– Ну, чего уж теперь-то? – Ефрейтор вынул папиросу и тоже закурил. – Я сначала не хотел идти. Вернулся даже с полдороги. А потом думаю – нет, лучше схожу. Ну, и сходил…
Соколов нахмурился, глубоко затянулся и покачал головой.
– Захлестнет он ее, товарищ старший лейтенант. Сколько в ней там здоровья?
Одинцов сел и на секунду о чем-то задумался.
– Вы сами видели, как он ее бьет? – спросил он ефрейтора.
– Ага, – невесело усмехнулся тот. – Мне еще жить охота… У баб разузнал.
– Н-да… Заварили вы кашу.
– Не я один, между прочим…
– Слушайте, вы перестаньте мне это…
Одинцов вдруг осекся и уставился куда-то за спину Соколова. Тот быстро оглянулся. В темноте недалеко от него неподвижно стоял один из японских военнопленных.
– Тьфу, напугал, косоглазый! – чертыхнулся ефрейтор. – Ты чего подкрадываешься? Кто такой? Не вижу!
– Ивая Масахиро! – вытянулся японец.
– А-а, хромой, – протянул ефрейтор. – Чего тебе? Отбой уже был. В карцер захотелось?
Масахиро молча смотрел на него.
– Ну, чего молчишь? Язык проглотил, что ли?
– Миянага Хиротаро… Два дня карцер сидер… Теперь карцер нет, барак тозе нет…
– Ушел он, – сказал ефрейтор. – Пацана местного лечит в Разгуляевке.
Японец перевел недоверчивый взгляд на старшего лейтенанта.
– Вам ведь ясно сказали, – пожал плечами Одинцов. – С ним все в порядке. Он скоро придет. Возвращайтесь к себе в барак.
Масахиро помедлил еще секунду, потом повернулся и, сильно хромая, растворился в темноте.
– Вот люди, – сказал Соколов, оборачиваясь к Одинцову. – То грызутся как псы, то уснуть друг без друга не могут. Хрен их поймешь.
Одинцов ничего не ответил, аккуратно складывая свои листочки.
– Ну, так чего, старлей? – заговорил Соколов после недолгого молчания. – Надо Алене как-то помочь… Заступиться бы нам за нее… А? Ты чего скажешь?
Одинцов поднялся из-за стола.
– Я думаю, она заслужила то, что с ней происходит, – сказал он и закрыл окно перед лицом Соколова.
* * *
До рассвета оставалось уже меньше часа. Понурая Звездочка медленно брела по степи без всякой дороги, а дед Артем напряженно всматривался в траву перед ней. Он боялся, что лошадь не заметит в предрассветных сумерках тарбаганьей норы, провалится и сломает ногу.
Рядом с ним сидел Петька, который изо всех сил старался не расплескать из стакана чудесную воду. Когда Валерку выносили из дома, дед Артем сказал, чтобы Петька отдал стакан мамке, но тот молча закинул в телегу своего волчонка, потом забрался туда сам и нахохлился в ожидании, когда усядутся остальные.
Теперь он время от времени покачивался на ухабах и всякий раз в этом случае поворачивался к деду бочком, чтобы тот не увидел, как вода из стакана выплескивается ему на руки. Петька осторожно косился на деда и не узнавал его в молочной полумгле, установившейся в степи в этот час. Белая всклокоченная борода растворялась в полупрозрачном воздухе, и от этого дед сам становился слегка прозрачным и похожим на сон. Петька оглядывался назад и смотрел на склоненные головы обеих женщин, на неподвижно лежавшего под одеялом Валерку, на Хиротаро, который, не моргая, напряженно глядел куда-то вбок, и все они тоже казались ему сном, плывущим над степью. Чтобы прийти в себя и удостовериться, что дед сейчас не исчезнет, Петька несмело протягивал к нему руку, но телегу снова подбрасывало, вода из стакана проливалась ему на колени, и он понимал, что все это не сон.
– Ну так что? Может, здесь? – сказал дед Артем, останавливая лошадь и с надеждой оборачиваясь к сидевшему позади него Хиротаро. – Ты уж давай выбирай место, ети его. Сколько можно…
Он останавливался так уже пять или шесть раз, но японец по известным только ему одному причинам отказывался приступать к ритуалу.
– Прохое место, – отрывисто говорил он, даже не оглядываясь по сторонам, и дед Артем со вздохом понукал смертельно уставшую лошадь.
Однако на этот раз Хиротаро ничего не ответил. Посмотрев на белеющие вокруг глыбы каменной соли, он молча спрыгнул в траву.
– Ну, слава те, господи, – забормотал дед, спускаясь с телеги. – Я уж думал, уморить, супостат, решил мою Звездочку. Сутки, считай, по степи ходит коняга… В райцентр вчера председатель с утра услал. Водки им для героев мало… Тоже нашли героя – Митьку Михайлова… Дрын по нему осиновый плачет… Могли бы у меня, между прочим, спиртику прикупить. Нет, поезжай, Артемка, по государственной надобности… А сена у них попросить – так сразу и шиш… Ничо-ничо, Нюрка, вернутся братья твои с Берлина – они ему покажут, где у кобылы хвост… Узнает ишшо…
Дед продолжал бормотать, заботливо кружась вокруг лошади, а Хиротаро с китайской статуэткой в руке неподвижно смотрел на восток. Небо над степью в той стороне уже посветлело, и облака вытянулись над горизонтом, как лиловые острова в розовом океане.
– Деда, – позвал Петька. – Ну так чо? Валерку снимать?
– Снимай, снимай, – откликнулся тот и подошел к внуку. – Ты чего сам не слазишь? Приехали. Вишь, японец твой успокоился наконец. А то все – вперед да вперед…
– А ты чего плачешь? – спросил Петька.
– Я-то? Я не плачу, – сказал дед Артем, вытирая со щеки слезу. – Обидно мне просто, да и все.
– Чего обидно?
– Эх, – вздохнул дед, – Не поймешь ты… Ну, оно и не надо. Подмогни лучше Валерку стащить.
Петька поставил наполовину пустой уже стакан в телегу и подхватил своего друга за плечи.
– А вы, бабы, чего расселись? – прикрикнул дед Артем. – Сымайте его.
Втроем они вынули Валерку из телеги, неловко потоптались с ним на руках за спиной у Хиротаро, ожидая каких-нибудь указаний, но японец не оглянулся, и они положили Валерку в траву между двух кусков каменной соли.
– Надо было одеяло, ети его, сперва постелить, – сказал дед Артем.
– Пусть так, – едва слышно откликнулась Валеркина мамка. – На траве лучше.
Она поставила рядом с головой сына стакан и опустилась на землю. Все замолчали. Где-то рядом проснулся первый жаворонок. Птица шумно вспорхнула к небу и застыла там, трепеща крыльями, пока еще невидимая в серой мгле.
– Ладно, Нюра, – заговорил дед Артем. – Поехали… Коз надо всех к утру по деревне собрать. Не то бабка хвост нам накрутит.
– А мы? – сказал Петька.
– Потом заберу. Японец твой все одно не торопится.
Дед Артем с Петькиной мамкой снова уселись в телегу и успели отъехать метров на пятьдесят, когда Петька вспомнил про своего питомца. Догнав их, он выхватил сладко спавшего волчонка из телеги и остановился, а дед Артем даже не заметил его, вздыхая о чем-то и беспрестанно покачивая косматой головой.
Хиротаро по-прежнему стоял неподвижно, глядя туда, где скоро должно было взойти солнце. Предрассветная степь лежала перед ним, безмолвно обещая множество путей, маня его сделать шаг, раствориться в ней, стать полынью. Воздух был неподвижен, как скорбь, как утрата близкого человека или как великий артист, которому не нужны жесты, чтобы выразить самые глубокие чувства.
Хиротаро задумался об этой неподвижности и вспомнил старуху, которая, увидев его у себя во дворе, вот так же, как этот воздух, замерла над своим ведром. Он снова увидел ее застывшее, как маска, лицо и наконец понял, что ему надо делать.
Хиротаро обернулся и посмотрел на женщину, сидевшую рядом с больным мальчиком. Взгляд его изменился. Подняв руку, он сделал ею плавное движение, а затем двинулся вокруг них быстрым скользящим шагом, негромко и нараспев произнося текст классической пьесы Но.
Разумеется, он не знал наизусть монологов из этой пьесы, но сейчас это было неважно. Древняя история об изгнании бесов сама собой пришла ему на ум, и в каком-то внезапном восторге он разыгрывал ее теперь то ли перед своими измученными усталостью зрителями, то ли перед самой степью.
Неумело, но вдохновенно повторяя движения театрального танца, он рассказывал им о страданиях госпожи Аои, которую терзал дух ревнивой и мстительной Рокуго. Хиротаро превращался то в придворного чиновника, то в колдунью Тэрухи, то в самого демона, то в монаха, которому удалось его изгнать, а Петька и Валеркина мамка не отрывали от него глаз в ожидании чуда. Они были совершенно уверены, что японец колдует.
В пьесе рассказывалось о том, как жена принца Гэндзи госпожа Аои смертельно обидела свою соперницу, не позволив ей встретиться с мужем, и та настолько разгневалась, что дух ее еще при жизни покинул тело и стал терзать беременную Аои. Знахарка Тэрухи смогла заставить злой дух явить себя, и Рокуго, отвергнутая принцем Гэндзи ради любимой жены, заявила, что будет мстить.
В этом месте Хиротаро испытал затруднение, потому что не знал, каким образом изобразить маску дэйган, свойственную в театре Но образу мстительной женщины, однако уже в следующую секунду он снова вспомнил старуху с ведром и скроил такую рожу, что Валеркина мамка вздрогнула, а Петька разинул рот и выпустил из рук своего волчонка.
