Холопы, узнав князя и воеводу, склонились в поклоне, открыли дверь в избу.
— Сиди! Сиди! — махнул рукой воевода вскочившему со скамьи Прошке. — Разговор будет долгий…
Прошка сел, ожидающе впился глазами в князя.
Но Дмитрий сначала подошел к Антонию, спросил:
— Что нового привез вестник?
Антоний пояснил, что многое из того, что рассказал Прохор Суздалец, и раньше было известно. Но вот о женитьбе великого князя Ярослава Ярославича на дочери новгородского боярина Юрия Михайловича Оксинье он услышал впервые. Да и о недовольстве во Пскове наместником Святославом, старшим сыном великого князя, тоже…
Иван Федорович с сомненьем покачал головой:
— Не привяжет к себе этой женитьбой великий князь новгородцев! Господа новгородская себе на уме, не допустит его всевластия. А тесть теперешний, Юрий Михайлович, и без того за Ярослава стоял. Ошибся тут Ярослав…
Антоний предположил:
— А может, неустойчив стал князь великий в Новгороде, оттого и мечется?
Прохор подтвердил, что очень может быть и так. Шепчутся люди в Новгороде, что крут характером князь Ярослав, несправедлив. Вспоминают добрыми словами князя Дмитрия. А в Пскове сына Ярославова почти и не слушают, в Детинец допускают только к заутрене, по праздникам, а в остальные дни держат за стеной, на ближнем посаде. Но явного мятежа против Ярослава в Новгороде пока нет…
— Нет, так будет! — решительно сказал Дмитрий. — А мы подождем. Люб мне Переяславль, отчина моя. Жить здесь не скучно. Так, что ли, бояре?
— Разумно, княже, разумно, — поддержал Иван Федорович.
— А дружина твоя, княже, за третью тысячу перевалила! — неожиданно сказал Антоний.
Вставил свое слово и Прохор:
— Люди в Новгороде говорят, что у переяславского князя десять тысяч ратников в лесах спрятано…
Переяславцы рассмеялись.
— То-то князь Ярослав беспокоится, соглядатаев шлет! Может, который из них, от наших застав бегая, со страху и двадцать тысяч насчитал!
Прохор смотрел на веселые лица переяславцев и думал, что не ошибся, связав с ними свою судьбу. Раз так шутят, значит, чувствуют свою силу!
Князь Дмитрий поинтересовался, где Прохора товарищ, с которым он был в Переяславле.
— Акимку я в лавке оставил, — пояснил Прохор. — В нашем купеческом деле без своего глаза нельзя…
Все снова рассмеялись. Дмитрий пошутил:
— Гляди-ка, с легкой Антониевой руки парень купцом стал! Может, и прибыток с него моей казне будет. Соседи-то, поди, уже не Прошкой зовут, а Прохором?
— Бывает и так, княже, — засмущался тот.
— Торговать — торгуй, — назидательно проговорил Антоний, — но помни, что торговля твоя только подспорье в главном деле. — Служи князю честно и вознагражден будешь поболе, чем в лавке наторгуешь!
— Я помню, — заверил Прохор.
— А сейчас в Кострому пойдешь, — продолжал Антоний. — Там князь Василий, младший брат великого князя Ярослава, тоже женитьбу задумал. На свадьбу князья приедут, много интересного услышать можно. Пусть твой Аким еще поскучает без хозяина…
Не ошибся боярин Антоний, посылая Прохора Суздальца в Кострому. Вести были важные.
Сам великий князь Ярослав Ярославич на свадьбу к брату ехать не пожелал, прислал только боярина, да и то не из самых больших. Подарки тоже были скудные. Боярин князя Ярослава держался в Костроме дерзко, неуважительно. Князь Василий обиделся.
Потому не удивились в Переяславле, когда вдруг приехал из Костромы тайный посол, боярин Семен Тонильевич.
Костромской посол не понравился ни князю Дмитрию, ни его ближним людям. Был Семен Тонильевич скрытным, неразговорчивым, старался больше слушать, чем рассказывать. Смотрел недоверчиво, будто думал, что его хотят здесь обмануть. И дело Семен Тонильевич вел так, чтобы заручиться помощью князя Дмитрия, а самому ничего не обещать. Трудным собеседником оказался костромской посол!
Но переяславцам спешить не было нужды. Не переяславский посол пришел за помощью в Кострому, а костромской — в Переяславль. Напугали его подлинными вестями о намерении Ярослава посадить в Костроме своего наместника, чтобы вершить дела через голову князя Василия. Поцеловал крест Семен Тонильевич от имени своего князя ни в чем не вредить Переяславлю, а будет звать великий князь костромские полки на князя Дмитрия, то тех полков не посылать. Но на помощь Дмитрию войском посол так и не дал согласия.
Дмитрий Александрович был недоволен неуступчивостью костромского боярина. Иван Федорович успокоил его:
— Не то польза, что костромичи в рати твои вольются. Не может Василий открыто подняться против великого князя, слаб для этого. Польза в том, что одним врагом у тебя меньше, княже. И в том польза, что к тебе, а не к другому князю обратился за помощью Василий Костромской. Видно, идут слухи на Руси о твоей силе. Цени это, княже!
Приходили в Переяславль вести и из Орды. Умер Хулагу, хан персидского улуса, заклятый враг Берке. На время утихла война между Золотой Ордой и Персией. Наследник Хулагу — хан Абага — заключил мир с Берке. Но непрочным оказался этот мир. Хан Берке не оставил намерения продвинуть свои границы на юг. В персидском городе Тебризе он велел вырезать на стенах построенной им мечети свое имя. А это означало, что Берке считал Тебриз своим городом! Снова началась война. Ордынское войско ушло на Кавказ. Сам Берке возглавил тумены. На Кавказе он умер, а власть в Орде взял новый хан Менгу-Тимур. Будет ли он так же милостив к великому князю Ярославу Ярославичу, как был милостив покойный хан Берке?
В Переяславле от перемены власти в Орде ждали всяких неожиданностей.
Потом начали приходить вести из Литвы. Там разгоралась междоусобная война. Против великого литовского князя Миндовга восстали родственники и убили его, а потом передрались между собой. Прекратились набеги литовцев на русские земли.
Литовскими распрями в Переяславле интересовались мало. Какое дело князю Дмитрию до Литвы? Переяславль был прикрыт с запада и Тверью, и Волоком Ламским, и Дмитровом, и Москвой.
Не мог знать тогда князь Дмитрий, что буря литовского мятежа выплеснула на Русь человека, который станет его другом и соратником на долгие годы, что судьбы их переплетутся в тугой узел, разрубить который сможет только смерть одного из них.
Звали того человека Довмонт.
Глава 6 Довмонт, литовский выходец
1
Непроходимыми лесами покрыта Псковская земля. Только у болотных топей и бесплодных песчаных наносов вдоль рек отступали могучие сосны, открывая путникам невысокое северное небо.
Много ручейков, речек и рек протекает по Псковской земле. Самая широкая и полноводная река, названная Великой, вливается с юга в Псковское озеро.
На этой реке и встал Псков, пригород Господина Великого Новгорода.
Псковский каменный кремль-Детинец возвели на высоком холме, при впадении в Великую речки Псковы, и назвали этот холм Кромом.
С трех сторон защищали Детинец обрывистые речные берега, а с четвертой — высокая каменная стена, которая тоже имела свое имя — Перша.
Повыше Перши был белокаменный Троицкий собор, стоявший в центре Детинца. Он был виден и из Завеличья, и из Запсковья, от Спасского монастыря, что при устье речки Мирожи. А с песчаных наносов, которые тянулись вдоль реки Великой ниже города, только кресты Троицкого собора и были видны: гряда известковых холмов скрывала дома и крепостные стены. Если человек говорил, что сам видел верх Живоначальной Троицы, это значило, что он побывал в Пскове…
— Се Псков! — сказал бородатый ратник, указывая на блеснувший вдали купол собора. — Теперь близко, княже.
Молодой воин, ехавший рядом с ним, молча кивнул. На голове воина был круглый литовский шлем, из-под которого выбивались длинные русые волосы. Голубые глаза смотрели строго и внимательно, губы твердо сжаты. Это было лицо человека, привыкшего повелевать. На простом суконном кафтане воина поблескивала золотая цепь, знак высокого княжеского достоинства.
Отстав от передних всадников на несколько шагов, за ними ехали на лошадях еще полтора десятка псковских ратников, вооруженных копьями и мечами.
А еще дальше, растянувшись по дороге, беспорядочной толпой двигались всадники в коротких литовских кафтанах, без оружия. Их было много — две или три сотни.
Литовцы не походили на пленников, хоть и были безоружны. Псковская стража не окружала их, а держалась поодаль, возле телег, на которых везли литовское оружие: панцири, шлемы, боевые топоры, рогатины.
Всадники преодолели холмистую гряду, спустились к речке Усохе. Копыта коней, разбрызгивая неглубокую студеную воду, звонко простучали по речной гальке.
Отсюда был виден весь Псков: каменная громада Перши, деревянные стены предгородья, а перед ними — дворы смердов и ремесленников, разбросанные по изрезанной ручьями и оврагами зеленой равнине.
