Маковей не стал доламывать дверь. Он выскочил на крыльцо, упал на колено, не обращая внимания на боль, вскинул винтовку к плечу.
— Беги, Костэл! — закричала Виорика.
Маковей недовольно зыркнул на дочь и прицелился. Он повёл стволом за улепётывающим во все лопатки Сабуровым. Тот, почуяв опасность, заметался из стороны в сторону. Виорика увидела довольную ухмылку на лице отца, движение пальца, выбирающего свободный ход спускового крючка. С воплем отчаяния она метнула горшок, который так и держала в руках, в голову Маковея. Тот едва отклонился и выстрелил или выстрелил и отклонился. Всё произошло настолько быстро, что Виорика не поняла. Глиняный снаряд, едва задев кудрявый затылок Маковея, врезался в стойку крыльца и разлетелся на осколки. Боясь увидеть самое страшное, Виорика повернула голову. Сабуров лежал ничком, раскинув руки
— Не-ет! — закричала она и увидела торжествующее, злое лицо Маковея прямо перед собой. Он схватил дочь за волосы и потянул к себе, через подоконник. За его спиной на мёрзлой земле лежал Костэл, вокруг валялась одежда. Налетел ветер, подхватил его белую рубаху тончайшего шёлка и погнал в сторону северо-западного фронта. Виорика попыталась дерзко улыбнуться, но глаза жгли слёзы, размывая и ненавистный образ отца, и светлый крест упавшего Сабурова. На чёрном поле, скупо присыпанном снежной пудрой, он казался таким же худым и нескладным, как её Василе.
— Ненавижу! — слабо простонала она, сил на большее не оставалось, а Маковей гнул её и гнул неторопливо, тянул её голову к подоконнику, как к плахе. Виорика впервые узнала, какая мощь кроется в отцовских руках.
Сабуров бежал и не мог себе простить этого позорного бегства. Он всё время оглядывался на перепуганную девушку в окне. Босые ноги, непривычные к твёрдой земле, саднили, ему нестерпимо хотелось остановиться, натянуть китель, чтоб укрыться от пронизывающего холодного ветра, но Маковей на крыльце уже целил в него, и Константину ничего не оставалось, как прыгать из стороны в сторону, будто зайцу, убегающему от охотников.
Всё это было ему не по душе. Он бы предпочёл остаться в доме, разъясниться с Маковеем, защитить Виорику, но она не дала ему ни времени, ни возможности взять ситуацию в свои руки, а теперь поздно. Оставалось или самоубийственно принять заслуженную пулю, или уносить ноги. Раздался выстрел. Инстинкт сработал раньше, чем появились какие-либо мысли в голове. Сабуров отпрыгнул, огнём опалило бок, и он кубарем полетел на землю, теряя вещи. Некстати подвернувшийся камень врезался в лоб, и Константин потерял сознание.
Когда открыл глаза, было тихо. земля под щекой была холодной и липкой. Перед его глазами на мёрзлой кочке, на чёрных курячьих лапах стоял ворон. Блестящим глазом он с любопытством оглядывал свой обед. Сабуров неуклюже махнул рукой, и, с возмущённым карканьем, падальщик отпрыгнул в сторону. Константин подтянул одну ногу, другую. После удара он не сразу вспомнил, как оказался раздетым посреди голого поля, а вспомнив, схватил выпавшую из зубов кобуру и обернулся к домику Сырбу. Маковей стоял перед окном Виорики, широко расставив ноги, и тянул её за волосы. Винтовку он прислонил к стене под рукой: одно мгновение, и Маковей снова будет готов стрелять. Сабуров достал револьвер и взвёл курок.
Он взял на мушку косматую голову, опустил ствол ниже, на его широкую спину. Ствол ощутимо дрожал. Канун Рождества в Гагаузии выдался необычайно холодным. Морозный ветер сводил судорогой мышцы. Кровь из разбитого лба продолжала течь, стягивая лицо лаковой маской и сочась сквозь брови. Сабуров левой рукой вытер глаза, подпёр окровавленной ладонью рукоять, выдохнул в попытке унять дрожь, и выстрелил. Маковей дёрнулся, живой и невредимый, вскинул винтовку, забыв ненадолго о Виорике. Грянул залп, и Константин побежал — что ему ещё оставалось делать?
— Господи, помоги ей! — молился он, отталкиваясь израненными ногами от промороженной земли. В последний момент перед выстрелом, он видел, как Виорика бросилась к двери. Сзади благовестным хором запел паровозный гудок, Константин вытер кровь с глаз и свернул к рельсам. Раздался выстрел, но его в том месте уже не было. Пронёсся мимо паровоз, обдал Сабурова спасительным жаром, полетели, замедляясь вагоны — эшелон полез на взгорок перед Тараклией. Сабуров бежал, размахивая револьвером. В окнах было пусто, двери тамбуров закрыты. Вот и последний вагон проехал мимо.
На задней площадке курил папироску офицер в российской пехотной форме. Константин прибавил ходу из последних сил. Офицер удивлённо посмотрел на него и присел на корточки. Ни кричать, ни говорить Сабуров не мог. Раздался ещё один выстрел, и офицер изменился в лице. Он повис над убегающими рельсами, держась за перила, и схватив протянутую руку Константина, втянул его. Сабуров с облегчением упал на холодный металл площадки.
— Вы в порядке? — беспокойно осведомился его спаситель по-французски.
Сабуров, тяжело дыша, встал.
— Штабс-капитан Сабуров, специальный авиаотряд Шестой армии. — сказал он. — Я ваш должник, ротмистр.
Офицер с иронией осмотрел задыхающегося полуголого незнакомца с залитым кровью лицом и револьвером в руке, и сказал:
— Идёмте, штабс-капитан, примерите нашу форму, не тот климат, чтоб в подштанниках щеголять.
Ротмистр открыл дверь в вагон. Тепло пахнуло кожей, разогретым титановым боком и вездесущим креозотом. Горячка бегства под пулями схлынула, и Константин понял, как сильно, до самых костей он промёрз — что туша на крюке в мясном ряду. Заныл распоротый бок, полыхнули огнём сбитые ступни. Сабуров виновато оглянулся на исчезающий вдали синий домик и шагнул в обтрёпанный уют мобилизованного пульмана.
— Мищенко! — рявкнул с порога ротмистр. — Приведи доктора. Савелий! Неси горячей воды и достань чистое бельё. Сабуров, оставьте вы револьвер, никто в вас уже не стреляет…
Константин опустился на сиденье. В купе заглядывали любопытные лица. Какой-то унтер поставил перед ним горячий чай в подстаканнике. Тепло постепенно, одну за другой, расслабляло судорожно сведённые мышцы, шумело в ушах, бережно покачивало Сабурова на мягких кожаных подушках.
“Не убьёт же он свою дочь…” — подумал Константин перед тем, как провалиться в небытие.
Маковей положил ещё одну пулю, и снова мимо. Он видел, как Сабурова втянули на подножку последнего эшелона. Мерзавец ушёл живым, хоть трижды мог сдохнуть. В обычное время Маку его не упустил бы, но сейчас руки дрожали, в глазах двоилось. Вначале он винил в этом русский коньяк, но быстро догадался, что дочь опоила их морфием так же, как он опаивал её несчастного жениха. Злость от этого открытия отчего-то мешалась с гордостью. Он опустил винтовку и тяжело встал. Падая на колено, Маку разбередил старую рану, и штанина прилипла к ноге, залитой остывшей кровью.
Он вошёл в дом. Спальни Замфира и дочери были пусты. В открытой двери кухни — неубранный стол с почти пустой бутылкой “Шустова” по центру. Дверь в их с Амалией спальню была закрыта. Он поднажал плечом, затрещал косяк.
— Не входи! — услышал он дрожащий, но решительный голос жены.
— Не дури, Малица, открой!
— Маковей! У меня ружьё! Войдёшь — я выстрелю!
— Малька, не сходи с ума! — Маковей прислушался, в спальне было тихо. Скорей всего Виорика прячется за кроватью, а Амалия стоит перед ней, направив ствол ему в грудь. — Ладно, ухожу! — сказал он. — На конюшню пойду коня запрягать. Собирайтесь, ехать пора.
Он отошёл к выходу на крыльцо. Никаких звуков из спальни не доносилось. Крадучись, он обошёл дом и заглянул в окно спальни. Виорику видно не было, зато он сразу увидел растрёпанный затылок Амалии. Взяв его на мушку, он легонько стукнул дулом в оконное стекло. Жена испуганно обернулась.
— Ружьё опусти, я выстрелю раньше, — крикнул он. Амалия повиновалась. — Теперь открой окно и медленно передай его мне. Дверь под прицелом! — рявкнул он, скорей почувствовав, чем заметив какое-то движение.
Не опуская винтовку, Маковей принял ружье и бросил на землю, а потом совершенно нормальным голосом, без угрожающих ноток, сказал:
