— Видишь, я только боюсь за тебя… Ты так странно смотришь, как будто замышляешь что-то страшное.
— Глупости… Теперь иди домой и не забудь… завтра в полночь.
— Не забуду… Но ты меня даже и не поцеловал ни разу…
— Покойной ночи! — наклонился он к ней…
Она обвила его шею руками и страстно поцеловала. Он довольно грубо освободился из ее объятий и пошел по направлению к лесу.
Она побежала за ним.
— Сеня, Сеня! — робко окликнула она его.
Он остановился. Она снова ухватилась за его руку.
— Не сердись, но я так боюсь… Скажи мне только, что ты хочешь делать ночью в доме?
— Экая любопытнейшая тварь! — выдернул он руку. — Впрочем, если тебе уж так хочется знать, я тебе скажу… Я хочу узнать, за каким сыном Толстых уехал в К. Иннокентий? И это мне скажет Татьяна…
— Но она уже будет спать…
— Так я ее разбужу.
— А если она сама этого не знает или не захочет сказать?
— У меня есть средство заставить ее говорить…
— Сеня, ты на что-то решился…
— Отстанешь ли ты от меня?.. Покойной ночи…
— Еще одно слово!
— Говори скорей.
— Ты меня действительно любишь? Не обманываешь?
— Ты с ума сошла!
— Ты исполнишь свое обещание?.. Ты женишься на мне?..
— Как только мы с отцом получим богатство Петра Толстых… Сколько раз мне тебе повторять это… А теперь прощай… До завтра.
Он поспешно удалился. Софья сперва несколько минут постояла на одном месте, глядя ему вслед, а затем быстро побежала через сад в дом.
Марья Петровна как тень последовала за Семеном Семеновичем.
На опушке леса его поджидал Семен Порфирьевич.
— Ну, что, как дела? — встретил он сына вопросом. Сын рассказал все слышанное от Софьи и свои догадки.
— Ты говоришь, что Петр хочет выдать Татьяну за Сабирова?
— Это так же верно, как то, что я стою перед тобой… Она в него втюрилась… а у навозника, конечно, кроме инженерского мундира, нет за душой ни гроша, и он рассчитывает на хорошее приданое… Иначе быть не может, так как Татьяна вчера вдруг повеселела, а то все ходила, повеся нос и распустив нюни, а ее крестный папенька поехал сегодня за женихом… Это ясно, как день.
— У тебя дьявольская башка, Семен! — воскликнул довольный отец. — Но…
— Что но?..
— Если у навозника нет ни гроша, то как же старик решается за него отдать Татьяну?
— Я же говорю тебе, что она в него с год как втюрилась… И кроме того, есть еще причина… Гладких до сих пор отказывал всем женихам, потому что они считали ее дочерью золотопромышленника Толстых… Если принять чье-нибудь предложение, надо было рассказать ему всю правду, а ведь не всякий возьмет себе в жены дочь каторжника… Навозник же не будет так взыскателен… Знаем мы их достаточно… Им были бы денежки, с ними они готовы жениться даже на самих каторжниках… Вот Гладких и поехал в К., и в высоком доме скоро будет свадьба…
— Ах, ты, хитрая голова!
— Уж поверь, что это так…
Разговаривая, они шли вдоль опушки леса. Марья Петровна ползла за ними. Наконец, они уселись на свалившееся дерево.
— Однако, надо действовать… Так, пожалуй, и впрямь все состояние Петра перейдет к этой девчонке… Но этого допустить нельзя… Я раньше задушу ее, чем это состоится… Когда я подумаю, что в железном сундуке Петра, который стоит в кабинете, лежит бумаг и золота тысяч на двести… я дрожу от злобы… Семен, я говорю тебе, если бы я добыл только этот капитал, то плюнул бы на все остальное…
— Капиталец не дурен… — усмехнулся Семен Семенович. — К несчастью и он попадает в руки навозника…
— Ну, это-то му еще посмотрим… Ты знаешь, когда вернется Гладких?..
— Дня через два, не ранее…
— Значит, Петр теперь один и спит как убитый…
— Да, с тех пор, как принимает опиум…
— Можно войти в его комнату так, что он и не проснется…
— Конечно…
— Ключи у него всегда под подушкой?..
— Да.
— Можно тихо вынуть их, открыть сундук и…
— Ты бы решился?
— Отчего же?
— А если он проснется?
Старик хрипло захихикал.
— Если он проснется… тем хуже для него…
— Ты прав, овчинка стоит выделки… двести или триста тысяч — хороший капитал… с ним нигде не пропадешь…
— Еще бы!
— Но мы поделимся? — спросил сын.
— Конечно! Но ты должен сказать рыжей Соньке, чтобы она нас ночью впустила в дом…
— Это уже сказано. Завтра в полночь дом будет для меня открыт…
Семен Порфирьевич удивленно посмотрел на сына. Последний засмеялся гадким смехом.
— Так ты уже раньше меня об этом думал? — спросил отец.
— Нет… Я думал совсем о другом…
— О чем же?
— Слушай! Мы войдем вместе.
— Конечно… Пока я буду отпирать сундук, ты останешься у кровати, и если старик пошевелится, ты легонько прикроешь его голову подушкой.
— Нет! — коротко отвечал сын.
Семен Порфирьевич удивленно вскинул на него глаза.
— Ты должен один оборудовать это дело, — продолжал Семен Семенович, — а я в это время буду делать свое…
— Что ты хочешь этим сказать… какое… свое?
— Я… я сделаю визит невесте… Она будет меня помнить… Я поклялся, что она будет моя, и завтра ночью…
— Семен, Семен! — перебил его отец… Твоя безумная страсть к этой девчонке уже раз нам помешала в нашем деле, берегись, ты опять все испортишь…
— А что мне до этого?!. Во мне вся кровь кипит… кружится голова при одной мысли… Я любил ее безумно, страстно, теперь я ее ненавижу так же страстно, как любил… но я хочу, чтобы она была моей…
— Она поднимет крик…
— Тогда я задушу ее! — злобно прохрипел он. — Мне все равно… Я жажду мщения… Если она не досталась мне, то пусть никому не достанется, никому… Я отомщу, хотя бы на другой день меня повесили.
Даже достойный отец содрогнулся при этих словах своего достойного сына.
— Уж и сделаю ей я свадебный подарок, — злобно захихикал Семен Семенович. — Пойдем! — обратился он к отцу.
Тот молча последовал за сыном.
Когда шум их шагов утих в отдалении, Марья Петровна приподнялась с земли и встала вся бледная и дрожащая.
— И они называются людьми? — с отвращением пробормотала она. — Люди? Нет, они хуже диких зверей!.. Бедная Таня могла сделаться жертвой палачей, этих выродков человеческого рода… Господь милосердный не дал мне сна, чтобы я могла спасти дочь Егора… И я спасу ее… Этот негодяй встретит меня на своей позорной дороге…
Задумчивая, она вернулась в сторожку. Она решила не говорить ничего Егору Никифорову, чтобы не испугать его. Она сама надеялась на свои силы, чтобы уберечь молодую девушку от гнусных поползновений негодяя.
Позорный замысел против ни в чем неповинной девушки до того взволновал ее, что она совершенно забыла о второй части заговора этих двух негодяев, замысливших ограбить ее отца.
Спасти во что бы то ни стало Таню — вот единственная мысль, которая была в голове Марьи Петровны.
Она прилегла на скамью, но сон бежал от ее глаз. Всю ночь напролет она продумала, каким образом помешать совершиться гнусному преступлению.
Она не знала еще, что она этим спасет честь невесты своего сына.
«Что делать? Что делать?» — спрашивала она себя мысленно.
К утру в ее голове созрел план.
Наступило утро.
Солнце радостно играло на небе. В тайге слышалось щебетание птиц и отдаленные голоса рабочих.
Марья Петровна сидела на скамье в заброшенной сторожке и думала о своем прошлом, о светлых днях своей давно минувшей молодости.
Воспоминания расстроили ее, она заплакала. Крупные слезы текли по исхудалым щекам.
Скоро увидит она своего сына, скоро упадет она к ногам своего отца! Чего ей желать более?
Взгляд ее случайно скользнул по ее разорванному платью, грубым, исцарапанным рукам и рваной обуви. Она смутилась и покраснела.
Как может она в таком виде показаться своему сыну — петербургскому инженеру.
Она удивилась сама, как могла она прожить так долго в таких лохмотьях? Как низко опустилась она — гордая девушка!
Но теперь… теперь нашла она своего сына… Проклятие снято с нее… теперь опять все будет хорошо.
Егор Никифоров, между тем, думая, что Марья Петровна спит, вылез в окно из своей каморки и пошел к саду, полукругом окаймлявшему высокий дом.
Таня из своего окна увидела его и выбежала к нему навстречу…
— Отец, милый отец, с добрым утром…
С непривычки Егор отшатнулся и осторожно произнес:
— Тссс…
— Здесь нас никто не услышит, поцелуй свою дочь… — продолжала молодая девушка, бросаясь к нему на шею.
Он покрыл ее лицо горячими поцелуями.
— Я тебя так люблю, так люблю… — шептала она. Егор Никифоров утопал в счастьи.
