— Не бойся, — сказал Булавин. — Сейчас все кончится.
Он протянул к зверю обе ладони — будто свидетельствовал: вот он я, у меня в руках нет оружия, даже камня, и я не причиню тебе вреда, — и в то же мгновение из-за кустов справа ударил выстрел. Шагов с тридцати. Волк еще теснее припал к земле.
Приняв картечь разом из двух стволов, черное сукно лопнуло во множестве мест. Полетели клочья. Булавина толкнуло вперед, в бурелом. И пока он падал, ломая сушняк, мимо метнулась серая тень и стремительными махами пошла вверх по склону, вслепую прорывая цепь стрелков…
Я не хотел этого видеть. Невозможно бессильно созерцать, как жизнь покидает умного и сильного человека, моего друга. Сейчас убийца начнет суетиться и визгливо звать на помощь. Я знал, что спустя несколько часов Булавин умрет. Тело не успеет остыть, как начнется процесс распада. А потом от него вообще ничего не останется…
Танатопсис — так называли это древние греки…
Еще вчера у меня в голове вертелась тысяча вопросов, а сегодня нет ни одного. Я и без того знаю: прошлое отражается в будущем, как зеркало в зеркале, и оба этих холодных стекла, уставившись друг в друга, бесконечно перебрасывают из одного туманного провала в другой, еще более глубокий и мрачный, мою собственную, жалкую и беспомощную, как блик от копеечной свечки, жизнь…»
Конец июня тридцать третьего ознаменовался короткими грозами и шквалами; затем надолго установилась удушливая жара. Юлия почти не выходила из дома, пока они с Балием не перебрались на государственную дачу.
Две недели назад, вскоре после отъезда сестры, они увиделись с Олесей Клименко. Встреча была назначена у портнихи, обшивавшей наркоматских дам, и обставлена как случайная. Муж по-прежнему не спускал с Юлии глаз, в особенности после того, что произошло в его кабинете. Она насмешливо раскланивалась с агентом-калекой, который теперь уже в открытую таскался за ней по пятам, но к Вячеславу Карловичу не обращалась и ни о чем не просила. Ограничивалась короткими «да» и «нет», а чаще просто отмалчивалась. Даже тогда, когда он приходил в ее спальню по ночам.
Так продолжалось вплоть до того, что она определила как «нервную лихорадку».
Вечером она читала у себя. Прилегла с книжкой на покрывало неразобранной постели. Вячеслав Карлович вошел бесшумно — в стеганом банном халате с малиновыми отворотами, лицо багровое, глаза воспалены — и склонился над ней. Юлия отложила книжку и отодвинулась. Скрипнули пружины — муж опустился рядом.
«Виноват, не могу без тебя жить, сдали нервы, должна понять, люблю больше жизни, болен тобой, прости меня, ты мне нужна, только не молчи, ведь ты стала как мертвая, я сделаю все, что захочешь…» — забормотал он, тяжело дыша и не разжимая зубов.
— Оставь меня в покое, Вячеслав, — устало сказала она. — Ради бога!
— Может… Погоди… Послушай, давай заведем ребенка! Будет настоящая семья… Ты же сама когда-то говорила… — отрывисто начал он, хватая ее руки.
— Это невозможно, я не хочу! — Юлия попыталась вырваться, но вдруг замерла и пристально посмотрела на мужа. — У тебя руки как лед. Погоди, да ты не здоров… — Она выдернула руку и коснулась пышущего жаром лба Вячеслава Карловича. — У тебя жар. Я вызову папиного доктора — прямо сейчас…
— Я и в самом деле в последнее время что-то неважно себя… — он тут же обмяк и тяжело поднялся. — Пойду прилягу… Только не надо этого дерптского немца — звони в ведомственную…
Прибывший часом позже дежурный врач нашел общее переутомление, обострение болезни почек, повышенное артериальное давление и предложил госпитализацию. Однако Вячеслав Карлович наотрез отказался. Остановились на домашнем режиме. В течение недели будет приходить опытная медсестра — делать инъекции.
Пока Балий хворал и отлеживался у себя, Юлия проводила сестру и перевезла родителей за город — на лето их приютила на своей старой дачке давняя приятельница матери. Операцию отцу отложили на осень. Делать будут в Москве.
Олесе она позвонила только после того, как сообщила мужу, что хотела бы заказать пару летних платьев. Материал давно куплен. Тот обрадовался, заметив ее оживление, но уже был озабочен делами. В этой связи к ним все чаще наведывался его заместитель Письменный. Казалось, дело клонится к примирению, однако слежка продолжалась, и Юлия соблюдала крайнюю осторожность.
Олесе она велела прийти прямо на дом к знакомой портнихе в среду в половине двенадцатого и ни в коем случае не задерживаться на улице. Сказать, что от Дины Павловны, и сделать вид, что не знает никакой Рубчинской. Дважды для верности назвала адрес. Леся согласилась сразу, поинтересовавшись, действительно ли портниха хорошо шьет и как ее зовут. В полдень назначенного дня Юлия, немного опаздывая, потому что к Вячеславу Карловичу явился с визитом лечащий врач, вышла из дома в сопровождении агента и спустя короткое время входила в квартиру на Мироносицкой.
— К чему такая конспирация? — сразу же спросила Олеся, едва портниха Лидочка вышла по какой-то своей надобности из комнаты. — Ты больше не можешь держать у себя бумаги Хорунжего, да? Господи, как же я сразу не догадалась!..
Олеся заметно похудела и казалась странно рассеянной. До этого момента обе сидели отчужденно, делая вид, что не знакомы.
— Муж следит за мной. Угодила в опалу, — с усмешкой сказала Юлия. — Да нет, чепуха, просто хотелось повидаться, перемолвиться словом… Потом еще поговорим. Но недолго, Леся, — я как в осаде…
Тут вернулась Лидочка — женщина средних лет, на вид ухоженная, но с набрякшими отечными ногами. Волосы портнихи были гладко зачесаны за уши и собраны в узелок, на полной шее — нитка бирюзы. На подносе, который она держала на отлете, дымились две чашки с чаем. Представив их друг другу, она объявила, что Олеся собирается шить свадебное платье, уже все решено, и можно только позавидовать счастливцу, который поведет к венцу такую красавицу.
— Какой там венец! — натянуто улыбаясь, отмахнулась Олеся, а Юлия подумала, что идея встретиться с нею именно здесь оказалась не самой удачной. Дина Павловна, «рекомендательница», была той самой подругой матери Юлии, на чьей даче как раз сейчас жили ее родители. Возможно, последуют расспросы. Однако ничего лучшего придумать она не сумела.
Обошлось. Долго искали подходящий фасон, затем портниха сняла с Юлии мерку и занесла цифры в тетрадь. Все это время Олеся безучастно вертела в руках старый номер «Огонька», поглядывая на запертую дверь балкона: в комнате было душно от портняжного утюга.
Наконец они простились с Лидочкой и вышли вместе. Квартира находилась на пятом, последнем этаже когда-то солидного доходного дома. Спустившись на три пролета, Юлия потянула девушку к широкому подоконнику запыленного эркерного окна и негромко проговорила:
— У меня времени в обрез. Я сейчас вернусь к портнихе — будто бы забыла сумочку, а ты иди одна. Теперь слушай. Архив Петра Георгиевича увезла моя сестра. За границу. Надеюсь, в Париже он будет в большей безопасности. Прости, что не посоветовалась с тобой, но такой возможности у меня не было, и я приняла именно это решение. Другого шанса могло не представиться.
— Может, так и лучше… — Олеся неожиданно зажала рот ладонью, прижалась к Юлии и всхлипнула. — Я хочу что-то тебе сказать. Это важно. Я… у меня родится ребенок!
— Чего ж ты плачешь! — воскликнула Юлия. — Милая моя, как я рада!
— Он ни о чем не догадывается… — Олеся отстранилась и вытерла слезы. Лицо ее потемнело и снова замкнулось. — Мы с Никитой решили обойтись без свадьбы: регистрация — и все. Соберутся родственники… А мне, как только ты позвонила, вдруг захотелось платья… как последней дуре. Я скоро уезжаю. Это где-то за Уралом, там Никита будет работать, поселимся у его родни… Понимаешь, я не люблю его, Юля. Мне жаль Никиту, но заставить себя я не могу. Он, наверно, замечательный человек и очень обо мне заботится… — на глазах у девушки снова выступили слезы.
— Ты привыкнешь, — сказала Юлия. — Нужно жить. Главное — ребенок. У вас есть будущее. Тут теперь так тяжело, так печально и жутко… Дай знать, когда вы едете — хочу попрощаться… А теперь иди. И прошу тебя — будь осторожна. Кто знает, что с нами случится завтра и придется ли свидеться?..
Она проследила, как Олеся спускается, на ходу запихивая мокрый носовой платок за отворот рукава блузки, затем поднялась к двери квартиры портнихи и с озабоченным видом дважды повернула головку механического звонка…
С Казимиром вышло еще хуже и глупее.
Они с Соней стояли на вокзальном перроне, ожидая, когда подадут киевский скорый. Заплаканную, с подскочившим давлением Анну Петровну Юлия уговорила остаться дома с отцом, племянник капризничал, и сестра не сдержалась — прикрикнула.
