Вольфганг не отвечал. Он уснул. Занималось утро.
Гляйхен еще долго говорил, хотя и не получал ответа.
— Передавать по радио трогательные рождественские стишки и народные песни — и до смерти избивать дубинками социалистов! Эта банда подлецов верна себе во всем. Позор и стыд, стыд и позор! — сердито говорил он, но голос его становился все тише и тише.
— С каждым днем мы все глубже погружаемся в болото лжи и разложения, — уже шепотом пробормотал он. — Я вижу день гибели! — Наконец он совсем смолк.
Они оба заснули, лампы в мастерской продолжали гореть, вокруг дома бушевала метель.
VIII
Как и у всех людей, у Фабиана были свои удачные, счастливые дни.
В одно апрельское утро он проснулся в особенно веселом и радостном настроении. Он отлично выспался и, открыв глаза, понял, что ему снилась Криста. Во сне он так отчетливо видел пред собою ее лицо, как никогда не видел его в жизни, и даже когда он проснулся, оно все еще стояло перед ним. Улыбка Кристы — вот с чего начался этот день.
На улице он стал вспоминать, о чем они говорили во сне. Криста поздравляла его с производством в обер-штурмфюреры, кто-то написал ей об этом. «Еще немного терпения, — сказала она ему. — Одна римская гадалка предсказала мне: „Вы выйдете замуж за красивого человека, который станет министром в своей стране“». И они оба долго, долго смеялись над этим.
Солнце сияло и сильно грело, хотя было еще только начало апреля. Фабиан решил пойти в контору пешком. Он раскланивался со знакомыми, и они почтительно отвечали на его приветствия. Все сегодня выглядели необыкновенно свежими и хорошо вымытыми — вероятно, оттого, что светило солнце.
В конторе его ждал маклер, занимавшийся Вокзальной улицей. Общество «Земельные фонды» уже скупило множество участков, некоторые из них по смехотворно дешевой цене, и теперь маклер предлагал еще несколько выгоднейших сделок.
Так или иначе, но общество «Земельные фонды» еще будет делать большие дела. Фабиан подсчитал, что он заработает на этих операциях свыше миллиона. «Нет, Криста, не за бедняка выйдешь ты замуж; не исключено также, что твой суженый станет министром. Почему бы, собственно, и не исполниться предсказанию римской гадалки?»
В одиннадцать у него было дело в суде, и он выиграл его. Да, сегодня все шло великолепно! Затем он поехал на часок за город подышать свежим воздухом. Солнце все еще светило и сияло.
У железнодорожного переезда, возле завода Шелльхаммеров, ему пришлось долго ждать: по путям проходил нескончаемый товарный состав. Фабиан насчитал тридцать вагонов. Что вез этот поезд? На платформах стояли танки, новехонькие танки, одинаково окрашенные в серый цвет. Он видел это собственными глазами, хоть они и были прикрыты толстым брезентом. Картина, милая сердцу Фабиана! Несколько дней назад ему рассказали, что на швейной фабрике Вурмзера делают снаряды. В три смены. Со всех рабочих и служащих взяли подписку о сохранении тайны, и все же весь город знает об этом. Да, у Вурмзера делали снаряды, и на ткацкой фабрике «Лангер и Компания» тоже, и где-то еще, — он уже позабыл где. Что же, значит, армия вооружается, эта хорошо. С Версалем покончено.
После обеда он поехал к Дворцовому парку и велел шоферу остановиться у ворот в стиле барокко.
Дворцовый парк стоял еще голый. Липы отбрасывали на расчищенные аллеи растрепанные, похожие на метлы, тени. На газоне, перед домом садовника, выделялись одинокие крокусы — желтые, как яичный желток, и лиловые; у самых дверей кучками цвели подснежники и светло-желтые карликовые тюльпаны. Фабиан неторопливо пошел по главной аллее. На кустах уже набухли почки, кое-где даже пробивались листья, а рядом стояли еще совсем мертвые кусты. Но если царапнуть ногтем ветку, то видно было, что она уже зеленеет, наливается соком и жизнью. И липы, казавшиеся безжизненными, уже покрылись почками. Сомнений быть не могло: как ни сурова была зима, на смену ей шла весна.
Еще месяц — и Криста опять будет в городе, и его жизнь снова получит смысл и содержание. «Только любимые, — думал Фабиан, — обогащают жизнь, без них она бедна и призрачна».
Криста обещала написать ему подробнее, и выражать нетерпение было бы недостойно. Так или иначе он твердо решил возможно скорее жениться на Кристе, чтобы никогда уже не расставаться с ней. Вот уже с месяц, как он присмотрел красивую виллу, которая, несомненно, придется по вкусу Кристе. Пожалуй, она немножко великовата, но у них будет достаточно средств, чтобы держать столько прислуги, сколько понадобится. Практика и всевозможные финансовые операции давали ему солидный доход, да и Криста, вступив в брак, принесет с собой крупное состояние — не то что в свое время Клотильда с ее заложенными и перезаложенными четырьмя домами.
На обратном пути он прошел мимо дома Кристы. Все ставни были закрыты. Небольшой палисадник выглядел по-зимнему запущенным, на кустах висели увядшие листья. Но Нерон уже был здесь и с лаем прыгал у решетки, его светлые глаза так и сверкали. Фабиан окликнул собаку, и она тотчас же радостно завиляла хвостом и стала тереться головой о решетку, так что Фабиан смог погладить ее. Нерон бежал за ним до соседнего участка и нетерпеливо залаял, когда Фабиан пошел дальше. Он еще долго слышал лай. Хорошее предзнаменование…
Вернувшись к себе, он нашел на письменном столе телеграмму от Кристы. «Возвращаемся шестого мая. Помните, что нам предстоит большой разговор», — телеграфировала она.
Телеграмма опьянила его. Он, как гимназист, покрывал ее страстными поцелуями. Криста тоже думала о предстоящем разговоре!
Он открыл окно и долго смотрел в темную ночь. На небе была видна только одна большая звезда. Звезда Кристы! Воистину он достиг сейчас вершины своей жизни.
От счастья Фабиан не мог заснуть; он спустился в ресторан и заказал бутылку шампанского. Росмайер только что проводил последних посетителей. Вид у него был довольный. Фабиан пригласил хозяина распить с ним шампанского.
— Я получил добрые вести по телеграфу, — весело сказал он, — выпейте со мною, Росмайер.
Хозяин гостиницы сел и пригладил жидкие волосы, закрывавшие шишки на его голове.
— Благодарю, — сказал он.
— Вы сегодня, я вижу, в превосходном настроении, Росмайер? Он наконец заплатил по счетам?
Ресторатор покачал головой.
— Нет, он все еще не заплатил, а уже подходит время платить проценты по закладным. Но меня это теперь не тревожит.
— Вот видите, что я вам говорил!
— Я стал смотреть на все с иной, возвышенной точки зрения, как вы мне и советовали, — продолжал Росмайер. — Ведь дело и правда идет о вещах куда более значительных. А кроме того, банки дают мне сколько угодно денег, и ротмистр Мен запросил, не хочу ли я приобрести гостиницы в Карлсбаде и Мариенбаде.
— В Карлсбаде и Мариенбаде?
— Да, все гостиницы, принадлежащие евреям, будут конфискованы. Я собираюсь съездить туда на будущей неделе и привезти себе десяток-другой ящиков с серебром и хрусталем. Гауляйтер выдаст мне соответствующее разрешение. Вы же знаете, что за последние годы у меня перебито и украдено много посуды.
IX
Апрель быстро близился к концу, и в городе уже начались приготовления к Первому мая. Первое мая, издавна праздновавшееся рабочими, теперь было превращено в торжественный праздник национал-социалистской партии.
Рестораны и гостиницы были открыты до поздней ночи, и уже с вечера, в канун праздника, на некоторых домах вывесили флаги. Утром же этого большого дня весь город был усеян флагами со свастикой? На Вильгельмштрассе флаги свешивались буквально из каждого окна. Многие из них были так длинны, что доходили до самого тротуара, например флаг, вывешенный из окна советника юстиции Швабаха. Блоквартам[8] было приказано смотреть в оба и доносить о тех, кто не вывесил флага. А кому же охота попасть в черный список! Все окна конторы Фабиана также были украшены небольшими флагами.
Утром пораженные горожане увидели целые стены флагов — символ безусловной победы национал-социалистской партии. Иные удивленно качали головами. В конце концов, качать головой никому не возбранялось, хотя, конечно, лучше было делать это не слишком явно. По улицам шныряли сотни шпиков. Качание головой могло выражать радостное сочувствие всему происходящему, а могло выражать и скорбь о несчастной Германии.
В городе гремели марши, они неслись из всех улиц, из всех переулков. Из домов поспешно выходили нацисты в коричневых и черных рубашках; пожилые люди гордо красовались в партийных мундирах. Тут были судьи и профессора, чиновники и учителя — и все в форменной одежде. Да, что и говорить, это был большой день для партии. Из переулков шли отряды Союза гитлеровской молодежи в коричневых рубашках; у многих за поясом торчали кинжалы. В голове каждого отряда плыло небольшое знамя со свастикой. Молодежь пела, и звуки молодых, свежих голосов разносились по всему городу. «Сегодня Германия — наша, а завтра, завтра весь мир», — пели они, и еще множество других песен оглашало воздух. Навстречу им шли отряды молодых девушек в синих юбочках; девушки тоже несли знамена со свастикой. Они весело щебетали и время от времени затягивали песню. Пусть весь мир видит, что им хорошо живется под сенью флага со свастикой и что они дочери народа, любящего музыку. Разве вожаки национал-социалистов не твердили постоянно, что немецкий народ дал миру Моцарта и Бетховена?
