Старуха захрапела с такой силой, что с войлочных стенок от сотрясения посыпалась пыль...
Ураган же собрался в путь и приготовил дары – меч выбрал самый проворный и ухватистый, не обагренный кровью, затем достал новый бич, сплетенный еще прадедом из кожи буйного тура, снятой с ног. Перед полуднем следующего дня запряг колесницу, заседлал своего коня да двух подводных взял с вьючными седлами, обрядился в черные одежды и кольчугу, как простой витязь, но шапку надел государеву и волчий плащ накинул на плечи.
Затем вошел в кибитку и растолкал ягиню:
– Пора!
– Добро я поспала! – Она потянулась со сладким стоном, будто девица. – Ну, раз ты к утру не передумал – поедем!
И будто дикий пардус, взвизгнула страстно, вскочила на колесницу, и конь с места взял в намет. Покуда Ураган садился в седло, ягиня уже была на окоеме, так что пришлось скакать ее следом. Час, другой едет, никак не догнать, лишь к вечеру приблизился к ягине на расстояние поприща, а она кричит:
– Не отставай, Ураган! Поспешать надо!
Да плетью по конским ребрам...
А тут еще снег повалил, полунощный ветер бьет в лицо, коня чуть ли не на дыбы ставит. Как стемнело, Ураган и вовсе потерял ведунью из виду и до утра ехал по едва приметному следу. Но когда рассвело, глядь, в лесистой балке костер горит и возле него уже ягиня хлопочет.
– Садись, государь, – пригласила. – Теперь я попотчую тебя.
И подает плошку с варенным на огне зельем.
Ураган выпил, согрелся и, завернувшись в волчий плащ, уснул прямо на снегу. И проснулся от голоса ягини:
– Вставай, государь! Пора трогаться в дорогу!
Она уже в колеснице, и плеть свистит над головой. Так ехали они несколько дней, и чем дальше, тем больше снега и уж мороз трещит.
– Куда же ты меня влечешь? – спросил Ураган, когда кони по колено в снегу начали утопать. – Мы зимой в эти края не ходим. Здесь лошадей кормить нечем!
– Ничего, не сдохнут твои кони, – ответила ведунья. – Скоро уже и Чаяну увидишь.
Наконец, зачернела впереди старая дубрава на высоком холме: это еще были земли саров, но сторона неуютная, давно заброшенная. В этих дубравах часто скрывались конокрады и здесь же прятали угнанные табуны, зная, что сары редко заезжают в лесные края; отсюда же был прямой путь в полунощную страну варяжей, куда потом и перегоняли дорогих сарских лошадей и ворованный скот.
Въехали они под голые кроны, а на них воронье расселось и глядит на пришельцев.
– Ну, где же Чаяна? – с нетерпением спросил Ураган. – Тут и следа человеческого не видать, не то что жилья.
Старуха ничего не сказала, спешилась, взяла лошадь Урагана под уздцы и повела в глубь леса, на вершину холма. И тотчас вдруг выскочил всадник лихой, в доспехах, на конокрада не похожий, но с ихними повадками: гикнул мерзким, гортанным голосом, засвистел, будто див – аж уши заложило, и на всем скаку поднял коня на дыбы перед ним. Чуть только не стоптал!
И в этот миг Ураган признал под всадником свою кобылицу, что пропала летом на берегу Денницы. Он вскинул руку, дабы крикнуть об этом, но в тот миг из-под копыт взлетела туча снежной пыли и запорошила глаза!
Ураган схватился за бич, чтоб окрутить шею озорника да выдернуть из седла, но тот умчался вдаль.
А еще лошадь под Ураганом словно взбесилась, заметалась по сторонам, закричала – не ягиня бы, так сбросила седока! Она же повисла на поводе, усмирила, и поэтому государь успел рассмотреть лишь по ветру летящий овчинный плащ всадника да волчий хвост на навершии железного шлема.
– Кто этот дерзкий всадник? – грозно спросил Ураган.
– Да уж, спесив! – согласилась ведунья. – Никакого уважения! А ведь тебе свычно, чтоб спешивались за поприще и приближаться шагом, без оружия...
– Под ним моя кобылица! По закону я должен взять ее!
– Возьми, коли догонишь!
– Ты знаешь его?
– Как не знать? Чаяна пред тобой предстала во всей красе!
– Это Чаяна? – изумился и возмутился он.
– Самая истинная царица мати! – засмеялась старуха. – Кротка, нежна и красы незнаемой дева.
– Что же она в доспехах, будто в поход собралась? А кричит и свистит, как разбойный див?
– А чтоб супостата устрашить. Ведь не кобылку проминала – на разбой ездила.
– Да Чаяна ли это? Я помню ее голос...
– Спрашивала тебя, признаешь ли. А ты и не признал!
– Не позреть было лика ее сквозь забрало... Но этот мерзкий голос не Чаяны!
Старуха головой покачала:
– Ты ведь, Ураган, желаешь, чтоб невеста была отважной и мужественной? Чтоб, ставши женой, была тебя достойна? Будь у нее голос, как у птицы Сирин, был бы воинственным дух?
– Сакалы похоже кричат...
– Невелика беда, привыкнешь.
– Пусть она явится без доспехов, – попросил Ураган. – Чтоб я признать мог.
– Добро! – чему-то обрадовалась ягиня. – Тогда поскачем в крепость, где живет Чаяна со своими сестрами.
Проехали они немного дубравой, и глядь, впрямь стоит новый острог: вот где поселились конокрады! Здесь бы никакая стража их не достала, поскольку как огня боялась темных лесов.
Старуха в стену стукнула, она и расступилась. В остроге же ни изб, ни хором, ни казарм, а на деревах только висят какие-то гнезда и ни единой живой души не видать.
– Ну, государь, милости прошу во дворец царицы, – с коварной ласковостью проговорила ягиня. – Слезай с коня да ступай за мной!
– Где же дворец? – Ураган спешился. – Зрю убежище конокрадов и более ничего!
– Они не конокрады, – строго заметила старуха. – А лошадей у вас взяли не корысти ради, а от великой нужды.
– Хоть и от нужды, все одно воровство. За это по нашему закону на первый раз отсекают руку.
– А ты видел знак?
– Какой знак?
– Там, где мати табун пощипали? Не нам – Тарбите коней пожертвовали.
– Все это ваши конокрадские хитрости...
– Эх, государь, а ты ведь знаешь законы Тарги... А сказано: «Не рубите берущую по нужде руку брата, ибо она в тот час – рука моей сестры Тарбиты». Да будет тебе скорбеть об угнанных конях! Ты ныне уж не Владыка саров...
– И то верно...
Ягиня подвела его к большому гнезду меж четырех дерев, которое по сравнению с иными и впрямь можно было назвать дворцом, поставила сучковатый посох. Ураган вскарабкался наверх, отворил малую дверцу и протиснулся внутрь, однако в гнезде никого не оказалось, зато разглядел он еще одну дверь и хотел уж открыть ее, но старуха упредила.
– Не спеши за эту дверь! – сказала громко. – Прежде след вкусить с дороги. Садись на пол, у нас так принято. Я сейчас поднесу тебе суры, и яств испробуешь...
– Где же Чаяна? За этой дверью?
– Ты захотел позреть на нее без доспехов, так, должно быть, разоболокается. – Ягиня наполнила сурой кубок и подала Урагану. – Прежде испей нашего зелья, глядишь, и взор просветлеет. А то ты больно мрачен.
– Не по нраву мне этот острог и жилище. – Он сел, и глиняный дворец затрясся. – Что же царица омуженок в гнезде живет, как птица?
– Не смей называть нас так! – строго промолвила старуха. – Мы народ мати.
– Так ягини и приходят к нам от этого народа?
– Да если б мы не приходили к вам, сары давно бы извелись от своего целомудрия... Прими суру!
Ураган взял кубок, отхлебнул, и в тот же миг дыхание остановилось – будто огня хватил! Однако же стерпел, а старуха между тем продолжала:
– До чего же потешно взирать на вас, когда отворачиваетесь при виде нагого тела!.. Ты держишься за свои обычаи и нравы, а они ведут к вырождению. Не златом искусились сарские женщины и рожать перестали, не от богатой и вольготной жизни загустела их кровь – от потери чар и страсти к соитию. Царица Арида не только жен распутных увела с собой из сарских земель, а унесла вместе с ними яго – божественный огонь любви, без коей не зачинаются дети. Аркан же, думая пресечь подобное в грядущем, утвердил целомудрие. И ныне вы пожинаете плоды его.
– Чего же доброго в беспутстве и любодействе? – отдышавшись, спросил Ураган. – Когда совокупляются с рабами, рождая невольников?
– А и в этом нет ничего доброго, – вдруг согласилась ягиня. – И посему народ мати до сей поры калечит свою плоть, с детства прижигая правую персь. Извечная сарская беда, нет меры...
Она выглянула в малое окошко, после чего налила себе в чашу суры и выпила одним духом.
Крякнув по-богатырски, сотрясла глиняный дворец и, опомнившись, заговорила тише:
– В былые времена ваши государи хоть и держались целомудрия, но ведали, чем оно обернется. И тайно призывали престарелых женщин мати, дабы они обучили дев чарованию и взожгли яго. Ты же привел свою Обаву ко мне в науку...
– Хороша наука! – перебил ее Ураган. – Дочь утратила всякий стыд и посмела огласить отца!
– В этом нет моей вины! – возмутилась старуха. – Обава подвластна року, и не нам судить ее. Не покусилась бы она на ваше целомудрие, свершилось бы то, что ныне свершилось? Захотел бы ты встать на иной путь?.. И напрасно ты усмирил яго дочери алым покровом. Что принесет она Сколоту? Ведь всякая дева, избрав суженого, вкупе с причастием передает ему и огонь любви. Тогда и будет счастье.
