Ознакомительная версия.
13
Больше двух часов он играл на своем кларнете — сначала рыбам и лягушкам Лавчанского Пруда, затем босоногим пацанам, прибежавшим к пруду на звуки, которые они никогда не слышали, а потом пожилым женщинам, которые спустились к воде стирать свое белье.
Он играл им «Песню Сольвейг» Грига и «I Can’t Give you Anything But Love» Луиса Армстронга, «Токкату» Баха и «My Heart’s Desire», «Амаполу» и «Ты мое солнце», «Буги Бэйсин Стрит» и «Pennies From Heaven», «Beautiful Girl» и «Dancing On A Rainbow», «Одинокого ковбоя» и «Твоя песнь чарует».
Пацаны сначала осторожно обошли сидящего на гнилом пне чудаковатого музыканта в форме американского офицера, затем, осмелев, стали смеяться над ним, прыгать вокруг него и строить рожи. Но потом женщины, которые пришли сюда со своей стиркой, разогнали этих мальчишек, и сами взгрустнули под «Madonna Mine», «Lady of Madrid» и «I’ve Got My Love to Keep Me Warm». Однако и женщинам было недосуг слушать весь его репертуар, они отошли подальше и занялись стиркой, но при этом их руки, плечи и бедра невольно двигались в ритме американского блюза. Впрочем, Ричард не замечал этого, он продолжал играть Той, Которая Юной Венерой Выходила из Пруда. А также местным уткам, стрекозам и лягушкам…
Конечно, его слышали все хаты, что стояли вокруг северного Лавчанского Пруда, но Та, Ради Которой он так старался, так и не спустилась к нему.
И он ушел. Разочарованный и огорченный, он, держась за кусты, поднялся по косогору, миновал окраинные хаты и сады и направился в сторону американского палаточного лагеря.
А Та, Ради Которой он давал этот концерт, смотрела ему вслед из окна своей хаты. Это была Оксана, немая дочка Марии Журко.
Когда он пришел в лагерь, там было уже пусто и тихо — завтрак давно кончился, летчики ушли на экскурсию по Полтаве, а механики и техники — на аэродром заправлять самолеты горючим и загружать их боевым снаряжением — бомбами и пулеметными лентами.
Но украинские поварихи, которые теперь сами завтракали обильными остатками летного завтрака — американской рисовой кашей, яичницей из американского яичного порошка и ячменным кофе с кубинским сахаром — охотно усадили Ричарда за свой стол, положили в тарелки двойную порцию и еще добавили свои домашние пампушки.
— Американски мука! Ваша пшеничный мука! — старательно объясняли они.
— Я понимаю, понимаю, — улыбнулся Ричард.
— Ой, ты говоришь по-русски? — удивились они. — Ты русский? Эмигрант?
— Нет, я американец. Но я работал в Москве…
Тут к столовой подкатил новенький ленд-лизовский «Виллис», из него, не выключая двигатель, выпрыгнул рыжий младший лейтенант — трубач из Филадельфии и бросился к Ричарду:
— О, ты здесь! Привет! У тебя есть русские деньги?
— Нет. А что?
— Но ты же работал в Москве. У тебя должны быть рубли!
— У меня были. Но когда улетаешь из СССР, на границе все забирают. Рубли вывозить нельзя. А в чем дело?
— Shit! Ты говоришь по-русски?
— Немножко…
Рыжий кивнул на поварих, которые с интересом следили за возбужденным американцем:
— Спроси у них, где поменять доллары на рубли?
Ричард усмехнулся:
— Ближайший обменник в Москве, в МИДе.
— А может, они поменяют? — И рыжий, достав из кармана пачку долларов, сам обратился к поварихам: — Ченч фор рублс, ченч!
Но поварихи замахали руками:
— Нет! Ноу! Нет!
— Спрячь, — сказал Ричард рыжему. — В России за доллары в тюрьму сажают.
— Тогда садись в машину, поехали в Полтаву! — решил рыжий.
— Зачем?
— Там увидишь! Быстрей! Не пожалеешь! — Рыжий прыгнул за руль. — Садись, прошу тебя!
Ричард пожал плечами, допил какао и сел в джип. Рыжий дал газ и только в Полтаве, на ходу спросил:
— У тебя какой кларнет? Какая фирма?
— Amati, а что?
— Amati! Ха! Сейчас ты увидишь! Ахнешь!..
Миновав пригородные улочки с садами и маленькими хатками, «Виллис» ворвался в разрушенный город и мимо кирпичных руин покатил в сторону бронзового орла, сидевшего на высокой колонне где-то впереди, в самом центре. Тротуаров на улицах не было, они были завалены горами битого кирпича, щебнем и крошевом обрушившихся квартир и битой мебели. Какие-то остатки этой мебели — кровати и комоды — торчали в пустой высоте на перебитых ребрах межэтажных перекрытий, как в театральных декорациях. Рыжий что есть сил давил на клаксон, пугая мальчишек, игравших посреди мостовой матерчатым мячом, и безногих кудлатых инвалидов, которые, отталкиваясь деревянными, наподобие утюгов, колодками, катили по этой мостовой на деревянных же тележках-поддонах с шарикоподшипниковыми колесами. Чем ближе к центру, тем чаще стали попадаться прохожие у столбов с раструбами громкоговорителей, передающих новости с фронта, и группы американских летчиков, бродивших по разбитому городу в окружении чумазых пацанов, которым они раздавали конфеты и жвачку. Эти босые белобрысые украинские Томы Сойеры и Оливеры в латаных штанах вызывали у американских летчиков такие чувства, что они готовы были отдать им все, что было у них в карманах…
Наконец рыжий тормознул у входа в большой круглый сквер с высокой колонной и бронзовым орлом на ней.
— Пошли! — сказал он Ричарду, соскочив с водительского сиденья.
Миновав чугунную ограду сквера, они тут же оказались в гуще базарной толпы. Здесь, прямо на вытоптанной траве, рядами лежал самый разный товар — первые яблоки «белый налив» и темная крупная черешня, огурцы и клубника, семечки и зеленый лук, куриные яйца и живые цыплята, парадные мундиры бежавших немцев и одежда, перешитая из немецкого обмундирования, визгливые молочные поросята и молчаливые новорожденные козлята, патефоны и альбомы с коллекциями марок, пачки красочных немецких открыток и грампластинки, термосы и цейсовские бинокли, подзорные трубы и серебряная посуда, курительные трубки и мужские маникюрные наборы, кожаные чемоданы с металлическими углами и войлочные куртки дивизии «Эдельвейс», фотоаппараты «Leica» и наручные мужские часы «Kampfflieger-Luftwaffe» с большим крестом на циферблате.
Среди этих рядов ходили упитанные, коротко стриженные женщины в туфлях на танкетках. С брезгливым выражением чиновничьих жен на мясистых лицах они придирчиво искали саксонский фарфор, швейцарские часы и шелковое нижнее белье. Тут же группами бродили американские летчики, советских денег у них не было, доллары у них никто не брал, и они меняли то, что у них было в карманах — американские сигареты и жвачку на жареные подсолнечные семечки в бумажных кульках из газеты «Заря Полтавщины». А где-то рядом, за кустами и вытоптанной клумбой звучал баян, там одноногий баянист играл «Тучи над городом встали» нескольким танцующим парам…
Но рыжий филадельфийский трубач уверенно потащил Ричарда дальше, в глубь рынка и вывел к группе тех самых музыкантов, с которыми рано утром Ричард слушал уникальный птичий концерт. Теперь они все — саксофонист из Сан-Франциско, аккордеонист из Питсбурга, скрипач из Нью-Йорка и виолончелист из Майами — стояли как вкопанные над какой-то торговкой. Рыжий властно раздвинул их, и Ричард действительно ахнул — на земле лежало настоящее сокровище: лучший в мире французский кларнет «Buffet-Crampon Prestige», темно-золотой альт-саксофон «Selmer Reference 54», безладовая, с венецианским вырезом по цельному кедру гитара «Furch В61», знаменитая альтовая флейта ручной работы «Альтус 921», 72-басовый аккордеон «Weltmeister» с тридцатью четырьмя клавишами и пятью регистрами, уникальная труба «Bach AB190 Artisan» и скрипка немецкого преемника Страдивари «Ernst Heinrich Roth».
Понятно, что эти инструменты могли принадлежать только профессиональному оркестру, бежавшему или погибшему при наступлении Красной армии. И понятно, почему американские музыканты не могли оторвать глаз от этих сокровищ и не отходили от них.
— О’кей, — сказал рыжий Ричарду. — Поговори с ней. Скажи, что доллары — лучшая в мире валюта.
Но Ричард не стал уговаривать торговку продать инструменты за доллары, он знал, что это бесполезно. И поэтому спросил:
— Эти мьюзик инструменты… Откуда вы это иметь?
Сидя на кофре аккордеона «Weltmeister», пожилая, в немецком мундире без погон и нашивок, женщина со спутанными седыми волосами и самокруткой во рту подняла на него испитое лицо:
— А ты хто? НКВД?
— Нет, нет! Я не есть НКВД! — поспешил Ричард. — Мы есть американ.
— Ну, то-то… — удовлетворенно сказала женщина. — Музыканты?
— Йес! Да, оф кос! Мы музыканты.
— Настоящие?
— Sure! Да! Риал мюзишн!
— Yes! We are real musicians! — поддержали его остальные пилоты, а рыжий трубач даже схватил с земли баховскую трубу. — I can show you! Listen!
И, приложившись губами к мундштуку, вдруг выдал такую музыкальную руладу, что все вокруг оглянулись на эти звуки.
— Ну-ну… — сказала торговка и поплевала на свой окурок, гася его и пряча в карман мундира. А затем остро посмотрела на долговязого блондина из Майами: — Ты тоже?
Ознакомительная версия.
