Ознакомительная версия.
Зелёнка потупилась. Спросила, девичью робость вовсю изображая:
— А теперь не могла бы ты, дорогая Анфиса, рассказать мне кое-что о моем дружке, Огненном Змее? Если, конечно, не жаль тебе на то своего времени…
— Уж чего-чего, а времени у нас с тобою предостаточно, — показала шинкарка свои красиво вычерненные зубы. — Постояльцы, они сперва наедаются, потом напиваются, а когда питье на столах кончается, кто-нибудь начинает ломиться ко мне. А то и всей ватагой пытаются запоры сорвать. Когда ты, Зелёнка, заявилась, я как раз ложилась подремать, иначе никак не удались бы выспаться. Однако я не жалею вовсе: ты мне вроде страшную сказку рассказала, вот было здорово!
— Постой, постой! Верно ли я поняла, что ты иногда и открываешь им, подруга? — вытаращила русалка свои зеленые гляделки.
— А это зависит от того, кто именно ломится. Этим иродам уж точно теперь не открою, и даже усатому красавчику-немцу, — теперь потупилась уже хозяйка. И вдруг оживилась. — Да знаешь ли ты, с кем я на этой неделе в лучшей горенке всю ночку ночевала? Как скажу тебе, упадешь, подруга! С самим его царским величеством, с царевичем Димитрием! И проболтала с его царским величеством всю мочь, ну вот как сейчас с тобою, только, конечно, голой и в обнимку. И в перерывах между телесными забавами.
— Вот где настоящая сказка! С живым царевичем ты была! — Русалка заплескала в ладоши. — И кто ж ты теперь есть? Поедешь теперь в Москву, Анфиска? Вот ведь удивила меня.
— Я и сама, конечно, задумывалась, кто я теперь, — вздохнула Анфиска-шинкарка. — Бывшая царевича Димитрия полюбовница — вот я, наверное, кто. А насчет Москвы. Знаешь, подруга, царевич не из тех, кто к тебе в каморку твою ломится, а кто к себе вызывает. Поеду, конечно, если в царствующий град Москву позовет, но это вряд ли. Знаешь, сколько таких, как я, у него будет? Да и невеста у него уже есть, польская гордая королевна… Вот только до меня, скажу я тебе, подруга, бабы его, моего сладкого царевича, не шибко привечали. Был бы избалованный женской любовью, сам не показал бы себя таким любезным, ласковым, таким щедрым. Нежным и вежливым таким — почти как твой любезный друг Огненный Змей!
— Так у тебя и с этим моим изменщиком Змеем, — тут Зелёнка вскочила с лавки и подбоченилась, — случались телесные забавы?
На сей раз Анфиска-шинкарка ничуть ее, русалки, не испугалась, позволила себе даже отмахнуться от нее:
— С ним? Да не смеши меня! И не сбивай меня, я все расскажу по порядку. Ты только представь себе, царевичу долгой осенней ночи было мало, он отправил войско вперед, а сам еще до полудня нежился, со мнию обжимаясь. И расплатился за постой своей стражи по-царски. «Бери, — говорит, — любезная моя Анфиса, из моего кошеля, сколько белая ручка твоя загребет». И сам даже не посмотрел, не взяла ли я лишку. Вот это настоящий ухажер!
— А в лесу говорят, чти он беглый черноризец — тьфу!
— Вот это не наше с тобою, не бабье дело, — строго прикрикнула раскрасневшаяся от одних разговорив хозяйка. — В таких делах пусть мужики разбираются. И как нам с тобою решать, царевич или не царевич? Я, например, тех же королей только но картах и видела… Ой, заговорились мы, чуть лучина не погасла!
Анфиска-шинкарка раздула угли, оставшиеся от лучины, заставила разгореться новую и вставила в светец. Зелёнка проговорила мечтательно:
— И мне бы хотелось, чтобы был он настоящий царевич и чтобы вызвал тебя в Москву. Это только подумать, какое с тобою случилось приключение!
— Да уж, размечталась… А теперь о твоем Змее. Я тебе все поведаю как на духу, а ты уже с ним сама решай. Мы с ним спознались, когда я овдовела, месяца через три, как мужа похоронила. Я тогда тосковала сильно — и не так по мужу (его я, можно сказать, и не любила совсем), как по любви и ласке: муж меня хотя и ревновал по-глупому, хотя и больно поколачивал, а все ж и супружеские дела исправно выполнял, и я их сладость начинала помалу постигать — а тут настал один бесконечный Великий пост. Подпустила раз к себе от тоски Спирьку, так едва не сблевала…
— Справлял супружеские дела — то бишь поил-кормил? — осторожно осведомилась русалка.
— Да ты и впрямь совсем зеленая! Что, и в самом деле не знаешь, о чем речь? Ну ладно, я сперва про твоего Змея договорю. Значит, лежу я глубокой уже ночью и никак не могу заснуть. Тогда постояльцев не случилось, потому я не тут постелила себе, а в лучшей горнице. Вдруг окошко сперва засветилось ярко, потом распахнулось, и влетел в комнату Огненный Змей. Ударился, как водится, об землю и оборотился. Ну никогда бы ты не догадалась, кем! Моим покойным стариком оборотился, вот. Тут я и высказала муженьку все, что думала о его возвращении с того света, а старый мой побледнел, да и растаял вовсе. А на его месте возник твой Змей во всей сказочной своей красе, и давай за мною приударять. Ты ведь меня поймешь, я долго не сопротивлялась и повела себя даже, наверное, бесстыдно. Ой, да не делай ты такие большие глаза! Я от души с ним нацеловалась, а потом рубашку стащила с себя…
— Если ты думаешь, что мне сие приятно слышать… — набычилась Зелёнка.
— Сейчас, вот сейчас и приятное для себя услышишь, подружка! Словом, разделась я, а мой красавчик и сапоги не думает стаскивать, хоть я уже и хотела было ему помочь. А потом сел эдак скромненько на краешек кровати и давай меня сладкими речами убаюкивать. И я, подруга, и не заметила, как глаза в блаженной истоме закрыла, а рука моя оказалась… Сама знаешь, где она оказалась.
— А где?
Раскрасневшаяся и похорошевшая, Анфиска-шинкарка присмотрелась к своей гостье, не смеется ли та над нею. Кажись, нет. Она решилась и показала на себе:
— Вот здесь! Будто не знаешь, как она называется…
— О! А что у тебя там?
— Будто и у тебя такой нет! Не вешай мне лапши на уши!
Однако недоумение русалки оказалось столь непритворным, что хозяйка принялась расспрашивать ее, выслушав же последний ответ, задумалась. Потом сказала:
— Видно, и в самом деле, если ты не пьешь ничего, даже и воды, то тебе оно просто не нужно. И не ешь… То-то ты такая чистенькая! Надето на тебе все чужое, вонючее. А вот от личика твоего и рук пахнет одной только хвоей и свежестью… Но все же я хотела бы убедиться. Ты не могла бы раздеться, подруга?
Зелёнка кивнула деловито и принялась стаскивать шубу. Когда осталась в одной бледнозеленой своей рубашке, развела беспомощно руками:
— А дальше и не знаю как быть… Я рубаху никогда не снимала. Похоже, что в ней и родилась.
Анфиска-шинкарка заменила лучину в светце, подождала, пока в каморке посветлело, и решительно повернула русалку к лучине.
— А теперь попробуй поднять подол. Как, не больно? Ну тогда не бойся, еще выше. Так-так… Можешь опускать. Знаешь, внешне у тебя все там как у обычной бабы.
— Тогда ты вот что, Анфиска. Ты давай расскажи мне о том, что делается между бабой и мужиком. Только подробнее, чтобы мне понятно было, неопытной девице. И покажи тоже.
— Ну, одной мне показать будет трудновато, — хохотнула хозяйка. — Или хочешь, чтобы я Спирьку позвала? Мой дармоед небось только о том и мечтает! Да ладно уже, подружка моя зелененькая, ложись сюда ко мне под одеяльце, а то еще простудишься в одной рубашке…
Русалка как раз сверлила зелеными глазищами подругу, соображая, нет ли какой коварной ловушки в ее приглашении, когда снизу донесся стук и громкие голоса. Чьи-то сапоги прогрохотали по лестнице, на верхнем жилье стукнула дверь…
— Что-то рано сии постояльцы решили ко мне наведаться, — прошептала Анфиска-шинкарка. — Знаешь ли, давай-ка лучше будем с тобою одеваться…
Корчемницу подвело распространенное среди красивых женщин обыкновение преувеличивать свое значение в жизни окружающих их мужчин. На самом деле иноземцы-супостаты подняли шум, собирались не к ней, а в сени, сопровождать отряженного на разведку старого Тимоша. Спьяну пан Ганнибал расщедрился настолько, что позволил оруженосцу надеть на себя и свою собственную кирасу. Однако Тимош наотрез отказался облачаться, пока не исповедается и не получит облатку.
Отец иезуит немедленно отвел старика в дальний угол, побубнил немножко, а потом и Тимош, в кои-то веки снявший вечную свою шапку-магерку с облезлым пером и оттого непривычно светивший лысиной, принялся, опустив голову, в свою очередь гундосить, словно отчитывался, как подумалось пану Ганнибалу, о покупках на базаре перед рачительной пани Геновефой. Пан Ганнибал сглотнул комок, застрявший в горле, и отвернулся: не набожность Тимоша его умилила, а воспоминание о супруге, которую он, похоже, обрек уже на нищету.
Наконец раздалось довольно громкое «Ego absolvo te!»[9], и Тимош, приняв в рот облатку и натянув шапку, принялся возиться с доспехом. Немец, уже подготовивший к бою свой мушкет, любезно согласился помочь ему с завязками. Пан Ганнибал попросил у Тимоша самопал, сам поджег фитиль от свечки и вручил оружие сопротивлявшемуся монашку:
Ознакомительная версия.
