Ознакомительная версия.
Он старался идти осторожно, упал недалеко от дома. Взмыл на секунду в воздух, руки-ноги-костыли вспорхнули как полудохлые птицы, которых на волю отпустили, а они летать разучились. И приземлился, с размаху припечатавшись культей на острую оледеневшую гряду, напоминавшую в миниатюре Пик Сталина на Памире с популярных рисунков и фотографий.
Боль была всегда. Но эта боль исполосовала тело до отчаяния, до сознания бессмысленности существования. Нет разумных доводов продолжать существование с такой болью. Он выл, скрежетал зубами и смотрел на грязный ледяной пик: доползти бы до него, со всей силы удариться лбом – так, чтобы острие выскочило на затылке, разом покончить с мукой.
Ему помогли подняться прохожие, они шутили по поводу его мешка, где ж ты, инвалид натырил столько металлолома? Доковылял до дома, поднялся по лестнице на второй этаж, ввалился в свою комнату, достал заветную бутылку водки, пил из горлышка, пока не захлебнулся.
Спиртное помогало – на несколько часов снять боль и примириться с ущербностью. Даже больше – дарило полет вдохновения и сознание собственной исключительности.
Вероятно, после войны появится много инвалидов, героев-бойцов на поле брани и беспомощных перед болью. Они сгинут, сопьются, потому что выстоять перед соблазном обезболивания намного сложнее, чем бежать в атаку.
Для себя Василий сделал выбор: или водка-забытье, или наука. Одно с другим не совместимо: сегодня хмельной развеселый мозг с бешеной скоростью поглощает параграфы учебника, а наутро отшвыривает знания, как баба выплескивает за ворота помои.
Вот ты еще вроде помнишь, в секунду до пробуждения, что читал, и страница с формулами перед глазами. Поднялся – пропало. У рукомойника стоишь, ржавой бритвой скребешь щеки, силишься вспомнить – нет! Ничего нет! Пропил. Делай выбор, мальчик.
Когда он очнулся в полевом госпитале, когда выплыл из темного, но не страшного забыться, паря в котором удивлялся: тот свет, оказывается, существует, когда с третьего раза понял, о чем говорят врачи: часть ноги придется ампутировать – Василий не сильно расстроился. Во-первых, он жив и вернулся на этот свет, во-вторых, часть ноги – не вся конечность. И потом, уже в тыловом госпитале, он был совершенно согласен с балагуром Лёхой, утверждавшем, что ему повезло. Не всю ногу оттяпали, не две руки, как у сержанта из 4-го «А» или мужские причиндалы как у младшего сержанта из 5-го «В». Протез нацепил – и хоть на танцы.
На поверку все оказалось гораздо сложней. До протеза надо было дожить – культя, объяснили врачи, заживает минимум полгода, в ней должно сформироваться по новой схеме кровообращение и восстановиться работа нервов.
Передвигаться на костылях – это не иметь рук. Пустой чайник или кастрюльку для супа ты еще донесешь до кухни, как и мешочек с содержимым для супа – захватив пальцами, что на перекладинах костылей. А обратно? Чайник или кастрюльку под мышкой или в зубах таранить не получится. Соседки, конечно, помогут. И получается, что ты, здоровый сильный мужик, вечно христорадничаешь. Мама так говорила о просящих милостыню – христорадничают. Для Василия милость посторонних людей в любом виде была унизительна и оскорбительна. Его самоуважение подвергалось болезненным ударам. Он сделает все возможное, чтобы избавиться от позорного существования побирушки.
Он купил примус. Он покупал на толкучке у каких-то подозрительных деляг керосин – наливали трехлитровый бидон. Вопрос: как бидон донести до квартиры? Ответ: дети, которые шныряют на толкучке.
Подзывал кого-нибудь:
– Донесешь бидон, получишь рубль.
Бывали ушлые пацаны, торговались:
– Три рубля!
– По рукам.
Мальчишки всегда брали плату, с торговлей или без. Девочки от вознаграждения часто отказывались:
– Что вы! Не надо денег! Я вам так донесу.
К девочкам Василий перестал обращаться.
Получить протез было невозможно. Протезные мастерские не работали, снабжавший их Завод по производству протезных полуфабрикатов имени Семашко, как и все московские предприятия, перешел на выпуск военной продукции. Василию повезло: на ВТЭКе (врачебно-трудовой-экспертной комиссии, присваивающей инвалидность) попался добрый врач, дал записку к хорошему протезному мастеру, мол, помоги парню-орденоносцу, сообрази из старых запасов ему искусственную ногу.
Мастеру, Гавриле Гавриловичу Протасову, было под семьдесят, если не под восемьдесят, – древний злой старик из породы самодуров, которые кичатся собственным мастерством.
– Искусственную ногу, – хмыкнул он презрительно, читая записку, – любой дурак сделает. А ты искусную попробуй! Кто, кроме Протасова, а? То-то же! Чего стоишь передо мной, не свататься заявился. Снимай штаны.
Василий суетливо расстегнул брюки, высвободил калеченую ногу.
– Э-э-э! – протянул Гаврила Гаврилович при виде его культи. – Не раньше лета, даже мерку снимать не буду.
– Как лета? Сейчас только февраль! После ампутации уже прошло полгода, новая система, формула… схема кровообращения и нервов уже образовалась!
– Тёте своей рассказывай про систему, а не Протасову, который делал лучшие протезы еще царским офицерам! Они у меня на балах мазурки танцевали, никто и не догадывался, что калеки.
– Я не собираюсь на балах мазурки… Врач сказал полгода!
– Иди, – махнул рукой в сторону двери Гаврила Гаврилович, – к своему врачу, пусть он тебе искусственную ногу мастрячит. Пошел отсюда!
Василий после ампутации жил, христорадничая, но никого не умолял, ни перед кем не стелился. Перед вредным Протасовым был готов упасть на колени.
Что-то в глазах Василия Гаврила Гаврилович увидел, смягчился, перестал выгонять:
– Нога отечная, культя израненная, падаешь часто, не сможешь ты на протезе ходить.
– Но… – Василий оборвался на полуслове, поняв, что третий раз про полгода говорить не следует.
Гаврила Гаврилович понял без повторений и снизошел до объяснений:
– Если бы ты эти полгода в окружении сестер милосердия лежал на постели, меняя положение культи: вверх, подушечку подложили, – кровь отливает, подушечку убрали, культя кровью наполняется, новые сосуды постепенно формируются и тренируются. До сортира можно на костылях, – он точно прописывал какому-то инвалиду порядок жизни. – Далее смотрим по тому, как отек нарастает при нагрузках и уходит при покое. Увеличиваем прогулки на костылях. После которых, запомните, наконец, правило! На полчаса – культю кверху! – Гаврила Гаврилович опомнился, взглянул на Василия. – Ты ходил много, еще и падал.
– Иначе было нельзя.
– Мне плевать. К протезированию ты не готов.
– Тогда я застрелюсь.
– Чего?
– Я не могу жить, учиться в закрытом теплом помещении на постороннем обслуживании. Очень хотелось бы, но нереально. Мне нужно работать, ходить по инстанциям, чтобы оформить инвалидность, пенсию по инвалидности, пусть нищенскую, но разбрасываться не приходится, надбавку за орден в двадцать пять рублей в месяц, бесплатный проезд в трамвае, льготы на подоходный налог и оплату комнаты, электричества. Мне нужно менять книги в библиотеке, покупать тетради и карандаши, которые стоят, как из золота сделанные. И, наконец, мне нужно найти брата, который, гаденыш, удрал аж из Сибири и теперь где-то в партизанах… сын полка. Моя мать, перед которой я страшно виноват, да и перед памятью отца, в меня верит, а я падаю на каждой колдобине. Ни у кого нет такой мамы и быть не может. Если мы освоим космос, галактики покорим, обнаружим существ высокоразвитых, превосходящих нас по технической мощи, мы не найдем такого нравственного величия, как у моей мамы. Хотя она маленькая, хрупкая и больна стенокардией – грудной жабой. Мою маму грызет жаба! Лучше бы у меня отрезали руки… одну руку!
– Так все калеки говорят. Безрукие – про ноги, безногие – про руки. И у жабы зубов нет, грызть она не приспособлена. Из чего застрелишься? – по-деловому спросил Гаврила Гаврилович. – У тебя пистолет имеется?
– Найду!
– Штаны надень.
– Простите?
– Нечего передо мной, не девка, без портов стоять, хрен под исподнем так и дергается. Эх, молодость!
Василий натянул брюки, собрался уходить, но Гаврила Гаврилович его остановил, велел сесть, позвал жену, Пелагею Ивановну, странно моложавую при таком древнем супруге. И серую, как соседка Марьяна, то ли Петровна, то ли Павловна. Та же серая линза в глазах, безысходная печаль.
Гаврила Гаврилович велел жене «напоить чаем с чем там у тебя припасено этого самоубийцу орденоносного», а сам занялся его костылями.
Мастер клял на чем свет стоит главных помощников Василия. Только вредитель делает костыли из сосны – мягкого дерева. Хорошо, этот самоубийца догадался гвозди в упоры вбивать. Но разве сосна выдержит?
Ознакомительная версия.
