Только в самом тесном кругу архиепископ мог сказать что-то в этом роде. Один из них случайно проболтался, якобы это был поляк. То, что он кому-то рассказал, попало, вышло, в конечном счете, из церковного круга, и стало известно людям, которые посчитали это высказывание достаточно интересным, чтобы записать его. Если даже архиепископ вовсе не произносил этого или произносил его немного иначе, это высказывание во всяком случае было хорошо, даже очень хорошо придумано. Вряд ли можно лучше и так же кратко отобразить определенную подоплеку прошедшей мировой войны.
— Под «династиями», — произнес ехавший на вороном коне, — архиепископ понимал, очевидно, только тогда еще мощные: Габсбургов, Гогенцоллернов, Романовых, носителей прежнего «Священного союза». Но деньги несвятые, уравнивающие, безбожные…
— А как же нет? — заметил прапорщик на пегой лошади. — Ведь уже для дьявола ужасом представляется все, что нельзя купить и продать.
— Как и его самоличному изобретению, деньгам, земному воплощению антихриста! — подтвердил скачущий в середине. — Деньги хотят одного, протянувшегося от океана к океану и абсолютно подчиненного им, неограниченно продажного мира. Они хотят одного большого, в любое время и повсюду доступного для них рынка, и — совершенно верно — для них представляются ужасом все своеволие народов и государств, все дорогое разнообразие языков и культур, как, вообще, все, что выросло естественным образом. Потому его необходимо уравнять, нивелировать, унифицировать, лишить его своеобразия. Часто очень излишние проявления насильственного уравнивания у нас дома, наша подгонка к правящей идеологии в сравнении с этим выглядит детской игрой. Все, что не покорится диктату денежных интересов, должно совсем исчезнуть. Деньги хотят быть господином, всюду и без оговорки. К счастью, до этого никогда не дойдет. Маятник вовремя качнется в обратную сторону — пусть даже и без нас. Но до тех пор, тем не менее, многое еще будет разрушено, все же, ненасытное «иметь и все время хотеть иметь еще больше и больше» — это уже явный противник, завистник и разрушитель всего превосходящего, независимо покоящегося в себе бытии. Олицетворениями, символами такого независимого бытия в начале века во многом были еще наши династии.
«Иметь» и «быть» — это две противоположности, как время и вечность. Задуманное только для этой Земли, все «иметь» также всегда и остается на ней. Никто не сможет забрать что-то из этого с собой в другие миры. Только «быть» вечно, и самая большая ошибка денег в том, что они думают попасть в «быть» через «иметь», вместо того, чтобы понять, что весь смысл «иметь» ограничивается только тем, чтобы покорно служить «быть».
Все подлинное дворянство, вся культура покоится в бытии. Тот, кто гонится за деньгами, может только потерять бытие. Самурай не владел ничем, кроме своих мечей и своего обучения. Жизнь следовала бусидо, путем рыцаря. У нас это звучало немного иначе: «У того, кто присягает знамени Пруссии, больше нет ничего, что принадлежит ему самому». Но если вы посмотрите на Америку, то вы найдете страну «иметь» в чистом виде, страна неограниченного «желания иметь» и «права иметь», где человека оценивают — и это в буквальном смысле — только по тому, сколько долларов он имеет или получает. Следовательно, белые американцы не только хотели искоренить индейцев, они даже должны были сделать это. Мир «иметь» не терпит рядом с собой никого гордого и в определенном смысле тоже богатого мира «не иметь». Но именно в таком мире жили все еще, как постоянная досадная неприятность, эти индейцы, жили в точности как облако, буйвол и дерево. Их уничтожение, стирание их культуры, было уже предрешено их соседством с абсолютной антикультурой этого «желания иметь все».
Я охотно зачитал бы вам письмо индейского вождя президенту Соединенных Штатов, написанное в 1855 году. К сожалению, у меня нет его в моем багаже. Президент в своем письме просил вождя продать ему его землю — одну из последних, ему еще не подчиненных. Но мне ни в коем случае не хотелось бы скрыть от вас две фразы из ответа вождя. Вождь предостерегает президента от способа, каким белый мужчина эксплуатирует и портит природу Америку. Предупреждение заканчивается удивительным прогнозом — написанным, заметьте, в 1855 году: «Вы задохнетесь в ваших собственных нечистотах!»
Вторая незабываемая для меня фраза, выражение наивысшего удивления мудрого, еще совсем преданного красоте чистого бытия человека, ставит президенту Соединенных Штатов среди прочего без сомнения неожиданный вопрос: «Как я могу продать тебе блеск солнца на наших реках?» Нельзя представить несовместимость понятий «быть» и «иметь» более удачно, чем в этой фразе, как будто взятой из какого-то стихотворения, нельзя даже и в самой длинной философской статье — преимущество каждого слова, превращенного в зримый образ. [Письмо вождя приведено в приложении.]
— Великие династии пали, — сказал теперь офицер на вороном коне, — и наши меньшие, кроме того, тоже и, тем не менее — мы противник для них как всегда…
— Не как всегда! — последовало возражение. — В старые времена у денег не было власти, сравнимой с их сегодняшней властью, они не располагали еще наброшенной на весь земной шар сетью, и у них еще не было государств, которые бы полностью им служили. Последнее слово все еще было за князьями. С точки зрения долгосрочной перспективы хозяева денег потому всех их считали в большей или меньшей степени врагами, только отдельные династии, если они — раньше или позже — не соглашались стать их пособниками. Похоже, что наши династии в 1870 году еще не были под их прицелом, республика 1918 года, какой бы слабой она не была, если и попадала под него, то только между прочим. Мы же теперь снова под прицелом, как каждый, кто упрямо идет своим путем и видит в деньгах только, пожалуй, необходимое зло, но не своего господина, и это еще к тому же прямо в сердце Европы. Мы ведь буквально вырвали нашу экономическую систему из системы международной финансовой олигархии, отменили золотой стандарт, разделили золотую марку и рейхсмарку и совсем уже встали на свои ноги, потому им больше не попадало ничего из того, что мы зарабатывали. Это было беспрецедентным вызовом, собственно, уже предупрежденным объявлением войны, ведь им было сказано четко и ясно: мы больше не участвуем в вашей игре. У вас больше не будет доступа к нашим деньгам. Так что можно сказать, что мы сами вызвали на себя эту в полной мере продолжающуюся именно сейчас травлю. Неудивительно, что мы в результате этого оказались врагом номер один для всего мира. Таким врагом в сегодняшнем строении мира легко становится любой, кто захочет в нем сохранить свой суверенитет и не попасть под управление чужаков, потому что именно деньги владеют так называемым мировым общественным мнением. Конечно, мнением не всего мира, а только большого мира.
Но и те, кто сейчас тут воюют против нас, тоже по возможности уклоняются от хватки международных концернов и крупных банков. Пусть банкирские дома Нью-Йорка финансировали в 1917 году кровавый путч Ленина, пусть Кремль из-за авантюры этой войны временно оказался сообщником тех финансовых сил, но он не стал их рабом. Хотя он наш самый жестокий противник на суше, но как раз эта его чрезмерная, человеконенавистническая жестокость, его продолжающийся уже двадцать пять лет террор, с самого начала давали нам надежду на потрясающий успех, если мы только скажем освобождающее слово и позволим, наконец, тем сотням тысяч, которые хотят сражаться на нашей стороне за свою землю, свой народ и за освобождение от этого безжалостного господства, сделать то, ради чего они призваны. Слишком долго уже они ждут этого. «Святая Русь», прочная, создаваемая совместно с нами — вот это волшебное слово. Его уже очень давно следовало бы произнести.
— Я боюсь, что его никогда не произнесут, — сказал всадник на рыжей лошади. — У тех наверху для этого язык не повернется. Они хотят иметь все только для себя: землю, победу и славу. Отдать что-то из этого другим — на это они не способны. Разделить победу с теми, кто в их глазах является «побежденными», такое решение — нет, даже просто мысль об этом — для них неисполнимы. Они хотят иметь все только для себя — страну, победу и славу. Из этого отдавать кое-что, они не способны. Они не умеют делиться. Им кажется, что тем самым им придется зря раздарить все, что они завоевали.
— Они были призваны, — возразил юноша на пегой лошади, — но не избраны. Кто еще за всю мировую историю попадал в такое, выходящее за рамки всего прежнего положение, кто когда-нибудь попадал в такое искушение? У кого было для этого необходимое мерило?
— Сильный сильнее всего в одиночку! Ведь именно это они вдалбливают нам на фронте и ссылаются при этом на Ницше, — заметил всадник на вороном коне. — Не очень дипломатично, я думаю, с нами ведь все еще почти половина Европы.
