Асмус не был интриганом от природы. Однако все правила детства и навыки юности привели к тому, что он свободно плавал в гнилом болоте интриг, подсиживания и откровенной лжи. Способности, данные ему от рождения, постепенно заглохли в его душе, заросли сорняками притворства и густой жгучей крапивой изначального неверия в человеческую искренность, честь и личную порядочность.
Свенельд, постоянно соприкасаясь с пограничными областями Византийской империи, отлично разобрался в способах ее управления. С его точки зрения, империя грызла саму себя изнутри, постепенно, слой за слоем разрушая основной фундамент государства.
Правящая знать кочевых племен тоже была и коварна, и лжива, и изворотлива. Однако существовала определенная грань, которую не осмелился бы перейти никакой степной владыка. Такой границей степного коварства была клятва рода. Именно рода, а не ее отдельного представителя. И за нарушение ее род обязан был сам наказать клятвопреступника и делал это неукоснительно, присылая оба уха и язык этого человека тому, чьи надежды на честь он не оправдал.
Свенельд любил степь, дружил со степняками, держался с ними либо на равных, либо почтительно, если встречался со старым человеком. И степь доверяла ему.
Свенельд не любил и не доверял Византии. Юношеские восторги по поводу ее высокой культуры кончились быстро и в общем-то безболезненно. Свенельд сам разобрался, что эта, корнями уходящая в Элладу культура – всего лишь фасад насквозь прогнившего здания, кое-как сооруженного из обломков былого могущества.
Асмус был умен, чуток и наблюдателен. Он понимал, что воевода не доверяет ему, потому что привык не доверять ромеям, но поначалу по какой-то причине не выдавал своего коренного недоверия, относясь к византийцу вполне благожелательно. Почему произошел поворот в его душе, Асмусу было неясно, и он сейчас мысленно перебирал собственные оплошности, которые могли послужить толчком к этому повороту. А тут – эти жеребцы со своими дружинными побасенками…
Что-то разладилось в доселе таком продуманном и четком плане обретения имени и положения на чужбине. Да, он, приговоренный к смертной казни, был продан, как раб, с торгов в Царьграде. Такое практиковалось неоднократно, но только для осужденных особого круга. Круга знати. Она выкупала родича, кто-то клал в карман солидный куш, выкупленному жаловали свободу и отправляли служить на границу огромной империи, подальше от дворцовых глаз. И все были довольны.
А его, благородного всадника Асмуса, выкупил Кисан. И послал служить, а практически подарил его великой княгине. Ладно, у него есть придворное звание с правом ношения меча, есть те, кто перед ним пресмыкается и кто его ненавидит, есть уже сложившееся право докладывать великой княгине то, что он предпочитает доложить лично. Есть все признаки власти. Признаки. А власти – нет. Он – советник, которого слушают вполуха, доверенный, которому не доверяют, личный порученец, которому поручают сопровождать молодых дружинников да передавать свои впечатления о беседах званых и незваных гостей великой княгини людям, которые при этом делают вид, что они ничего не знают.
Может быть, Свенельд чисто по-мужски приревновал его к княгине Ольге? Что же, это вполне реально. Королева русов выделила полураба-полузаложника из всей своей челяди, даровала ему звание личного дворянина, допускает до бесед с глазу на глаз, что конечно же известно воеводе. Он получил блестящее воспитание, в отличие от полуграмотных варваров-русов, не говоря уже о славянах. Он вращался среди придворной знати Византии, он хорошо сложен, изыскан в беседах, красив лицом, в конце концов… Куда ведет эта тропа?..
Если бы это все происходило с ним в Византии, Асмус точно знал бы, куда она ведет. В украшенное золотом высокое седло полководца. Но эти варвары мерили иными мерками.
Свенельд смеялся только в кругу своих самых близких друзей детства. Да и то чрезвычайно редко. Но он бы расхохотался в голос, если бы узнал, куда тайные мысли привели нарядного ромея.
3Воевода был прежде всего воеводой. Он им родился, он любил и гордился своим делом и своим мастерством. Он научился быстро и точно разбираться в людях, потому что от этого зачастую зависела судьба как его самого, так и его дружины. Особенно в степи, в оторванности от родной земли, в окружении чужих людей, которые относились к нему в лучшем случае терпимо и всегда выжидательно.
Асмуса он раскусил довольно быстро. Да, смелый, да, слову верить можно – до известного предела, разумеется, – да, умеет, если надо, понравиться и даже убедить в чем-то, нужном прежде всего ему самому.
Когда эта мысль пришла Свенельду в голову, он внутренне вздрогнул. Нарисованный им в уме характер ромея показался вдруг характером соблазнителя, перед которым не устоит ни одна женская душа. И мгновенно подумал о княгине Ольге.
Он любил ее, а значит, представлял прежде всего женщиной. Не умной и горделивой дочерью конунга русов Олега, не полудетской королевой русов, не супругой Великого Киевского князя, а женщиной. Причем женщиной, напичканной такими тайнами, что воеводе стало жарко.
Может быть, это чувство и называлось ревностью. Ревность – страх потерять что-то чрезвычайно ценное, невероятно дорогое, лично принадлежащее мне. И недоверие к тому, кто олицетворяет это, будь то мужчина, женщина или ребенок. Как бы там это ни называлось, но, ощутив возможность потери, Свенельд иными глазами взглянул на византийца.
Опытный придворный сердцеед Асмус верно определил причину вдруг изменившегося отношения воеводы к нему. Причина была вычислена правильно, только не вытекала из тех следствий, которые предполагал византиец.
Свенельд встретил его сухо. Куда суше, чем это допускалось во взаимоотношениях киевской знати.
– Свободен. Княгине передашь, что я жду ее решения. Только ее. Если голоден, скажи моей челяди. Ступай.
Асмус вышел в полной растерянности. Молча сел в седло, замер, точно боялся, что все мысли растрясутся во время скачки. И довольно долго не трогался с места, стараясь успокоиться и начать более или менее хладнокровно прикидывать, что же вдруг произошло с обычно очень выдержанным воеводой.
– Что-нибудь не так? – спросил старший стражи.
– Задумался, – сказал Асмус, трогая коня. – И кажется, все понял.
Он понял то, что его устраивало. Свенельд взбеленился от долго сдерживаемой ревности, только и всего. И, успокоившись, византиец перевел коня на походную рысь.
А пока он размышлял о причинах, воевода с доброй улыбкой объяснял братьям, зачем он возвращает их в княжескую дружину и чего ожидает от них в самом ближайшем будущем.
– Вы очень правильно поступили, когда подняли шум среди воинов, что мои дружинники изодеты, а княжеские ходят в сермяге. Это вынудило князя Игоря решиться на поход, который ему ничего не сулит. Вы слышали об этом походе?
– Вроде бы великий князь говорил что-то о Византии. Не дружинникам, конечно, великий воевода, но такие слухи дошли до нас.
– Верные слухи и неверные мечты! – Свенельд жестко усмехнулся. – Печенеги не пустят его дальше порогов. А вы, братья, поднимите шум, что это – пустая угроза и надо идти через пороги. И – запомните и будьте осторожны! – у порога Неясыть всадники печенегов ударят вам в спину.
– У Неясыти, – старательно повторил младший волк и вздохнул.
Воевода улыбнулся. И разъяснил:
– Нападение будет коротким, но с очень большим шумом. Вы все поняли, молодые волки Годхарда? Тогда какая ваша задача?
– Заорать, что надо уходить, пока всех не перебили, – ответил Рудвольф.
– И вы ее выполните, – строго сказал Свенельд. – Надо, чтобы великий князь направил дружину в Древлянскую землю.
– Там хуже, чем на порогах, – заметил Адвольф. – Там кругом – лес, и ничего не видно. А из леса летят стрелы. Мы были там с великим князем на полюдье.
– Князь Мал отбиваться не станет, – сказал воевода. – Важно, чтобы князь Игорь с дружиной оказался в Древлянской земле. Как только вы там окажетесь, вам передадут, что следует сделать.
Вот в этой задаче и заключалась основная причина почти оскорбительной резкости воеводы в ответ на приветливую улыбку Асмуса. Византиец должен был уехать немедленно, потому что Свенельд не выносил самой мысли, что кто-нибудь уловит хотя бы намек на его тайны.
4Через неделю после свидания со своей супругой и сыном – оно было последним, но только Ольга знала, что оно будет последним, – великий князь выехал на смотр дружины, а еще через десять дней отправился в поход на Византию вниз по Днепру. И вновь тяжко застонали рабы на веслах, и вновь надсадные вопли их начали рвать речную тишину.
За это время молодые волки вернулись из отлучки и дисциплинированно выехали сначала на смотр, а потом и в поход на второй насаде. Они хорошо усвоили задание и начали действовать задолго до того, как дружина великого князя свернула с Царьградского пути в дебри древлянских лесов. Не потому, что посмели ослушаться приказания Свенельда – во всем Киевском княжении не нашлось бы, пожалуй, человека, который решился об этом хотя бы подумать, – а потому, что, здраво обсудив между собой, как, когда и что именно нужно будет сделать, пришли к мысли, что почву для посева следует готовить загодя.
