоровью сон той… Вот перво дело. Другое — надо правду молвить: вещий царский сон тот, государь. Потомство свое царь видел… И все — в царских же одеждах… Вот какой хороший сон… Да посбылся бы он, пусть даст Господь… И государю — еще много лет жить и на царстве сидети… Вот моя дума какая, государь, про той сон…
— Аминь, Данилушка, — с просветленным лицом произнесла Наталья. Уверенный тон врача, его толкование сна вернули бодрость и надежду измученной женщине.
Заразили они верой очевидно и самого больного, и Матвеева.
— Аминь, аминь, — повторили оба за Натальей…
— Пожить бы, правда… Молод еще Федя. Не жаль мне себя, царства жаль. Много не налажено… Сколь много затеяно. Где ему… осилит ли парень-малолеток?.. Да и не крепок он у нас. Господи, Господи… Велика доля царская… Да и бремя не легкое… Пожить бы еще… Все бы лучче… — словно про себя проговорил Алексей.
— И поживет государь. Еще долго поживет на свете, еще и нас переживет. Што бы я сам так жил, — уверенно подтвердил Гаден. — Только берегти себя надо. Силы собирать… Морбусу тогда не одолеть государя. Он одолеет всяку хворь… Пусть я так буду счастливый… Отдыхать надо теперь государю. Речей не держать долгих… Теперь, после моего питья, если сызнова в сон ударит ево, уж не будет таких снов. Спокойно заснет мой царь милосливый… Покой надо ему.
