Наставление, которое он вписал почти теми же словами в свое завещание…
Герцог поднес письмо к губам, прежде чем расстаться с ним, и взволнованно сказал, протягивая его Андре.
— Это наставление, друзья мои, я доверяю вам, ибо считаю, что в данный момент воля народа состоит в том, чтобы я оставался в Вене… Скажите вашим друзьям, что хотя я остаюсь здесь, мое сердце и моя любовь — с ними. И еще скажите, что здесь, в этом дворце, наполненном воспоминаниями о моем отце, я думаю только о Франции, а также, что я склоняюсь перед волей народа… Он не выбрал меня! Быть может, еще не пришло время и не мне судьба уготовила возродить имя и династию Наполеона… Господа, мы должны ждать и не совершать насилия над народной волей, которую я предвижу и угадываю, но которой не могу приказывать. Долг сына Наполеона и всех тех, кто носит это славное имя, желать счастья Франции и уважать правительство, которое она себе выбрала. Наполеон I не захотел последовать за вами с острова Святой Елены из боязни прослыть авантюристом. Наполеон II тем более не последует за вами из Вены, чтобы не стать мятежником…
Желая смягчить суровость отказа, он пошутил, глядя на опечаленных французов и приглашая их тоже посмеяться над своей шуткой:
— Во Франции я не знаю никого, кому мог бы передать привет, но когда вы прибудете в Париж, не откажите, господа, в любезности, поклонитесь от моего имени Вандомской колонне!
И сразу же став серьезным, добавил:
— Прощайте, господа, время торопит. Отправляйтесь немедленно, говорю вам, завтра уже будет поздно!..
Он еще раз горячо пожал руки Ла Виолету и Андре, распахнул дверь и проводил их по коридору.
Фридрих Блюм ждал. Герцог приказал ему проводить этих людей как можно тише и быстрее до их пристанища и проследить, чтобы они беспрепятственно покинули Вену этим же вечером.
Фридрих кивнул и сделал знак Ла Виолету и Андре. Они уходили с тяжелым сердцем, оттого что потерпели неудачу, и более обеспокоенные состоянием здоровья молодого герцога, нежели опасностями, которые ожидали их при встрече с венской полицией.
Вернувшись в комнату, герцог с беспокойством размышлял, почему не пришла Лизбет, какая причина помешала ей прийти на свидание. В сомнениях любовников объективные причины, физические препятствия, болезнь, делающие невозможной встречу, являются всегда последними предположениями, которые приходят на ум.
Недоверчивость и подозрительность, обостренные болезнью, привели к тому, что герцог Рейхштадтский стал подозревать Лизбет в охлаждении. Сначала она, видно, страдала от того, что он помимо своей воли оставил ее одну, затем с досады, решив, что больше не любима, узнав, кто он, запретила себе думать об этой любви, и, может быть, даже разожгла в себе ненависть, чтобы вытеснить любовь.
Открытие его ранга, действительно, повлияло на девушку. Она мечтала разделить любовь с тем, кого считала равным себе. Поняв, что никакой союз невозможен и рано или поздно она вынуждена будет расстаться со своим любимым либо по воле императора, либо из-за чувства собственного достоинства и ее положения при дворе, либо, наконец, потому, что эрцгерцогу будет предложена какая-нибудь принцесса, она отказалась от несбыточных надежд и постаралась прогнать из мыслей и желаний воспоминание о любви, которая существовала только для Франца и на которую внук императора не имел никакого права.
— Да, это так, — раздумывал герцог, — именно так все должно было произойти. Рассерженная моим отсутствием, не зная причин, которые отдалили меня от нее, расстроенная, несомненно, своей матерью, думая даже о расчетливом разрыве с моей стороны, она пожертвовала прошлым, решила все забыть, и когда я отправил к ней Карла Линдера с просьбой прийти сюда, как раньше, она не соизволила ответить. Что она делает, что с ней стало? Я должен узнать!
Беспокойство, сомнение, сожаление мучили его. Он испытывал новое и жгучее страдание. Никогда он не переживал подобного состояния, такого морального упадка.
К придворным дамам, так легко шедшим навстречу его желаниям, он испытывал совсем другие чувства. Чем больше они выказывали согласия отдаться, тем меньше у него было желания взять их. Когда после короткой влюбленности наступал резкий разрыв, герцог не испытывал ни боли, ни разочарования. Он даже ощущал облегчение, как будто освободился от бремени, но сейчас природа привязанности была другой. Если невинная Лизбет полюбила в нем Франца, секретаря эрцгерцога, то она не знала, что полюбила герцога, что стала любовницей сына Наполеона. Любовь захватила ее сердце и завоевала его уважение. Чувства, которые он предполагал у Лизбет, отказавшейся от него, возненавидевшей его, возможно, с той поры, как она узнала, что он не тот, за кого себя выдает, усиливали его грусть от разрыва и ее молчания.
— Мне нужно знать, что происходит, — сказал он себе, — мне нужно увидеть ее, поговорить… Но как?
Он медленно спустился по лестнице, ведущей из комнаты Фридриха в сад, и решил отправиться к матери Лизбет. Но хорошо ли ему одному идти в пригород Асперн? Взять кого-нибудь в сопровождение? А может, найти того, кто помог бы ему узнать новости, которые он так желал раздобыть?
Тогда он подумал о парне, которого уже отправлял посланником, и, заметив Карла Линдера, бродившего около трактира, тут же окликнул его.
— Ты точно выполнил мое поручение?
— Да, Ваше Высочество. Я передал одному из привратников дворца записку для чтицы, фрейлейн фон Ландсдорф. Привратник сказал, что не знает ее, взял записку и пообещал передать камердинеру апартаментов, где должна находиться фрейлейн фон Ландсдорф.
— Ладно! — сказал герцог. — Теперь ты пойдешь со мной, если согласен, разумеется, туда, куда я укажу.
— Охотно, Ваше Высочество!
И обрадованный Карл Линдер последовал за герцогом. Славный малый говорил себе:
— На этот раз мое дело верное. Назначение привратником в Шенбрунн у меня в руках.
Так они прибыли в пригород Асперн, и герцог указал своему спутнику на дом вдовы.
— Войдешь в этот дом и спросишь у дамы, которая тебе откроет на верхнем этаже, о ее дочери.
— А кто меня послал? — спросил Карл.
— Ну, — сказал, раздумывая, герцог, — хотя бы трактирщик Мюллер, к которому эта дама частенько приходила со своей дочерью.
Карл исчез в доме, но вышел очень быстро, чем-то сильно обеспокоенный.
— Ваше Высочество, — сказал он, — я видел даму, о которой вы говорили, всю в слезах. Девушка у нее, она больна, и очень серьезно…
Герцог схватился за сердце. Резкая боль пронзила его, он почувствовал сильную слабость и едва не упал. Подскочивший Карл Линдер поддержал его своими мощными руками.
— Ваше Высочество, не желаете ли, чтобы я подозвал карету и отвез вас во дворец? — спросил он.
— Нет! Нет! Я хочу остаться! Иди, друг мой! Я чувствую себя лучше, намного лучше… И никому ни слова о нашей прогулке… Я отблагодарю тебя…
Герцог вошел в дом. Карл проследил за ним взглядом, но не ушел и объяснил сам себе:
— Очень он плохо выглядит, наш бедный герцог! Черт побери! Подожду его. Будет хорошо, если он найдет меня здесь… Сильная, пусть и неблагородная рука, вроде моей, просто необходима, когда ты эрцгерцог, да еще больной.
Герцога приняла совсем убитая горем госпожа Ландсдорф, вся в слезах, с всклокоченными волосами:
— Ах, Ваше Высочество! — рыдала она. — Не думала больше увидеть вас здесь. Моя бедная девочка в забытьи часто вас зовет.
— Что с ней? Что случилось?
— Вот уж три месяца как она заболела, Ваше Высочество! Странная какая-то болезнь, упадок сил, слабость, теряет сознание. Мы сначала думали, что это временное недомогание, у молодых девушек бывает, но она еще больше ослабла и теперь уже несколько недель не встает с постели, мокрая от пота, и днем и ночью жар!
— Бедное дитя! — прошептал герцог. — Могу я увидеть ее?
— Да, проходите. Она еще спит, когда проснется, будет счастлива, Ваше Высочество, увидеть вас… Может быть, ваше присутствие придаст ей немного сил и надежды…
Госпожа Ландсдорф подвела герцога к постели, где на белых простынях спала Лизбет.
Она тяжело и прерывисто дышала во сне, капли пота блестели на лбу, по щекам растеклась бледность, бескровные губы шевелились, казалось, шепча бессвязные слова…
Герцог наклонился к ней и в ее бреду различил несколько фраз:
— Он не придет!.. Забыл меня!.. Я умру… Не увижу его!..
Вдруг тело ее выгнулось, члены свело судорогой, по ногам прошла дрожь. Она успокоилась, конвульсии прекратились, наступило сильное изнеможение.
Герцог долго смотрел на ту, которую так любил. Он чувствовал себя бессильным вернуть ей здоровье и около постели умирающей ощутил дыхание собственной смерти.
