Теперь Шакира просто физически не могла поднять головы: она была на грани обморока. Но голос хозяина был безжалостен:
– Посмотри на меня! Я приказываю тебе!
Она сделала мучительное усилие и подняла взгляд: полуобнаженная Гюльнара на коленях господина, ее слащавая улыбка, его холеные руки на ее плече и талии – все вмиг перевернулось, закружилось, ковер, на котором она стояла, начал бешено вращаться, и Шакира мягко упала – в темноту и покой…
– Что с ней? – раздался в темноте голос хозяина.
– Ничего страшного, обычный обморок. Просто не выдержали нервы, – сдержанно отвечал голос Хафиза.
– Это болезнь?
– Нет, мой господин. Для юной неискушенной девушки такая реакция нормальна. Только отдохнет немного – и с ней все будет в порядке!
Она почувствовала резкий неприятный запах – темнота сразу рассеялась, будто рассекли кинжалом плотную завесу, закрывавшую свет. Резануло глаза. Над ней склонились двое: Хафиз держал у ее носа какой-то флакон, а господин Фархад недовольно вглядывался в ее лицо. Шакира никак не могла понять, что произошло и почему она лежит на его диване.
– Ступай, Хафиз. Придешь за ней позже.
Стукнула дверь. «Дверь… надо опереться о дверь… – В голову вернулись мысли. – Гюльнара… О, Аллах!» Она все вспомнила и дернулась, чтобы встать.
– Лежи, – приказал господин, – какая ты, оказывается, слабенькая! Я такого еще не видел!
– Я могу встать и удалиться, мой господин, чтобы ты мог остаток вечера… чтобы Гюльнара… чтобы…
– Довольно о Гюльнаре, – он поморщился, – она уже давно ушла. Или ты не хочешь побыть моей единственной гостьей? Тебе так неприятно?
– Я просто прошу извинить мою слабость, господин.
– Меня зовут Фархад.
Он присел рядом и положил руку ей на лоб. Пальцы были сухими и прохладными. И приятными. И пахли дымно и пряно.
– Хочешь вина?
– Я никогда не пила вина.
– Да? А я пью вино и хочу, чтобы ты тоже немного выпила. Не вставай.
Он подал ей серебряную чашу, наполнил, налил и себе. «Похоже на виноградный сок, только слаще», – подумала Шакира.
– Очень вкусно, господин. – Голова опять закружилась, но теперь – приятно и легко.
– Меня зовут Фархад! – повторил он требовательно.
– Я не смею, – прошептала она.
Он усмехнулся:
– Пугливое сердечко. Хочешь персик?
– Да, господин.
Он взял фруктовый нож и стал отрезать кусочки персика и подносить к ее рту. Кончики пальцев касались ее губ, и персик казался чем-то необыкновенным! А господин следил за ней с веселым любопытством. Потом они поговорили немного – так, ни о чем. От вина она осмелела, а в его глазах томительно плясали искры, как в бокале с вином…
Он погладил ее по щеке тыльной стороной ладони, а она вдруг подумала: «Он хочет подчинить себе мои чувства!» А подумав так, тут же решила не показывать ему своих чувств. Никаких! Ни в коем случае! Просто потому, что очевидно: ему безразлично, кто перед ним – она ли, или другая, или третья… Их у него много.
Господин больше не предлагал ей ничего, он кликнул главного евнуха, и ее увели. Шакира отметила про себя, что сейчас ей будет неприятно услышать, как господин назовет чье-нибудь имя. Но он не позвал к себе никого.
* * *
Возвращение в покои гарема было ужасным: Шакира еще шаталась от слабости и смятения души, как прямо на пороге к ней подскочила неистовая Гюльнара:
– Это все из-за тебя! Из-за тебя меня прогнали! Ты притворилась, чтобы господин тебя пожалел! Ты во всем виновата!
– Я же говорила! – тут как тут оказалась и Биби.
Шакира молча отстранилась и прошла мимо них.
– Она устала от ласк господина, – надрывалась Гюльнара, – а мы должны потом плетку получать!
Шакира не хотела ни с кем ссориться:
– Мне нечего стыдиться: я никого не обманула!
Разгоряченная не на шутку Гюльнара, подбежав к постели Шакиры, схватила лежащего на подушке глиняного верблюжонка и, размахнувшись, бросила его о стену. Игрушка разлетелась на осколки. Сердце Шакиры вспыхнуло от обиды («Это уж слишком! Погоди же!»), и она не стала сдерживаться:
– Ну хорошо! Я могу рассказать, что произошло! Ты ведь не плетки боишься, ты бесишься, что не тебя он выбрал! Что ты оказалась недостаточно хороша для него в этот вечер!
На секунду воцарилась звенящая тишина – а затем Гюльнара с яростным воплем налетела на нее, вцепилась в волосы, расцарапала щеки. Было ужасно больно и стыдно, а сердце просто заходилось от злости! Но Шакира нашла в себе силы оттолкнуть нападавшую и громко закричала (не без тайной мысли привлечь внимание стражи):
– Оставь меня в покое!!!
Через мгновенье в гарем ворвались евнухи, и на пороге стоял бесстрастный Хафиз. Гюльнара, конечно, уже пришла в себя, но было поздно – Хафиз сделал знак, и евнухи оттащили ее от Шакиры и поволокли во двор. Все припали к окнам: кто с ужасом, кто с любопытством, а кто и со злорадством. Одна Шакира осталась растерянно сидеть на своем месте, держась за голову и утирая кровь со щек. Через минуту, когда Гюльнару уже вывели и привязали к позорному столбу, что так зловеще возвышался в углу двора, к Шакире поспешно присоединилась Аиша:
– Не могу на это смотреть!
– Ее накажут? – с ужасом спросила Шакира.
– Ее уже наказывают. – Аиша зажала уши ладонями.
Свист бичей – и со двора дико закричала Гюльнара. Закричала совсем не так, как она орала на Шакиру, а бесконечно жалобно и надрывно! А свист бичей не прекращался: евнухи не жалели сил.
Привязанную Гюльнару оставили еще на некоторое время у столба. В назидание остальным. Затем позволили увести, и девушки перетащили ее в покои. Несчастная едва передвигала ноги и непрерывно стонала. Платье на ее спине было разодрано, и красные поперечные полосы на коже сочились кровью.
Хафиз позвал ту самую старуху, которая осматривала Шакиру в темнице, и та принесла воду в тазу, и травы, и специальные губки, чтобы лечить исполосованную Гюльнару. Главный евнух повернулся к Шакире. «Теперь моя очередь?!» – похолодела она. Но он лишь осмотрел щеки, немного брезгливо поворачивая ее лицо пальцами за подбородок, да кивнул на старухины тазы:
– Умойся.
И ушел, ворча себе под нос:
– Расцарапанные щеки… Кто теперь будет петь перед гостями, безмозглые созданья?! Всех бы повысек!
* * *
Шакира была уверена, что никто из девушек больше не обмолвится с ней ни словом, не подойдет даже близко! Как бы не так! Именно она, к своему неописуемому удивлению, приковала к себе всеобщее внимание. Ей даже стали подчиняться! Особенно усердствовала Биби. Хотя и Сулейма по-прежнему пользовалась авторитетом среди подружек. «Гадюшник», – вспомнила Шакира, но своим неожиданным влиянием пользовалась (и с удовольствием!) хотя бы для того, чтобы держать всех на некотором расстоянии от себя.
Было ли ей жалко Гюльнару? Пожалуй, нет. Кто бы жалел саму Шакиру, случись с ней такое? Тоже – никто! Шакира особо и не нуждалась в подружках. Так ей самой казалось. Она и дома-то была, как говорится, себе на уме, а уж здесь!.. Она сомневалась даже в Аише, бывшей с ней всегда деликатной и доверительной. Девушки в гареме часто между собой секретничали, и это было тем более удивительно, что ни одна из них не доверяла другой в полной мере. Но со временем Шакира тоже стала испытывать нестерпимое желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями и чувствами. Что-то, пусть и немногое, «доставалось» Аише, а кое-что, когда Шакира осмеливалась, – Хафизу. «Вот я привыкаю и меняюсь, как и предрекал Хафиз», – грустно думала она.
Она часто заставала его во дворе у бассейна с рыбками. Когда он спит?
– Хафиз, что теперь с нами будет – с Гюльнарой и со мной?
– Ничего. Ни с ней, ни с тобой. Ты, когда заживут щеки, опять будешь петь господину и его гостям, а она… Будет долго выздоравливать, но потом все станет по-прежнему.
– Господин не продаст нас?
– Зачем? – удивился Хафиз. – Просто вас приходится воспитывать!
– Но я же не виновата!
– Кому интересно разбираться, что тут у вас происходит?! Вы должны быть красивы, веселы и здоровы. Вот и все!
* * *
В один из жарких дней девушки собрались в купальню. Спрятанная в самой тенистой части сада и огороженная высокой стеной с узкой галереей по верху, купальня была сказочно уютна.
Евнухи, впустив их внутрь, тут же скромно удалились. И девушки, весело щебеча и подталкивая друг дружку, стали раздеваться. Здесь они, кажется, были предоставлены самим себе.
Шакира разделась до нижней тонкой рубашки, уселась на край купальни и стала болтать в воде ногами, подобрав подол повыше к коленям. Аиша улеглась рядом с нею на подушки, и они стали болтать обо всем, что приходило в голову. На душе Шакиры было спокойно: постепенно все становилось привычным. И если бы не двойственность ее положения (певица она или наложница?), быть может, она и вовсе успокоилась бы.
– Аиша, – вдруг пришло ей в голову, – а куда подевалась Тина?
