— Ну, нас перехитрили, — сознался Дик. — Приходится все-таки отправляться в Холивуд. Он ближе, чем Тонсталль — или должен быть ближе, судя по положению солнца.
Всадники повернули налево, оставив красный щит солнца позади себя и направились к аббатству. Но теперь все изменилось для них; они не могли уже бойко скакать по дороге, крепко утоптанной проехавшими впереди врагами, к цели, к которой прямо вела их эта дорога. Теперь им приходилось медленно, с трудом пробираться по снегу, постоянно останавливаясь, чтобы решать, куда ехать, постоянно натыкаясь на сугробы. Солнце скоро покинуло их; свет на западе исчез, и вскоре они блуждали в полной тьме под морозными звездами.
Луна должна была скоро осветить вершины холмов, и тогда можно было ехать дальше. Но в настоящее время каждый случайный шаг мог сбить их с пути. Оставалось только остановиться и переждать.
Расставили часовых, очистили от снега кусок земли, и после нескольких неудачных попыток посреди очищенного пространства запылал хороший костер. Солдаты уселись совсем близко к этому лесному очагу, делясь провизией, какая нашлась у них; фляжка пошла по кругу. Дик, собрав лучшее из грубой и скудной пищи, принес племяннице лорда Райзингэма, сидевшей отдельно от солдат, под деревом.
Она сидела на одной попоне, укутанная в другую, и смотрела на освещенную огнем сцену перед ней. Когда Дик предложил ей пищу, она вздрогнула, как человек, внезапно пробужденный от сна, и потом молча отказалась.
— Сударыня, — сказал Дик, — умоляю вас, не наказывайте меня так жестоко. Не знаю, чем я оскорбил вас; правда, я увез вас, но употребил только дружеское насилие; действительно, я подвергаю вас всем неприятностям суровой ночной погоды, но поспешность, с которой мне приходится действовать, имеет целью спасение другой не менее слабой и беззащитной, чем вы. По крайней мере, не наказывайте себя, сударыня, и покушайте, если и не голодны, чтобы поддержать силы.
— Я не хочу ничего есть из рук, которые убили моего родственника, — сказала она.
— Дорогая леди, — вскрикнул Дик, — клянусь распятием, я не дотрагивался до него.
— Поклянитесь, что он еще жив, — сказала она.
— Я не стану лукавить с вами, — ответил Дик. — Жалея вас, я принужден огорчить вас. В глубине сердца я считаю его мертвым.
— И вы просите меня поесть! — вскрикнула она. — И вас называют «сэр»! Вы заслужили ваши шпоры убийством моего доброго родственника. И если бы я не была в одно и то же время и дурой, и предательницей и не спасла вас в доме вашего врага, умерли бы вы, а он — он, который стоил двенадцати таких, как вы, — был бы жив.
— Я сделал только то, что должен был сделать; точно то же, что делал ваш родственник для своей партии, — ответил Дик. — Если бы он был жив, — Небу известно, как я желаю этого! — он похвалил бы, а не порицал бы меня.
— Сэр Даниэль говорил мне, — сказала она, — что заметил вас на баррикаде. Он говорит, что их партия потерпела поражение благодаря вам, что вы выиграли сражение. Ну так вы и убили моего доброго лорда Райзингэма, это совершенно так же верно, как если бы вы задушили его. И вы хотите, чтобы я ела с вами, когда ваши руки еще не вымыты после убийства? Но сэр Даниэль поклялся, что погубит вас. Он отомстит за меня.
Несчастный Дик погрузился в мрачное раздумье. Старик Арбластер пришел на память ему, и он громко застонал.
— Неужели вы считаете меня так виноватым? — сказал он. — Вы, которая защищала меня, вы — друг Джоанны?
— Зачем вы вмешались в эту битву? — возразила она. — Вы не принадлежите ни к какой партии, вы просто мальчик — ноги и туловище, не управляемые ни умом, ни знанием! К чему вы сражались? Из-за любви к борьбе, черт возьми!
— Да, я не знаю! — крикнул Дик. — Но так уж водится в английском государстве, если бедный джентльмен не сражается на одной стороне, он обязательно должен сражаться на другой. Он не может оставаться один, это неестественно.
— У кого нет разума, тот не должен вынимать меча, — ответила молодая девушка. — Вы, что сражаетесь по случайности, что вы, как не мясник? Война может быть облагорожена только целью, ради которой она ведется, а вы опозорили ее.
— Сударыня, — сказал несчастный Дик, — я отчасти вижу мою ошибку. Я слишком поторопился, я занялся делом, прежде чем настало мое время. Я украл судно — клянусь, что думал, что поступаю хорошо — и вызвал этим смерть многих невинных людей и горе и разорение одного старика, вид которого пронзил мне сегодня сердце, словно кинжалом. А сегодня утром я хотел отличиться и приобрести славу, чтобы жениться, и вот!.. Я стал причиной смерти дорогого вам родственника, который был добр ко мне. И сам не знаю, что я еще наделал. Потому что — увы! — я, может быть, посадил на трон Йорка, а это, может быть, худо и вредно для Англии. О, сударыня, я вижу мой грех. Я не гожусь для жизни. Из раскаяния и чтобы избегнуть возможности наделать еще больше зла, как только окончится эта авантюра, я поступлю в монастырь. Я откажусь от Джоанны и военного ремесла. Я буду монахом и стану всю мою жизнь молиться за спасение души вашего родственника.
В этот момент полного унижения и раскаяния Дику показалось, что молодая девушка рассмеялась.
Подняв лицо, он увидел, что при свете огня она смотрит на него с каким-то странным, но не сердитым выражением.
— Сударыня, — сказал он, думая, что смех был только иллюзией его слуха, но надеясь по изменившемуся выражению лица тронуть ее сердце, — сударыня, удовлетворитесь ли вы этим? Я отказываюсь от всего, чтобы загладить сделанное мною зло. Я обеспечиваю рай лорду Райзингэму. И все это именно в тот день, когда я заслужил шпоры и считал себя счастливейшим молодым джентльменом на свете.
— О, мальчик, — сказала она, — хороший мальчик!
И, к величайшему изумлению Дика, она сначала очень нежно отерла катившиеся по его лицу слезы, а потом, как бы по внезапному побуждению, обвила его шею обеими руками, притянула к себе его лицо и поцеловала. Чувство плачевного недоумения охватило простодушного Дика.
— Ну, — очень весело сказала молодая девушка, — так как вы предводитель отряда, то должны есть. Отчего вы не ужинаете?
— Дорогая миссис Райзингэм, — ответил Дик, — я хотел сначала угостить мою пленницу, но, сказать правду, раскаяние не позволяет мне переносить вида пищи. Мне лучше поститься и молиться, дорогая леди.
— Зовите меня Алисой, — сказала она, — ведь мы старые друзья, не правда ли? А теперь будем есть с вами наперегонки, так, что если вы не будете есть, то и я не буду, но если вы усердно покушаете, то и я поужинаю, как добрый пахарь.
И она сразу принялась за еду; Дик, у которого был превосходный желудок, последовал ее примеру сначала с большой неохотой, но потом постепенно входя во вкус, все с большей и большей энергией и усердием. Под конец он отказался от взятой на себя роли и вознаградил себя за все труды и волнения дня.
— Укротитель львов, — сказала наконец молодая девушка, — вам не нравится девушка в мужской одежде?
Луна уже взошла, и они дожидались только, пока отдохнут усталые лошади. При свете луны, все еще раскаивавшийся, но насытившийся Ричард увидел, что она смотрит на него несколько кокетливо.
— Сударыня, — запинаясь, проговорил он, удивленный этой новой манерой обращения с ним.
— Ну, — прервала она, — нечего отрицать, Джоанна сказала мне, но все же, сэр укротитель львов, взгляните на меня, — неужели я очень некрасива?
И она сверкнула на него глазами.
— Правда, вы немножко малорослы, — начал Дик.
Она снова перебила его, на этот раз звонким смехом, окончательно смутившим и удивившим его.
— Малоросла! — крикнула она. — Ну, будьте так же честны, как храбры, я — карлица, может быть, немного побольше, но, несмотря на это, — ну, скажите же мне — несмотря на это, достаточно красива на взгляд, разве не так?
— Да, сударыня, чрезвычайно красивы, — сказал смущенный рыцарь с жалкой попыткой казаться развязным.
— И всякий мужчина был бы очень рад жениться на мне? — продолжала она.
— О, да, сударыня, очень рад! — согласился Дик.
— Зовите меня Алисой, — сказала она.
— Алиса, — повторил сэр Ричард.
— Ну, укротитель львов, — продолжала она, — так к вы убили моего родственника и оставили меня без поддержки, вы, по чести, должны всячески загладить свою вину, не правда ли?
— Конечно, сударыня, — сказал Дик. — Хотя, положа руку на сердце, я считаю себя только отчасти виновным в пролитии крови этого храброго рыцаря.
— Вы хотите увернуться от меня? — вскрикнула она.
— Вовсе нет, сударыня. Ведь я же сказал вам. По вашему приказанию я готов даже стать монахом, — сказал Ричард.
— Значит, по чести, вы принадлежите мне, — заключила она.
— По чести, сударыня, я полагаю… — начал молодой человек.
