— Куд-кудах…
Бизонтен догадался, что покой спящих лысух потревожила крыса, и весь просиял при мысли, что при его-то приближении озерные птицы даже не пошелохнулись. И прошептал про себя:
— Озерные, видать, меня узнали.
Вместо того чтобы продолжать путь по пристани, он вышел на улицу Пюблик и повернул вправо — ему захотелось прогуляться по Гран-Рю. Здесь уже кое-где просыпались окошки, бросая на улицу красноватые пятна разожженных очагов. Запах конюшни был столь же резок, но к нему примешивался запах свежего хлеба и горящих печей. У Бизонтена даже слюнки потекли, но пекарь еще не открывал своей лавочки. На ходу Бизонтен обогнал несколько прохожих, многие из них несли фонари. Он и сам собирался было взять из дома фонарь, да потом раздумал. Ему хотелось упиться ночной темнотою, той, что еще царила в городе. Он то и дело спотыкался о кучу какого-то мусора и однажды чуть не упал, но слишком хорошо было у него на сердце, чтобы хоть разок чертыхнуться. Он только крепче поддерживал висящий на боку ящик, где позвякивали инструменты. Уходя из дому, он захватил из повозки этот ящик, и тяжесть его, давно забытая тяжесть, еще сильнее веселила его душу.
Подойдя к стройке, он первым делом ощупал камень, прикрывавший дыру в стене, где прятали ключ, чтобы тот, кто придет раньше прочих, мог его взять. Ему даже ни на миг в голову не пришло спросить вчера мастера Жоттерана, соблюдался ли этот обычай и по сей день. В углублении лежал большой, холодный на ощупь ключ. И сердце Бизонтена забилось сильнее, когда он распахнул тяжелую створку ворот. Здесь полноправно царил запах опилок. Высились штабеля бревен, которые в этот напоенный влагой, предрассветный тихий час казались еще внушительнее. Он поласкал ладонью брусья, провел рукой по длинной балке и остановился на площадке, где строгали доски. И тут он вспомнил, что фонарь в его времена висел на первой отсюда стойке. Он нащупал его, высек кресалом огонь и зажег фитиль. Не сразу разгорелся дрожащий огонек, а Бизонтен ждал, пока глаза его привыкнут к свету и он спокойно сможет продолжать свой путь. Он пересек площадку, где складывали уже готовые доски, примостил там свой ящик на верстак и сам присел рядом. Стояла нерушимая тишина. Он вслушивался в нее, сдерживая дыхание и бег взбудораженной крови. Нет, он ошибся, неполная была эта тишина. Ее нарушал сон, сон дерева. Еле слышный треск, не то чтобы чье-то присутствие, но тем не менее нечто находившееся рядом, то, что никогда не превращается в шум, но тем не менее не переходит и в полную тишину, потому что здесь течет сама жизнь.
Не трогаясь с места, Бизонтен протянул правую руку. Он нащупал ледяную сталь тисков, потом изъеденные челюсти пресса. Он не спускал глаз с пляшущего в фонаре огонька, но он его не видел. Видел он всю огромную строительную площадку, ее открытую часть, а также часть крытую. Видел площадку, где строгают доски, видел бревна, инструменты, пилы, козлы для распиловки, загородку, где висели тесла, топоры, пилы и прочий инструмент.
Но вскоре тишину словно бы заполнили сотни всевозможных шумов. Вся стройка пришла в движение, как при ярком свете летнего дня. Песнь инструментов сливалась с песней плотников, и Бизонтен узнавал лица своих бывших дружков. Где они, те, с которыми он некогда трудился? Там были французы, швейцарцы, были как и он, жители Франш-Конте. До сих пор они здесь на стройке или, может, чума и война сгубили их всех, как и людей из леса?
Бизонтену припомнились слова дядюшки Роша. Когда накануне вечером Пьер расспрашивал цирюльника, нет ли каких вестей о Сора и тех, что ушли вместе с ним, кузнец заметил:
— Ремесло, порой оно людей разъединяет, но оно же их сплачивает. Те, что ушли, ведь они все крестьяне, значит, и держаться им вместе, а мы, мы другое дело, и остались здесь только все свои.
Когда кузнец произнес слова «другое дело», в глазах его вспыхнула гордость. По его представлениям, под этим «другое» подразумевалось, безусловно, то, что во много раз лучше всего прочего.
Сейчас сюда явятся кузнец, Пьер и Жан. Старику здесь приготовлена кузня и наковальня. Пьер вполне может овладеть плотничьим делом, тем более что Бизонтен уже сумел увлечь его своим ремеслом. Чувствует парень дерево и любит, чтобы работа получалась хорошая. В двадцать пять лет еще вполне можно стать искусным плотником. И хотя Бизонтен ни разу не заводил серьезного разговора ни с Мари, ни с Пьером о маленьком Жане, он уже успел приглядеться к нему и понял, что мальчик наделен всем, что требуется тому, кто займется плотничьим ремеслом. Да и вообще он живой, умный мальчуган. И руки у него ловкие, от природы умелые, и родился-то он в лесу, так что по всем его повадкам, по всему поведению сразу видать, что этот ребенок предан лесу.
Бизонтен думал о Жане, которого он по-настоящему начинал любить, думал он и о Мари, очень уж сын похож на свою мать.
— Похож-то похож, но крепче ее будет. Чувствительный, как и она, только спокойней… Ты станешь добрым подмастерьем, миленький мой Жан.
Голос Бизонтена раскатился по всей площадке, и он на миг даже испугался, что ни с того ни с сего заговорил вслух. Он, верно, долго просидел так, погруженный в свои мысли, потому что, когда он пришел в себя, уже вставал день. Бизонтен двинулся в сторону крытой площадки, но тут распахнулись ворота, вошел мастер Жоттеран, шагнул к нему и сказал:
— Я даже руку в наш тайник за ключом не сунул. Я же знал, что ты придешь раньше меня.
Движением подбородка он указал на фонарь, привешенный к стойке, и добавил:
— Вижу, нынче утром я и впрямь не успел явиться сюда первым.
Они заглянули друг другу в глаза. И оба промолчали.
Когда подошли остальные работники, мастер Жоттеран повел кузнеца в конюшню, рядом с которой находилась маленькая кузня и весь необходимый для ковки лошадей инструмент. Старик оглядел все вокруг и, не скрывая волнения, обратился к Жоттерану:
— Видать, уже давненько тут никто не хозяйничал.
— А как же иначе, — подтвердил Жоттеран, — и на нашу долю выпали тяжкие годы. Собственных лошадей приходилось, чтобы подковать, отводить к чужим людям да и порой самому животных чистить. Не было у меня возможности держать кузнеца. Бизонтен может вам это подтвердить.
Старик принялся рассказывать о тех страшных временах, когда более столетия назад кантон Во заняли люди из Берна.
— Мой дед это хорошо помнил, — продолжал он. — Да, невесело тогда приходилось нашим, навидались они виселиц, когда вздергивали десятки мирных жителей, — так и запомнилось деду: повсюду торчат подметки в шести футах от земли. Вы же сами знаете, тысяча пятьсот девяностый год кажется этим птенцам (он кивнул в сторону Пьера и Жана) бог знает какой давностью, а было мне тогда уже пятнадцать лет. Когда депутаты кантона Во должны были высказаться, поддержат ли они женевцев или же оставят их в одиночку защищать новую веру, никто так и не знал, каков будет в точности их ответ. Паписты еще долго тайком отправляли службы в частных домах. В вашем Франш-Конте началась братоубийственная война, но, поверьте на слово, Реформацию так скоро, всего за десяток лет, с корнем не вырвешь.
По задумчивому его взгляду можно было сразу догадаться, что и его память хранит свое нелегкое бремя ужасных воспоминаний, но вдруг он улыбнулся. Лицо его просияло, и он добавил:
— Но наконец после этого лихолетья все начало понемножку налаживаться. Вот тогда-то я поступил к мастеру Жану Барро, по кличке Мишель. А в тысяча пятьсот девяносто седьмом году мы заново перестраивали одну старинную церковь. Как сейчас помню, деньги давали вперед: тысяча триста пятьдесят флоринов — и вдобавок вино. Славная работка. И надо вам сказать, что на сей раз знание евангельских истин нам немало подсобило. Жители Моржа наотрез отказывались посещать мессы, если их служили в церкви францисканцев, потому что она находилась за городской стеной. И к тому же стала она слишком тесна. И уж поверьте мне, все время, пока шла стройка, никто без вина не оставался. Ибо верующие ходили поглазеть, как мы здесь работаем, ну и ради трудов наших оставляли у лестницы бутылочку-другую лучшего винца.
Бизонтен уже десятки раз слышал все эти рассказы, эти истории о борьбе католической веры с новой кальвинистской верой, о годинах голода, чумы, о том, как хлынули сюда французские беженцы, изгнанные папистами, но он умел слушать, хотя сейчас ему не терпелось осмотреть ждущую их новую стройку.
Дядюшку Роша они оставили в кузнице разжигать огонь, а сами двинулись по Гран-Рю, где уже просыпалась жизнь. В эти часы торговцы раскладывают на уличных лотках свой товар. В воздухе стояла аппетитная смесь запахов: кипящих сосисок, виноградных выжимок, свежеиспеченного хлеба, жареных каштанов, дымка, поднимающегося от золы, которую складывали в кучу рядом с отбросами, где роются куры. Длинной вереницей двигались женщины с огромными деревянными ведрами. В городе было всего три фонтана и два колодца, так что многим приходилось вышагивать изрядные расстояния. Водовоз, управляющий мулом, вопил во всю глотку, предлагая свежей воды. Ему вторил крик лудильщика. А Бизонтена забавляло восхищение, с каким его малолетний дружок Жан озирался вокруг.
