Ознакомительная версия.
И на этих полях нас и начали жечь со всех сторон.
Сразу было очень много «двухсотых», «трехсотых».
Я был за рулем тачанки — это пикап, наверху которого стоит пулемет. Сквозь обстрел мы шли на максимальной скорости. Я прикрылся справа грузовиком, ГАЗом. Грузовику не так «больно». Мы так за ГАЗом и шли.
Командир роты Тур уехал с Восьмым. По ним танк у меня на глазах со ста метров влупил прямой наводкой. Я вот сейчас ездил в Каменец-Подольский на похороны.
До Червоносельського мы таки доехали. Кто-то остановился на дороге — может, водителя убило. И мы вместо того, чтобы идти дальше на прорыв, ушли влево по Червоносельському. А там все — каша.
Когда мы уходили влево, справа в низинке я увидел, стоит танк и БТР. Я так еще смотрю: «А чего они не стреляют»?
Испуганные русские мальчонки
Танки, которые не стреляли, оказалось, в них были российские танкисты. Они вообще не собирались в нас стрелять. И не они это начали.
До этого мы российскую регулярную армию не видели.
Мы захватили восемь россиян в плен — испуганные мальчонки по девятнадцать-двадцать лет. Говорю: «Вы чего?» Они: «Это не мы стреляли, у нас не было приказа стрелять, у нас был приказ наблюдать». — «Вы как вообще здесь оказались?» — «Мы сопровождали колонну. Ночью. Отоспались, утром нам говорят: “Вы уже в Украине”».
Потом я подошел к танку, который не стрелял. Там были трупы российских танкистов — танк оказался в ремонте, а за танком они обед готовили, то есть видно было, что мальчонки и сами не были готовы к тому, что начнется.
А стреляли ДНРовцы издалека. Я думаю, ДНРовцы подставили этих танкистов. Думаю, это согласовано с русским высшим начальством. Так просто ДНРовцы не действуют. Они там никто: там остались уже не собственно ДНРовцы, а только российские наемники. Изначально там было столько наркоманов и шушеры, но их давно перебили, они ж не вояки. Остались только наемники.
А у танкистов, согласно моей разведке и по факту, действительно не было приказа стрелять.
Мой же командир агитировал меня сдаваться
Бой мог бы продолжаться, мы могли бы ждать подмоги, но информации не было. Филин, наш замкомбата, сбежал. Он шел впереди на бронированной инкассаторской машине и прорвался. Я его расстрелял бы, но меня попросили не делать этого, пока все ребята не выйдут из плена и не зададут вопросы.
А дальше Артист, командир моего взвода, пошел сдаваться. Чудак. И начал нас агитировать — мой же командир! Я отказался: «Как я потом сына буду воспитывать? Почему сдаваться, если у нас есть боекомплект?» — «Во-от, мы не выдержим против них». Я говорю: «Против кого? Этих русских мальчиков мы половину перелупим, половину в плен возьмем. А те, что издалека стреляли — что нам уже? Разбить можно колонну, а мы уже окопались, попробуй возьми».
Армейцев, кого призвали, я понимаю. Им это не надо, они пошли сдаваться первыми. А ты добровольцем пришел, стал командиром взвода — и ты сдаешься, еще и людей ведешь, рассказывая им про светлое будущее в плену?
В результате получилось примерно так, как я и думал. Россияне сдали их в ДНР, хотя какой-то офицер давал им слово чести, что этого не будет.
Один из моей четверки сдался. Молодой парень, его я не осуждаю. А мы втроем решили уходить. Я, Алина и Чет.
Девушка Алина — санитар нашей группы — была ранена в шею. И у нее были прострелены осколками две ноги. Но она раненая ползала и перевязывала раненых. Заползала в подвалы, выкидывала оттуда тех, кто забрался туда из трусости, и затаскивала раненых.
Тяжелое, типа бронежилетов, нужно было сбрасывать. Неизвестно было, в каком состоянии Алина. Пока обезболивающее действует — она ходит, а что дальше, неясно. А нам далеко выходить.
И мы сбросили с себя тяжелое. Как раз начало темнеть.
Ползком в темноте
Мы поползли в темноте по полю. Километра три ползком. Сначала ползли назад в том направлении, откуда приехали — потому что впереди стояли русские.
Отползли, переползли дорогу и ушли в подсолнухи до утра. Заночевали, потому что дальше двигаться, честно говоря, уже не было сил.
И двое суток потом шли. По ночам, между «зеленками». Шли на Комсомольское — оно еще было наше.
Алина шла с простреленными ногами. Для меня она — боец номер один. Я таких мужиков единицы знаю. На одной руке пересчитать.
Маневрировали между блокпостами. К селам близко подойти не могли, потому что собаки начинали лаять.
Трудно словить ориентиры в полях. Вроде надо левее идти — и вдруг из «зеленки» в нашу сторону начинает стрелять трассерами пулемет. Отползли, залегли. И вот так двое суток. Теперь я четко знаю, что нужно в форме носить компас.
Вышли на «зеленку», стоит в поле российская артиллерия, танки, БРД, БТРы. Мы поняли, что тут все окружено.
И Чет идет на разведку, говорит: «Если я через сорок минут не возвращаюсь, значит, я вас жду». Мы через сорок минут идем — его нет. Начинаем искать. А перед тем танк, который смотрел за дорогой, ушел. Подумали, может, его захватили. Мы с Алиной час его искали. Не нашли.
Слюни в разные стороны
Сейчас мы уже знаем, что Чет жив, здоров. Не захватили его. Просто потерялись мы. Он потом шесть суток бродил. Но дошел.
Заканчивалась вода. Мы с Алиной стали заходить в села. Вынуждены. В одной хате купили гражданскую одежду. Страшно. На чьей стороне люди? Все зависит от того, кто к ним пришел. Знаете, как в «Свадьбе в Малиновке» с шапками: «Эх, опять власть меняется!»
Это были третьи сутки — наверное, 1 сентября. Идем в гражданке по подсолнухам — видим, русские. «Это за нами, надо текать». Мы в подсолнухи, но успели только метров на 15 отползти. Русские начали стрелять по подсолнухам. Лежим, смотрю, уже подсолнухи режет прямо над головами.
— Что, говорю, Алина? Или мы сейчас сдаемся, или начинаем отбиваться. У нас из оружия осталось два пистолета Макарова и две гранаты.
И что? Вышли мы. Нас бы положили по-любому. Крупнокалиберный пулемет и пять человек с автоматами. Выхода нет.
Договорились: сдаемся, а если нас будут пытаться сдать в ДНР, идем на прорыв, но живыми в ДНР не сдадимся. Россияне — все-таки военные. А то сброд — ни чести, ни совести. С военными можно разговаривать. Они под приказом. У них смысла что-то с нами сделать нет никакого.
Вы бы видели, что творилось, когда мы выходили из подсолнухов. У старшего руки тряслись, он верещал: «Сюда идите!» Руки трусятся, а сам с автоматом. А я смотрю — палец на спусковом крючке. Я ему кричу: «Не ори, все нормально, я иду, руки вверху». А он орет, верещит, аж слюни разлетаются в разные стороны.
Я не знаю, что им рассказывают про нас — запугали до ужаса. Мы подходим, а у меня пистолет за поясом. Я кричу: «Оружие здесь». Он схватил за оружие, выдернул. Они там думают, что мы их сейчас руками начнем рвать.
Он меня даже не трогал. Просто орал: «Лицом в землю». Я лег. Алина медленно — у нее ноги перевязаны, ее пытались тронуть, я ору: «Не трогай, она ранена!» Он аж отдернулся от нее.
Он вообще боялся прикасаться. Я шел с закрытыми глазами, он постоянно: «Иди на голос, иди на голос...» Я говорю: «Слушай, возьми меня за руку и веди, а то я сейчас куда-нибудь кувыркнусь». Так он вот так меня двумя пальцами за бицепс взял (показывает) и вел.
Два КамАЗа трупов
Мы оказались не единственные. Нас вместе оказалось девять пленных из разных подразделений. Одна была санитарка из «Донбасса», сильно раненная — вчера она в Литву или Латвию улетела на операцию. Пуля под позвоночником, пуля в ребре, пуля под печенью, еще три или четыре осколка. Алину — к ней, а мужчины в яме.
Русские в тот же вечер обещали сдать украинскому Красному Кресту. Мы пошли пешком до какого-то села между Осыково и Комсомольском.
Прождали часа полтора — Красный Крест не пришел. Русские сами такие (пожимает плечами). Берем носилки, идем назад. А наши — у кого пальцы отстрелены, у кого ноги прострелены. Доходило до того, что российский десантник мне чуть не автомат давал подержать, чтобы помочь нести носилки.
Утром пошли опять. Приехал наш Красный Крест, забрали нас девятерых.
Постепенно сформировалась медицинская колонна. Ну и с нами шло два полных КамАЗа трупов. Из Червоносельского.
Я сам в Червоносельском видел много «двухсотых». Санитары, которые шли с нами, говорили, что только за последние сутки вывезли триста-четыреста трупов.
Собрание «Донбасса» будет непростое
Мы, моя группа, сейчас едем на точку сбора «Донбасса», чтобы увидеть, с кем дальше воевать. Если эти же люди будут командовать и дальше — я уйду в другой добровольческий батальон.
К Семенченко у меня претензий нет никаких. Его тогда не было — и, насколько я знаю, он в Киеве активно пытался вытащить нас оттуда. Претензии у меня к Филину, к комвозвода Артисту.
Ознакомительная версия.
