Это камень и в его огород! — догадался капитан, и ему стало обидно, но он их тут же попытался оправдать, разве так уж они неправы, откуда им знать, как он относится к ним!
Хорошо же он к ним относится, — что-то в нем самом возмутилось, — чуть раньше он это доказал. Только в чем, в чем он может упрекнуть себя? — разволновался капитан и посмотрел на стоявших на тротуаре зевак. Какой-то упитанный господин бросил в адрес процессии ехидное замечание, и капитан, словно это ему о чем-то напомнило, озираясь по сторонам, спросил себя: где же Панкрац?
Неужели он перепутал, приняв эту процессию за орюнашскую? Если это так, — а иначе и быть не могло, — значит, он должен вернуться сюда.
Правда, он мог пойти и по другой дороге, той, что проходит мимо публичных домов! — вспомнил капитан и, решив, что так все и было, перестал оглядываться и искать, а направился вслед за процессией, которая снова запела.
Как и предположил капитан еще тогда, когда эту процессию принял за орюнашскую, она возвращалась с кладбища, вероятно, после чьих-то похорон, может, одного из своих товарищей. Но куда они идут? Почему так спешат, словно их кто-то преследует?
Конечно же, их преследовали; против них был направлен закон, и в любую минуту их могла задержать полиция; чтобы избежать столкновения с ней, они и торопились!
Капитан снова посмотрел вокруг, но ни впереди, ни позад не было ни одного полицейского. Он решил и дальше следовать за процессией и теперь, когда его уже больше не смущали их взгляды, стал прислушиваться, о чем они поют.
Поначалу не мог ничего разобрать, но мало-помалу, а особенно по одному слову, которым заканчивался припев, понял, что поют они свой гимн «Интернационал».
Слаженно, глуховато-торжественно, то взлетая до самой высокой ноты, то падая, звучали их голоса и, — не солдат ли проснулся в капитане? — он вдруг почувствовал, что шагает с ними в ногу.
Он усмехнулся и тут же содрогнулся от необычной, почти безумной мысли: что, если сейчас, здесь притвориться сумасшедшим, примкнуть, более того, возглавить эту процессию и вместе с ней, выкрикивая лозунги, войти в город? Это был бы отличный способ добиться отставки и перейти на гражданскую службу.
От одного предположения кровь прилила к лицу, участился пульс, сжалось сердце: какая сенсация, но всего лишь сенсация, а в общем-то безумие и риск получить как раз обратный результат, да и…
Мысли в голове перемешались, а сам он был так упоен своей идеей, что не замечал ни улицы, ни домов, перед ним было только неоглядное пространство, тонувшее в бездне.
Его мысль была неосознанной, скорее интуитивной, также интуитивно он перешел с мостовой на тротуар, чтобы немного отстать от процессии.
Он прошел по тротуару несколько шагов и столкнулся почти нос к носу с человеком, на котором он поначалу заметил только что-то блестящее. Слух еще был не в состоянии разобрать вопроса, а глаза — различать предметы. Когда глаза привыкли и он стал ясно видеть, — впрочем, такое состояние длилось всего мгновение, — капитан застыл на месте, ноги похолодели, кровь отлила от лица, и весь, словно одеревеневший, он поднял руку, отдавая честь. Перед ним стоял все тот же генерал, которого он встретил в полдень!
Здесь улица сужалась, спускаясь круто вниз, — это и была та его бездна! — а в стороне от нее, впрочем, сейчас уже неразличимые, раскрыли свою пасть древние городские ворота, в глубине которых в сиянии сотен свечей сверкал заветный алтарь и из которых вели на улицу широкие каменные ступени.
Генерал, вероятно, из комендатуры, расположенной поблизости, спустился сюда именно по этим ступеням. В свете ближайшего, уже зажженного уличного фонаря блестели его золотые эполеты, не из-за них ли, — только сейчас, когда они уже не были видны, он это осознал, — таким ярким показалось капитану сияние алтарных свечей? Какое теперь это имело значение, блеск золотых генеральских эполет для него уже погас, перед ним было мясистое, холодное, перекошенное злостью лицо, наконец до него дошло, что генерал его спрашивает, что за орава прошла и почему он, словно в беспамятстве, плетется за ней?
Теперь вновь перед капитаном засверкали генеральские эполеты и снова вернулась способность мыслить: самое время было что-то выкрикнуть, притворившись сумасшедшим! Но слова помимо воли слетали с губ, слова не его, чужие, сопровождаемые только едва приметным сомнением: сказать ли правду, сказать ли, что это были за люди? Но генерал мог это уже и сам знать, с уст капитана не случайно сорвались слова об этих людях. В свое же оправдание он сказал, что спешит в театр; поэтому пусть господин генерал извинит — он хотел извиниться за свою оплошность, когда в спешке чуть не сбил генерала с ног. Но тот его прервал, поморщившись и подозрительно сверля глазами:
— Эта банда? Да разве в городе нет полиции?
— Я не встретил ни одного полицейского, господин генерал! — вздохнув с облегчением, ответил капитан и покраснел, поняв смысл сказанных слов.
— Не встретили! — бросил генерал и с холодной иронией добавил: — А с этими вам повезло? Удивительное дело, действительно поразительный случай! Как вспомню, что сегодня было пополудни…
— Извините, господин генерал! — капитан чувствовал, что генерал ему не верит; впрочем, в чем он его подозревает, в том, что он преднамеренно искал эту банду? — Я действительно только случайно…
Генерал снова не дал ему закончить, теперь он был еще более холоден, напряжен и мрачен:
— Довольно, довольно! Не нужны мне здесь ваши объяснения! Для этого мы завтра и встречаемся! — И, задержавшись взглядом на прохожих, снова глазевших на них с любопытством, закончил резко и нетерпеливо: — Где полиция, он не знает, офицер должен знать свои обязанности! Это намного важнее театра! Вот так! — он оглянулся на удалявшуюся процессию. — А теперь поторопитесь, полицейского найдете на главной площади! Марш!
— Слушаюсь, господин генерал!
Выпятив грудь колесом, судорожно отдав честь, капитан быстрым шагом, чуть ли не бегом, припустился вниз по улице. Процессия уже прошла, она как-то вдруг, молча, свернула на соседнюю улицу; вероятно, опасаясь встречи с полицейским, она не посмела выйти на главную площадь! Но что ему делать? Бежать к полицейскому и предупредить, а тем самым и выдать их?
Так поступить? Выдать их после всего, что было, что он пережил за минуту до встречи с генералом?
Может, удастся как-то избежать этого? — в нем на мгновение вспыхнула надежда. Но лишь на мгновение; не оборачиваясь, можно было понять, что генерал последует за ним. Только эта дорога вела в центр города, куда он наверняка и шел.
Итак, как быть? — капитан весь ушел в себя, чувствуя полную беспомощность, даже чуть не разрыдался; с завистью смотрел он на гражданские сюртуки, с горечью сознавая: ничего другого ему не остается, как только выполнить приказ. Может, полицейский уже не найдет процессию, да и что он вообще может один против ста?
Впереди уже виднелась площадь и стоящий там постовой; с гнетущей мыслью, как быстро исполнилось предсказание Панкраца, капитан направился прямиком к нему. Он уже находился в нескольких шагах от него, как вдруг полицейский отвернулся и, на мгновение застыв, затем быстро пересек площадь, возможно, так и не заметив капитана.
Братич тоже обернулся и тоже остановился, пораженный. С противоположного конца площади, пройдя, наверное, переулками, внезапно появилась процессия. Она приблизилась к капитану сзади незаметно и теперь уже толпилась посередине площади. В тот момент, когда полицейский, а вслед за ним и капитан повернулись, вдруг кто-то из толпы оглушительно громко, на всю площадь, выкрикнул лозунг за Ленина и рабочую партию, тут же подхваченный остальными.
Призывы, короткие, будто выстрелы, следовали один за другим, и еще не стих последний, как капитан вновь замер от неожиданности. Теперь, только уже с другого конца площади, с улицы, на которой, как было известно, находился полицейский участок, доносился конский топот — можно было отчетливо различить, как всадники мчатся прямо на толпу. В свете электрических фонарей яростно сверкнула сабля их начальника, и, слившись с уже затихающими выкриками толпы и перекрыв их, раздался хриплый, наверное от злобы, голос:
— Обнажить сабли!
Для чего? Полицейские на конях не успели вытащить их из ножен, а людей как не бывало, и конница, не сумев на скаку остановиться, врезалась в пустоту.
— Вперед, вперед! Руби! — продолжал кричать начальник, — в нем капитан признал Васо, — и кавалерия разлетелась в разные стороны. На кого они будут нападать сейчас, когда демонстранты, предусмотрительно смешавшись с многочисленной в это время на площади толпой, стали оттуда выкрикивать, так что уже нельзя было понять, кто прав, кто виноват?
Впрочем, Васо, как всякий умный полицейский, справился с задачей; оставшись почти в полном одиночестве, он пошел в наступление, — его примеру последовали и другие, — на всех сразу без разбору.
