За церковной оградой на снегу лежали девушки-санитарки. Белели сумки с красными крестами. Ба, да это её девушки. Они подняли головы от земли, прислушивались.
— Сюда! Сюда! — Людвинская скатилась с лестницы и поманила рукой.
Девушки кинулись к Людвинской. Они тяжело дышали и, перебивая друг друга, говорили. Быстро и путано. Наконец Вера, старшая, завладела вниманием:
— Наши в том доме. Через квартиру богомолки можно выйти в подъезд на Большую Никитскую. А там двадцать шагов до горящего дома. — Вера перекинула косу на грудь, пальцы её вздрагивали. — Как попасть в дом? Мы извелись, но ничего не придумали. Беляки не дают головы поднять.
— Нужно выбросить белый флаг и пройти парламентёром, — сказала Людвинская с удивительным спокойствием, как о чём-то давно решённом. — Парламентёр, сестра милосердия, потребует прекращения огня на два часа для оказания помощи раненым. Это положение предусмотрено во всех мировых конвенциях.
— Кто будет этим парламентёром? — У Веры от волнения дрожали губы. — Белые озверели…
— Я… Я одна… — Людвинская подняла глаза. — Я как самая опытная…
— Вас расстреляют первой пулемётной очередью! — возмутилась Вера. Она ждала поддержки от подруг. — Почему молчите?
— Возможно… Трудно предугадать, что может случиться… — согласилась Людвинская и, не давая возможности ей возразить, ещё раз повторила: — Возможно…
— У меня такое чувство, что офицерьё упивается своей властью… Мы, поди, добрых три часа отсиживаемся, а они стреляют и стреляют!
Людвинская молчала. Развороченный снарядом дом, дым пожарища, разъедавший глаза, стена осаждённого дома, изрешечённая пулями, лестница с выбитыми стёклами, девушки, бледные от смертельной опасности…
— Да, иного выхода нет. — Людвинская жёстко приказала: — Ждите меня в парадном… Подойдёте, когда взмахну белым флагом. Только в этом случае! Всё остальное запрещаю, понимаете? Запрещаю!
И вот она на площади. Ветер зло набросился на белый флаг с красным крестом, который держала в руках. Рвал его, пригибал к земле. Людвинская подняла флаг над головой и, не отрывая глаз, смотрела на аптеку. Шла быстро, легко. И сразу же засвистели пули, выбивая из булыжника каменные брызги. Она прибавила шагу. Вот и баррикада у аптеки. Рельсы, столбы, проволока. Она миновала эти роковые двадцать метров. Бешено стучало сердце, кровь приливала к вискам, опаляя жаром и вызывая липкую противную дрожь. Расстегнула воротник пальто, широко вздохнула. Она ни о чём не жалела, не вслушивалась в свист пуль. И вдруг зазвенела тишина, казавшаяся оглушительной и пугающей. Верно, и белые решили узнать, зачем появилась среди огня высокая и худая женщина.
— Прекратите огонь! Пре-кра-ти-те! — Людвинская размахивала флагом. — И у нас и у вас есть тяжелораненые. Они нуждаются в помощи! Я как сестра милосердия требую прекратить огонь на два часа для оказания помощи. Мы должны проникнуть в горящий дом и вынести раненых. — Людвинская, испуганная тишиной, почувствовала, как пересохло горло. — Можете в нас, сестёр милосердия, стрелять, но это будет варварством. У каждого из вас есть жена, сестра, мать, и они, как и мы, должны выполнить долг человеколюбия! Нас здесь пятеро, и мы войдём в дом, потому что там истекают кровью солдаты. — Людвинская поднялась на цыпочки и, боясь, что её не услышат, прокричала: — Ра-не-ные! Нельзя назвать человеком того, кто поднимет руку на сестру милосердия. Это не солдат, не гражданин! Да, мы без оружия, мы не солдаты… Обыскивайте нас! — Голос Людвинской задрожал от гнева и боли. — Я сейчас позову из парадного моих подруг, сестёр милосердия, они несколько часов, не могут оказать помощи раненым. Стреляйте в женщин, если среди вас есть негодяи…
Из парадного вышли девушки. Побледневшие, суровые. Они направились в центр площади, где стояла Людвинская. Девушки не пригибались и не надеялись на чудо, вернее, они были уверены, что скоро начнётся стрельба и придёт конец. И это ожидание неизбежности рождало силу. Они шли на смерть, потому что среди огня и пожара их ждала безоружная Людвинская, потому что погибали раненые товарищи. Надо было идти, и они шли…
И только теперь, когда девушки были так близко, Людвинская испугалась. Любая шальная пуля могла принести смерть. Она взмахнула флагом и прокричала:
— Пе-ре-ми-рие! Мы ваши сёстры и жёны… Не стреляйте… Мы выполним долг совести!
Аптека молчала. Людвинская бросилась к дому на Тверском бульваре. В парадном торопливо расчищали проход красногвардейцы. Двери оказались забаррикадированными, и она с трудом пробиралась через мешки с песком и сломанную мебель. Дом готовился к длительной осаде. Волков, командир отряда, встретил её упрёками:
— Татьяна Фёдоровна, не дело задумала. — Волков обтёр рукавом почерневшее от копоти лицо и хмуро повторил: — Не дело… С этим сволочным офицерьём ни о чём не договоришься. Я поседел от ужаса, когда вы вышли под пули… Сумасшествие какое-то… Буду жаловаться Землячке в Московский комитет!
Татьяна Фёдоровна благодарно обняла Волкова, похлопала по кожанке.
В подвале на соломе лежали раненые. Их успели перенести со второго этажа в безопасное место. Тускло светили керосиновые лампы, распространяя удушливый и сладковатый запах. Вера присела около раненого, лежавшего на соломе, начала делать перевязку. Парень морщился от боли, но балагурил. С верхнего этажа спускались красногвардейцы. Жадно набрасывались на ведро с водой, пили мелкими глотками, с удовольствием. В углу валялись пустые ящики из-под патронов. Значит, в этом горящем доме и патроны кончились..
— Товарищи, время дорого! Перевязки прекратить… Выносить раненых вместе с оружием. Дом будем сдавать, вы дрались геройски, но патронов нет, да и пожара не погасить… Скоро подтянем двинцев, тогда и выбьем беляков. Волков, почему медлишь?
Командир курил цигарку и молчал. В воспалённых глазах усталость и боль. Ответил хрипло, почти зло:
— Нам здесь крышка — юнкера не выпустят. Хорошо, если раненых спасёте. Юнкера штыками примутся их добивать… Мы будем отстреливаться до последнего патрона и дорого продадим свою жизнь. Так, братва?
Людвинская читала на лице Волкова и на лицах красногвардейцев ту смертельную усталость и отрешённость, за которой не воспринимается страх. Они радовались за раненых, хотя до конца не верили в их спасение, тревожились за женщин, так неожиданно вошедших в их жизнь. И как это было ни странно, но женщины мешали им в эти последние часы самоотрешённости, ибо были той ниточкой, которая их связывала с жизнью, рождала в душе надежду и вселяла чувство неуверенности. А что будет с ними? Да кто мог ответить на этот вопрос!
— Командир Волков, прикажите, чтобы красногвардейцы подтаскивали носилки с ранеными к выходу. Девушкам нужно помочь. С Малой Бронной раненых отправят в госпиталь, в Купеческий клуб. — Людвинская говорила резко, стараясь вывести красногвардейцев из того чувства оцепенения, которое наступило после осады, потребовавшей нечеловеческого напряжения. — Куда без оружия? — Глаза её зорко следили за каждыми носилками. — Обязательно кладите оружие… Борьба только начинается.
— Оружие… Оружие!.. — покрикивал, и Волков, укрывая винтовку полушубком.
Красногвардейцы поднимали носилки и бросались к выходу. Первыми показались на площади с носилками Вера и Наташа. Стучали по обледеневшему снегу сапожки. Тащили с трудом, стараясь не смотреть на проклятую аптеку, притихшую, как змеиное гнездо. Людвинская, провалившись в сугроб, опередила носилки и подняла белый флаг. Стояла лицом к аптеке, всматриваясь в глухую баррикаду. Краем глаза видела, как Волков выкатил пулемёт к ступеням подъезда и взял беляков на прицел. Скуластое лицо его побледнело до синевы. Теперь Маша и Поля огибались под тяжестью. Носилки провисали, раненый был не из лёгких. И опять взметнулся белый флаг в руках Людвинской. Казалось, она физически ощущала опасность. Там, на баррикаде, ей чудились скрытые движения и шквал огня, который мог вспугнуть зыбкую тишину. Но минуты перерастали в час, эвакуация приближалась к концу, а баррикада молчала. И только Людвинская вросла в морозную землю, стояла, не выпуская белого флага.
Уже не один раз девушки с носилками возвращались в горящий дом. Пролетали шальные пули, но никто не обращал внимания. Юнкера не нарушали перемирия. Острые глаза Людвинской увидели, что и у беляков на баррикаде началось движение — санитары убирали убитых и возились около раненых.
Мимо Людвинской проплыли носилки. Раненый в горячечном бреду… Поминутно вскакивал, кричал. А паренёк-то молодой, курносый, с веснушками на широком лице.
На этот раз в подъезде собрались девушки и Людвинская. Они стояли в проходе, зажатом мешками с песком и железными кроватями. В доме остались лишь легкораненые. Красногвардейцы курили, табачок передала осаждённым Вера, и виновато посматривали на товарищей.
