Ознакомительная версия.
До поздней ночи они вдвоем просидели за мясом и вином. Мэнлиг выпытывал у того обо всем, что происходило у них и узнал, что войско Есугея сохранилось в целости, до последнего человека: даже те немногие, которые с распадом киятских улусов стали разбегаться, пришли обратно и дали слово оставаться со всеми до конца. Подчиняются они Таргудаю только в том, где им кочевать и какие границы охранять, а внутренние дела решают своим советом, не слушая тайчиутских нойонов, и те, зная безрассудных храбрецов Есугея, не решаются встревать. Но долго такое протянуться не может – это тысячники понимают – рано или поздно не нойоны, так старейшины решат развести их по родам племени. Думая, куда им приткнуться, чтобы оставаться вместе, в начале этой зимы тысячники попросились под руку к Даритаю – как к наследнику Есугея – тайно ездили к нему с поклоном, но тот перепугался и отмахнулся от них, как от восточных чертей, требуя больше не приближаться к нему.
Домой Мэнлиг ехал довольный: он, и никто другой, остановил распад улуса Есугея, направил воинов под их исконное знамя – это будет начало нового улуса, владения его наследника. И Кокэчу со своими шаманами оберегают его. Придет время, сядет Тэмуджин на ханский войлок и оценит их труды: не дядья-кияты помогали ему в трудную пору – те уже хорошо показали себя, чего они стоят – а они, отец с сыном, Мэнлиг и Кокэчу, люди рода хонхотан, уж это-то Тэмуджин должен понимать…
Ехал Мэнлиг по безлюдной степи и напряженно обдумывал: «Он уже сейчас видит, что на своих-то сородичей ему нельзя опереться: предадут, обманут, сбегут, а тут рядом мы, хонхотаны, люди твердые и надежные… Мы ведь тоже родня им, хоть и дальняя – вместе с ними от самого Хайду исходим… А Тэмуджин молод, нутро хоть и отцовское, прямое, но еще не отвердело… если привяжется душой к нам и возвысит нас с Кокэчу… то уж не приходит ли время хонхотанов в нашем племени? Правили тайчиуты, правили кияты, а мы, хонхотаны, чем хуже их?.. И жеребцы в табуне ведь сменяют друг друга, уходят ослабевшие, приходят им на смену другие… А мой Кокэчу рядом с Тэмуджином… пожалуй, и умнее и проницательнее будет… если умело возьмет его в свои руки… то шаману и на трон не нужно садиться… а люди кругом будут видеть: пришло время хонхотанов… а я старейший среди них… ведь само все идет в руки…»
Оэлун встретила его буднично и просто. Сидя на женской стороне очага в ягнячьем халате и простой войлочной шапке, она пригласила вошедшего Мэнлига сесть, указав на место у очага, ниже хоймора. Домочадцы, предупрежденные ею заранее, покинули большую юрту: Оэлун хотела поговорить с гостем с глазу на глаз.
Мэнлиг низко поклонился онгонам, пав на колени, коснулся лбом земли. Выпрямившись, он нашел взглядом новый кожаный онгон – Есугея – поклонился ему вторично и только тогда присел на указанное место.
Скромно притупив взгляд, он спросил:
– Хорошо ли живете, Оэлун-хатун?
– Живем мы хорошо, – приветливо отвечала та, расставляя на стол блюда с белой пищей. – Ваш Кокэчу проведывает нас, помогает… Да и другие люди нас не забывают. Жаловаться грех. Как вы?
– После ухода Есугея-нойона так и скитаемся по чужим владениям, – печально промолвил Мэнлиг. – Не знаем, где в следующий год зимовать будем… Ждем когда снова поднимется знамя Есугея-нойона…
Оэлун невольно вскинула на него взгляд, испытующе глядя ему в лицо. Тот, будто не замечая, неторопливо продолжал:
– В племени разброд, Таргудай поднял на свои плечи непосильную ношу… и стоит теперь, шатается, не знает, как шагнуть вперед. Другие нойоны стоят вокруг и молча смотрят, ни один не лучше его, никто не способен ни помочь ему, ни сам повести племя… могут только в рот по-собачьи смотреть и головами согласно кивать. А народ как стадо при плохих пастухах, не видит, куда нужно идти… Я сейчас сам думаю и другим нашим при встрече говорю: надо дождаться, когда повзрослеет сын Есугея, уж он поведет племя вперед…
– Что ты такое говоришь? – испуганно вздрогнула Оэлун. – Уж не пьян ли ты?.. Если твои речи дойдут до ушей Таргудая, ты понимаешь, чем твои слова могут обернуться?..
– Не беспокойтесь, Оэлун-хатун, я ведь не всякому говорю, а пока только воинам и нукерам Есугея. И говорить им это надо, чтобы войско Есугея знало, кто их истинный вождь и было готово заступиться за Тэмуджина, если вдруг Таргудай задумает нехорошее. А положение Таргудая сейчас шаткое и он побоится, если весь тумэн как один встанет перед ним и потребует не трогать сына Есугея… – Мэнлиг почесал висок, раздумывая, и высказал остальное: – А на братьев-киятов вам нечего надеяться, уж вы простите меня за то, что осуждаю их, лучше уж я прямо вас предупрежу: они и звука издать не посмеют, если завтра Таргудай начнет склонять нойонов расправиться с Тэмуджином. Сейчас надежда только на войско, на силу его, потому я и призываю воинов послужить своему старому нойону, хотя он и на небе сейчас. Возмужает Тэмуджин, поднимет отцовское знамя, тогда мы все принесем ему клятву…
Оэлун долго молчала, тревожно глядя перед собой, раздумывая.
– Может быть, и верно ты говоришь… – наконец, неуверенно произнесла она.
– Вы поймите своим материнским умом, – убеждал ее Мэнлиг, – если будет кому заступиться за Тэмуджина, то Таргудай не посмеет своевольничать… Только так можно оградить вашего сына от опасности.
Оэлун, окончательно убеждаясь в правоте его слов, благодарно взглянула на него.
– Видно, сами небожители послали тебя к нам. Я всегда буду напоминать Тэмуджину о том, кто поддержал его в трудную пору.
– Э, не в этом дело, – беспечно махнул рукой Мэнлиг. – Самое главное нам уберечь его для народа, пока он еще мал и в года свои не вошел… И вам, наверно, трудно одной с детьми… ну, теперь я буду рядом, буду понемногу помогать, привозить, что нужно…
– Снега здесь большие, – сказала Оэлун, улыбнувшись, ловя его на слове, – лошадям трудно добывать корм. Так, может быть, меринов наших пока возьмете в свой табун, а на ездовых наших коней и коров места до весны здесь хватит…
– Давайте своих меринов, – с готовностью отвечал Мэнлиг. – Пусть прямо сейчас ваш Хасар с кем-нибудь из братьев помогут мне угнать их. Заодно и с моими парнями повидаются. В детстве-то вместе играли.
– Вот и хорошо, пусть съездят, – обрадовалась Оэлун. – А я по старой памяти налью тебе чашу арзы.
Оэлун налила ему крепчайшего вина, которое, выгнав еще в конце лета, она берегла для самых важных случаев. Затем, проводив мужчин, погнавших маленький их табун по глубокому снегу, задумалась в одиночестве.
«Видно, и вправду сами боги надоумили этого Мэнлига, – подумала она и тут же горестно упрекнула себя: – а я, глупая женщина, сразу не поняла его, набросилась, как голосистая сука на того, кто несет ей кость, короток все же наш женский ум, всегда мы поздно начинаем понимать мужчин…»
Облавная охота, к которой так старательно готовился Таргудай и на которую он возлагал большие надежды, желая сесть на ханский трон, не принесла ему ожидаемой пользы. Добычи большой – во многие тысячи туш медведей, кабанов, лосей, изюбрей, косуль, кабарги… – какую он жаждал и ожидал всем нутром своим, чтобы показать себя перед племенем вождем счастливым, несущим изобилие, не оказалось, как и в прошлом году, и нойоны родов разъехались от него недовольные. И Таргудай долгое время после того пребывал в душевном упадке. Ему не давало покоя предчувствие худшего: рода, увидев его неудачливость в охоте, что было при нынешнем его шатком положении в племени плохим знаком, могли окончательно разочароваться и откачнуться от него.
Желая исправить положение и покрыть свою охотничью неудачу другой прибылью, Таргудай задумал набрать из родов племени большой отряд и отправить в набег на южные степи, на земли онгутов – за конскими табунами. Там, у далекого и богатого племени, по его мнению, можно было поживиться добычей и наверняка остаться безнаказанными: если дождаться подходящего времени и угнать коней во время снегопада, можно было затеряться в степи без следа, а там пусть онгуты думают хоть на кого: татар, кереитов или найманов.
Этим набегом Таргудай хотел встряхнуть пришедших в уныние людей и новыми табунами заткнуть глотки недовольным – тем, которые шептались по своим куреням, как он знал от своих лазутчиков, что он, Таргудай, неудачлив и потому не способен вести племя.
Послав своих гонцов по ближним и дальним родам, он известил соплеменников о своем решении и призвал молодых мужчин в поход.
В назначенный день – в последний день месяца хуса[23] – у главного куреня тайчиутов собралось около пяти тысяч всадников почти от всех ближних и дальних борджигинских родов: сонидов, генигесов, оронаров, сулдусов, бааринов, буданов, аруладов, бугунодов, бэлгунодов, салджиутов, хатагинов и других… От киятов в поход отправились Бури Бухэ и Алтан. Бури Бухэ вел двести воинов – своих и Даритая, у Алтана также в отряде кроме своих были воины его братьев Джочи и Гирмау.
Ознакомительная версия.
