В середине марта, прежде чем наступил зной, сделалось ясно, что успех собрания 353 пророчеств ясновидца из Салона затмил славу всех писателей.
«Даже в Лувре, — сообщал Жак Керве из Парижа, — твои катрены в последнее время у всех на устах!» Далее издатель сообщал, что в его и других типографиях, объединившихся с Бономом, начали тайно печатать пророчества. Опасаться было больше нечего, Инквизиция оказалась совершенно бессильной перед славой Нострадамуса.
Мишель, сидя у себя в кабинете, читал объемистое и восторженное послание Керве. Поначалу радовался, но внезапно ему показалось, что сердце пронзила острая боль. Это длилось лишь мгновение, его тут же позвала Анна, и он спустился к пациентам. Рядом с женой, занявшись делом, он забыл об этой секундной боли.
Однако на следующий день Мишелю показалось, что десятизвучие издает какие-то дребезжащие тона. Он попытался понять столь необычное помутнение небосвода, но ответа не нашел. Взгляд его не мог обнаружить орбиты планет. Он смутно чувствовал, что неудача, возможно, была связана с болями в сердце. Острый укольчивый удар повторился. Мишель внезапно почувствовал смертельную усталость: вспомнил о том, что старость не за горами, что день был трудный и пора отдыхать С трудом держась на ногах, он спустился вниз.
На городскую площадь Салона зеваки стекались небольшими группками. Несколько господ из магистрата попытались в последний момент без всякого уведомления создать комитет для встречи высокопоставленной особы.
Граф Клод де Танд, в роскошной должности королевского наместника, милостиво принимал хлеб-соль. Но когда бургомистр, заикаясь, начал произносить импровизированное приветствие, дворянин грубо прервал его:
— Оставьте лестные слова при себе! Скажите без обиняков, где находится лекарь и знаменитый доктор Нострадамус!
— Он живет в квартале Ферейру. Если вашей милости угодно, я мигом его доставлю сюда!
— Ни в коем случае! Но вы можете показать дорогу мне и моей свите, — ответил граф.
Он взмахнул хлыстом, и бургомистр, неожиданно принявший удар, поспешил исполнить приказание.
Нострадамус оказывал первую помощь женщине, болевшей водянкой, когда услышал шум возле дома.
— Принимай отвар из аниса, крапивы и фенхеля по три раза в день! — посоветовал Мишель, провожая тяжело дышавшую пациентку к выходу. Он распахнул дверь в тот самый момент, когда Клод де Танд только что соскочил с лошади. Члены магистрата теснились рядом с графом, о чем-то перешептываясь. Позади расположились телохранители на конях. Чернь горланила. Наместник Прованса подошел к воротам дома Нострадамуса, пристально оглядел хозяина и сказал:
— Стало быть, вы и будете тем человеком, о котором говорит вся Франция!
Больную водянкой матрону как ветром сдуло. Появилась Анна. Она взяла супруга за руку, и Нострадамус успокоился.
— Да, я Нострадамус, как вы изволили предположить, — ровным голосом произнес Мишель.
Граф де Танд качнул головой и весьма учтиво осведомился:
— Вы позволите мне войти в дом? Я привез вам от их королевских величеств приглашение в Париж, доктор!
Надежно закрыв парадную дверь, Мишель и Анна проводили высокопоставленного гостя в кабинет.
Наместник Прованса расположился рядом с кафедрой, где лежало последнее произведение Нострадамуса. Оглядевшись, граф перешел сразу к делу.
— Король Генрих Второй и Екатерина Медичи желают, чтобы вы прибыли в столицу! Вы должны прибыть на аудиенцию в Лувр — и чем быстрее, тем лучше! Стоит ли подчеркивать, какая честь выпала вам!
«Честь? — подумал Нострадамус. — Разве только в глазах высшей знати». В душе он содрогнулся.
В своих видениях Мишель чаще всего связывал королевский трон с Молохом. К тому же дом Медичи покоился на обожествлении римского кумира. «Ничего общего между мной и ними, — продолжал он размышлять. — Было бы разумней позаботиться о моей пациентке, чем выслушивать графа».
— Ну, когда сможете выехать?! — прервал отрешенность Мишеля вопрос графа.
«Я не хочу уезжать из Салона!» — молнией мелькнул ответ. Мишель почувствовал, как сердце его сжало точно так же, как и ночью. Через секунду ему снова стало легче. В панике он подумал: «Но я даже не могу оказать сопротивления! Я беззащитен, а у них власть. Если я откажусь, они напакостят не только мне, но и моей семье и моим друзьям! Они вынудят меня подчиниться слову короля».
— Когда бы я смог выехать? Пожалуй, дня через три-четыре, — ответил он графу. — Мне необходимо проконсультировать своих коллег в отношении больных, которых я не могу оставить без присмотра.
Казалось, с языка наместника вот-вот слетит брань. Но Клод де Танд все-таки овладел собой и произнес:
— Итак, в конце недели. Я позабочусь о том, чтобы вам был предоставлен удобный экипаж для поездки.
* * *
14 июля 1555 года Мишель де Нотрдам выехал в столицу.
Несмотря на решение извлечь пользу из аудиенции, прощание с Анной, детьми и друзьями оказалось весьма тяжелым. Экипаж взял направление на Лион.
Разбитый десятидневной поездкой, Нострадамус смог наконец постучать в дверь Масе Бонома. В их распоряжении было всего только два часа для обсуждения самых важных вопросов.
— В Лувре все время будь начеку! — говорил катар своему другу. — Трижды обдумай каждое слово, прежде чем сказать его королю!
Боном считал, что Мишель должен попытаться использовать все возможности, предоставленные ему судьбой.
— Мы смогли бы продолжить издание твоих сочинений, — заверил Масе. — Дело не в одной только прибыли, которая для нас не так уж и важна. При благосклонности короля мы смогли бы многое осуществить.
15 августа экипаж Нострадамуса прогромыхал по Южному мосту через Сену, без задержки одолел лабиринт на Иль-де-ла-Сите, прокладывая себе дорогу сквозь людскую толчею. Нострадамусу припомнилась его короткая остановка в столице летом 1544 года. Однако на этот раз он не сумел увидеть Латинского квартала. Экипаж продолжал ехать правым берегом Сены. Затем вдруг выросли каменные стены Лувра, крепости, где окопались французские короли, начиная с Карла V.
Ясновидец остановился в гостинице неподалеку от замка. Прошли ровно месяц и один день с тех пор, как он покинул Прованс.
По этикету, перед высочайшей аудиенцией врачу необходимо было вырядиться как чучелу, чтобы предстать перед его величеством. Мишелю пришлось принять это как неизбежное зло, памятуя о своей настоящей цели приезда, равно как о пожелании Бонома. Спустя неделю гофмаршал Монморанси находил, что врач Нострадамус способен, оказывается, семенить, расшаркиваться и более или менее изысканно выражаться. Окончательный срок аудиенции был определен, и в последний день сентября Нострадамус вступил в Лувр.
Генрих II и Екатерина Медичи были ровесниками. Им исполнилось тридцать пять лет, когда 51-летний, седой Нострадамус предстал перед ними. Лицо монарха ничего не выражало, тогда как в чертах королевы проглядывали жадность, сладострастие и коварство. Мишель ничего не чувствовал, кроме отвращения. То же чувство появилось и при виде многочисленных царедворцев — пэров, графов, баронов, аббатов и прелатов, которые были разодеты в нелепые наряды. Казалось, что все они были сотворены из пудры, париков и драгоценностей. В центре этого тупого великолепия пыжился епископ парижский. Нострадамус сразу разглядел в нем ловеласа, тщетно пытавшегося изображать из себя святого. Мгновенно скрестились взгляды ясновидца и епископа, словно в невидимой схватке, после чего король обратился к Нострадамусу:
— Мы повелели тебе предстать перед нами, ибо ты пользуешься известностью и славой в нашем государстве, — произнес монарх низким голосом. — Но весь вопрос в том, какую именно пользу ты можешь принести своему королю?
«Пользу?! — подумал Мишель и вздрогнул. — А почему бы честно не сказать о желании пополнения казны?»
Но он все-таки попытался сделать начало аудиенции первым своим шагом к успеху. Не обращая внимания на жуткий морщинистый лоб гофмаршала Монморанси и перешептывание придворных льстецов, он — свободный духом и волей — шагнул вперед и внятно произнес:
— Все мои поступки определяет нечто более возвышенное, чем простое человеческое тщеславие, чем суетность мирских дел! Когда я переживаю свои видения, я приобщаюсь к вечности. Сам я человек мало заметный, грешный, но десятизвучие, этот космический пульс, пользуется мною, как скрипач — струной! Все мы только инструменты и служим высшей цели…
— Уже хорошо! — прервала Мишеля королева. — Это все созвучно теологии. Ты как-нибудь побеседуешь об этом с епископом парижским.
Толстые губы королевы расплылись в улыбке, предназначенной его высокопреосвященству. Разнаряженный святой отец тоже осклабился в ответ, но Нострадамус заметил, что губы остались узкими, как лезвие ножа.
