Среди всего этого бродил король, всматриваясь в трупы и что-то бормоча. Привязав Тропинку к коряге, я, как заворожённый, двинулся за ним по этому царству мёртвых. Никого не осталось в живых... Никого! Отовсюду смотрели остекленевшие глаза, виднелись лица, перекошенные предсмертной судорогой, валялись отрубленные руки.
Герольд и ещё несколько воинов стояли кружком, глядя вниз перед собой. Его Величество бросился туда, люди расступились перед ним, открыв распростёртое на земле тело. Я узнал длинные кудри Роланда. Они слиплись от крови, но всё ещё напоминали о благородной внешности владельца. Лицо бретонца с закрытыми глазами выглядело спокойным, будто он заснул. На груди его лежал Олифан, рядом в доспехе зияла дыра. Рука сжимала Дюрандаль так же сильно, как при жизни.
— Мы пытались взять меч, — сказал Герольд, — его невозможно вытащить.
— Роланд! — с отчаяньем позвал король. Словно в ответ мёртвые пальцы разжались, и Дюрандаль со звоном упал на землю. Его Величество, будто не заметив этого, поднял тело друга на руки и заплакал. Мне было страшно и стыдно видеть слёзы короля. Захотелось немедленно скрыться куда-нибудь, только ноги будто онемели и не хотели двигаться.
Храброго бретонца положили на телегу. Воины уже копали могилы, долбя каменистую землю. Вдруг еле слышный стон раздался откуда-то сверху. Там оказался отец Турпин, архиепископ Реймский. Его привязали к дереву, заткнув рог. Он был ранен, но неопасно.
— Отец! Как случилось, что ты остался жив? — спросил его Борнгард, перерезая верёвки.
— Они специально не убили меня, чтобы я всё рассказал. Они внезапно спрыгнули с вершин, и мы ничего не могли поделать. Было так тесно, что мы длинными мечами только кололи друг друга, а они без доспехов с коротким ножами налетали, как ястребы, и поражали нас быстрее, чем мы могли повернуться. Они растащили всю нашу добычу... сказали мне, что довольны своей местью...
— Кто «они»? — тихо спросил король. — Баски?
Отец Турпин молча кивнул.
...Уже смеркалось, когда, похоронив своих сотоварищей, мы покинули ущелье. Король, находящийся в глубоком раздумьи, встрепенулся:
— Не говорите королеве! Ей вредно знать... что с ней? — крикнул он, заметив только что подъехавшего слугу.
— Ваше Величество! Матушка ваша просила помолиться за королеву. Рожает, вроде как...
Время залечило раны, нанесённые королю в Ронсевальском ущелье. Немалым утешением послужила наша королева, родившая в этот печальный момент сразу двух наследников — близнецов Людовика и Лотаря. К сожалению, Лотарь прожил совсем немного, но Людовик оказался крепким. Как выяснилось впоследствии — Господь уготовил ему долгую и славную жизнь.
Нельзя отрицать, что неудачный испанский поход всё-таки нанёс ущерб авторитету короля. По Бретонской марке прокатилась волна мятежей, и не было больше весёлого маркграфа, умевшего договариваться с южанами на их языке. Карл всё же сумел замирить мятежников. Потом вновь, только мимоходом посетив свой любимый Ахен и проверив, как строится храм, двинулся на северо-восток, в Саксонию.
Видукинд не дремал, продолжая изводить короля нескончаемыми нападениями, разрушениями и поджогами. Они вспыхивали то здесь, то там, будто пожары в засуху.
Снова появился мой дядя. Он изыскал неожиданный способ приблизиться к королю. Его Величество, живо интересовавшийся самыми разными делами королевства, посреди войны занялся писанием указов для управляющих поместьями. Он тщательно прописывал: чем откармливать поросят и какие породы яблонь следует сажать, чтоб хватило и на варенье и на еду зимой. Мой хозяйственный родственник конечно же влез с дельными советами и весьма преуспел. Встречая его, я каждый раз внутренне сжимался, но он не выказывал ко мне никакого интереса.
В очередной раз установив хрупкий мир в Саксонии, Карл собрался в Рим — крестить среднего сына от Хильдегарды, Карломана. Мальчику уже исполнилось четыре года. Почему его до сих пор не крестили — интересовало весь двор.
Король отправился всей семьёй. С Хильдегардой, Бертрадой и пятью детьми — тремя сыновьями и двумя дочерьми, младшей из которых, Берте, только исполнился год. Не взял только старшего — Пипина. Меня это удивило. Карл всегда относился к сыну от первого брака со вниманием. Следил за его образованием, лично проверяя успехи. Пипин слушался отца покорно, хотя и без особой радости. Впрочем, я вообще не видел, чтобы он когда-нибудь улыбнулся. Видимо, горб, сильно портящий его внешность, отражался и на его характере.
Итак, мы опять ехали в Рим. Это второе посещение Вечного города способствовало окончательному установлению дружеских отношений между Карлом и папой Адрианом (что бы там ни говорил Эйнхард). Но лично для меня с него начался период отдаления от короля, который закончился только в последние годы его жизни. Причиной этого отдаления оказался вовсе не Эйнхард, чего я боялся вначале, а совсем другой человек. Причём случилось так, что я сам привёл его к Карлу.
Мы прибыли в Рим около полудня. На вечер была назначена личная беседа короля и папы, а некоторые члены королевской свиты (мы с Эйнхардом в их числе) получили дозволение совершить самостоятельную прогулку по городу.
Коротышка, по обыкновению, болтал без умолку. Восхищался монументальными зданиями, о которых уже заблаговременно прочитал в каких-то книгах. Время от времени сокрушался о своей необразованности, чем злил меня безмерно. Наконец я не выдержал и сказал ему:
— Любезный Эйнхард! Не позволишь ли ты мне посозерцать этот прекрасный город в одиночестве?
— Ну, если ты так хочешь, дорогой Афонсо... Я, правда, собирался показать тебе улицу, по которой вели к месту казни апостола Петра...
— Хочу, любезный Эйнхард. Очень хочу предаться личной молитве.
— Друг мой! Что же ты сразу не сказал мне? Немедленно оставляю тебя. Не смею мешать в таком прекрасном и уважаемом деле.
Сбежав от занудного коротышки, я углубился в первый попавшийся переулок и некоторое время наслаждался свободой. Затем меня стало одолевать беспокойство. Надо бы и впрямь помолиться, раз придумал такую отговорку. Хоть я и не относил себя к фанатичным христианам, но неоднократно убеждался, что с Богом шутить нельзя. К тому же в церкви прохладнее.
Переулок вывел меня к площади, посреди которой возвышалась небольшая церквушка, порядком облупленная. Наверняка, одна из первых, построенных, когда христианство уже перестали преследовать, но ещё не сделали государственной религией.
Из-за потрескавшейся деревянной двери притягательно пахнуло холодком. Внутри никого не было, кроме старика, согнувшегося на одной из скамеек. Я уселся неподалёку и погрузился в раздумья. Меня волновал вопрос: куда попала после смерти моя несчастная матушка? Мне казалось, что верующая язычница должна оказаться в своём царстве Аида. Но вдруг, из-за своего лицемерного христианства, она теперь в аду? Или царство Аида и есть ад?
— Юноша! Похоже, вам нелегко сейчас, — прозвучал незнакомый голос над моим ухом. Вздрогнув, я оглянулся. Рядом со мной сидел тот самый старик, правда, вблизи он таковым не казался. Крепкий, коренастый, глаза его излучали любопытство, и морщин на лице я заметил немного. Вот только волосы совсем седые.
— Похоже, вас одолевают жестокие сомнения по поводу веры, — продолжал он.
— Откуда вам это известно? — спросил я, порядком испугавшись. Неужели незнакомец умеет читать мысли. — Кто вы?
— Я сакс, — ответил он, — а вы, очевидно, тоже не из римлян. Давайте я угадаю. Вы франк?
— Да, я франк, а вы... — я замялся. Уж больно он отличался от тех саксов, с которыми мы воевали. — Вы из Вестфалии ли из Остфалии?
Он улыбнулся:
— Я из Британии. Там живут англосаксы. На утре моей жизни в цветущую эпоху возраста я сеял на Западе. Теперь же, вечером, когда начинает во мне стынуть кровь, я подумал о сеянии в стране франков. И если Богу будет угодно, я желал бы, чтобы оба посева взошли.
— Вы имеете в виду духовные посевы?
— Разумеется. Это очень важно. Мы понимаем, что душа наша помещена в сердце, как глаза в голове. Но глаза могут различать ясно предметы только при помощи солнца или какого-нибудь другого света. Всякий знает, что без света мы и с глазами оставались бы в темноте. Точно так же и мудрость бывает доступна нашей душе, когда кто-нибудь её просветит.
— Очень похоже на труды Августина, — пробормотал я. Незнакомец оживился:
— Для меня это комплимент, поскольку я отношусь к его трудам с глубочайшим уважением. Вы не возражаете, если мы всё же познакомимся? Моё имя — Алкуин, или Альбин. А как зовут вас?
— Афонсо. Послушайте, — смелая мысль пришла мне в голову, — наш король Карл — большой поклонник Августина. Мне кажется, он будет рад побеседовать с вами.
