— Разумеется!
На некоторое время между двумя соломенными тюфяками, лежащими возле очага, вновь воцарилось молчание.
— Жоан, — позвал Арнау, тормоша его.
— Что?
— Спасибо тебе.
— Не за что, — ответил тот.
Оба попытались заснуть, но ничего не получилось. Арнау не мог сомкнуть глаз, потому что был потрясен идеей жениться на своей прекрасной Аледис; Жоан — потому что неожиданно погрузился в воспоминания о своей матери.
«Прав ли был котельщик Понс? — думал он. — И действительно ли каждой женщине присуща порочность?»
Женщина обязана подчиняться мужчине. Мужчина должен наказывать женщину. В чем правота котельщика? Мог ли он, уважая память своей матери, давать Арнау такие советы? Жоан вспомнил руку матери, протянутую из маленького окошка зловонной тюрьмы и нежно гладившую его по голове. Вспомнил ненависть, которую он испытывал и до сих пор испытывает к Понсу… Но был ли прав котельщик?
В течение последующих дней ни один из них не осмелился подойти к Гасто, неизменно пребывающему в дурном настроении. Человек, которому его нынешнее положение квартиросъемщика в доме Пэрэ постоянно напоминало о невзгодах и потере своего жилища, был всегда чем-то недоволен. Угрюмый характер дубильщика только ухудшался.
Когда Гасто находился дома и оба брата имели возможность серьезно поговорить с ним, его рычание, ругань и грубость заставляли их отказаться от своего намерения.
В то же время Арнау был по-прежнему очарован красотой Аледис. Он не сводил с нее глаз, и не было минуты в течение дня, когда бы его мысли и воображение не были заняты ею. И только при появлении Гасто внутри у него все сжималось.
Чем больше священник и товарищи по общине говорили ему о запретах, тем сильнее его тянуло к Аледис. Ну а девушка, оставаясь наедине со своей игрушкой, использовала любую возможность, чтобы в просторной выцветшей рубашке выглядеть максимально привлекательной. Арнау терялся, не зная, что ему делать. Эти груди, это тело не давали ему покоя. «Ты будешь моей женой, когда-нибудь ты будешь моей женой», — повторял он про себя и заливался краской. Представляя ее в чем мать родила, он мысленно блуждал по запретным и неведомым местам, поскольку, кроме измученного тела Хабибы, никогда не видел женщину обнаженной.
Иногда Аледис, вместо того чтобы присесть, наклонялась, демонстрируя Арнау свои ягодицы и изгиб бедер. Она использовала любую подходящую ситуацию, чтобы задрать рубашку выше колен и выставить напоказ свои ляжки; бралась руками за поясницу и, симулируя какую-то несуществующую боль, выгибалась, насколько ей позволял позвоночник, чтобы похвастаться гладким, упругим животом. Затем Аледис невинно улыбалась, притворяясь, что внезапно заметила присутствие Арнау, и делала испуганные глаза. Когда девушка уходила, Арнау, охваченный страстью, с трудом отгонял картинки, то и дело возникающие в его памяти.
В те дни Арнау решил во что бы то ни стало выбрать удачный момент, чтобы наконец поговорить с Гасто.
— Что вы, черт возьми, здесь стоите! — крикнул им дубильщик, когда оба парня явились к нему с искренним намерением просить руки его дочери.
Улыбка, с которой Жоан собирался подойти к Гасто, исчезла сразу, как только дубильщик без всяких церемоний оттолкнул их.
— Лучше иди ты, — сказал в другой раз Арнау, умоляюще глядя на брата.
Гасто сидел за столом на первом этаже. Жоан сел прямо перед ним и, откашлявшись, приступил к разговору.
— Гасто… — начал он.
— Я с него шкуру спущу! Я ему яйца оторву! — заорал дубильщик, отбрасывая в сторону изделие, которое он осматривал. Сплевывая через дырки, открывшиеся между его черными зубами, он позвал сына: — Симо-о-о!
Жоан посмотрел на Арнау, спрятавшегося в углу комнаты, и развел руками. Тем временем Симо прибежал на крики отца.
— Как ты мог сделать такой шов? — закричал Гасто, тыча ему под нос кусок кожи.
Жоан встал со стула, решив уйти от семейного спора.
Но братья не успокоились.
— Гасто, — настойчиво обратился к нему Жоан в другой раз, когда после ужина, пребывая в хорошем настроении, дубильщик вышел пройтись по берегу, а они бросились вслед за ним.
— Что ты хочешь? — спросил тот его, не останавливаясь.
«По крайней мере, он нам отвечает», — подумали оба.
— Я бы хотел… поговорить с тобой об Аледис…
Услышав имя своей дочери, Гасто резко остановился и подошел к Жоану так близко, что тот почувствовал зловоние из его рта.
— Что она сделала? — Гасто уважительно относился к Жоану, считая его серьезным молодым человеком.
Упоминание имени Аледис и врожденное недоверие натолкнули дубильщика на мысль, что дочь хотят в чем-то обвинить, а он не мог позволить, чтобы на его сокровище было хоть малейшее пятнышко.
— Ничего, — спокойно ответил Жоан.
— Как это ничего? — подозрительно спросил Гасто, не желая отходить от Жоана даже на шаг. — Тогда почему тебе вздумалось поговорить со мной об Аледис? Признавайся, что она натворила?
— Ничего. Она ничего не натворила, правда.
— Ничего? А ты, — прорычал Гасто, поворачиваясь к Арнау, — можешь что-нибудь сказать? Что ты знаешь об Аледис?
— Я… ничего… — Нерешительность Арнау еще больше усилила подозрительность Гасто.
— Признавайтесь!
— Нам нечего рассказывать…
— Эулалия! — Не в силах больше ждать, Гасто, словно бесноватый, стал истерически выкрикивать имя своей жены и вернулся в дом Пэрэ.
Той ночью оба парня с чувством собственной вины слушали крики Эулалии, а Гасто из-под палки пытался добиться признания в преступлении, которого не было.
Они попытались еще пару раз начать разговор, но им даже не удалось открыть рот. Несколько недель спустя, отчаявшись, парни рассказали о своей проблеме отцу Альберту, который, улыбаясь, пообещал поговорить с дубильщиком.
— Я сожалею, Арнау, — сказал ему отец Альберт, пригласив братьев на берег. — Гасто Сегура не одобряет твоих намерений по поводу брака с его дочерью.
— Почему? — спросил Жоан. — Арнау — хороший человек.
Священник вздохнул. Он вспомнил свой недавний разговор с вечно недовольным дубильщиком.
— Вы хотите, чтобы я выдал свою дочь за раба с Риберы? — Гасто криво улыбнулся. — За раба, который недостаточно зарабатывает, чтобы снимать комнату?
Отец Альберт попытался переубедить его:
— На Рибере уже не работают рабы. Это было раньше. Ты же знаешь, что запрещено, чтобы рабы работали на…
— …работе рабов.
— Это было раньше, — возразил кюре. — Кроме того, — добавил он, — мне удалось добыть хорошее приданое для твоей дочери. За него ты сможешь купить дом…
Гасто Сегура, который уже дал понять, что разговор закончен, резко повернулся к священнику:
— Моя дочь не нуждается в благотворительности богачей! Предложите свои услуги другим.
Выслушав отца Альберта, Арнау посмотрел в сторону моря: лунная дорожка, поблескивая от горизонта до берега, пропадала в пене волн, которые плескались у берега.
Священник вздохнул. А если Арнау спросит о причинах? Что он ему скажет?
— Почему? — пробормотал Арнау, не переставая смотреть на горизонт.
— Гасто Сегура… Он… странный человек. — Кюре не мог больше огорчать парнишку и сказал: — Он мечтает выдать свою дочь за аристократа! Как старшина дубильщиков может хотеть такого?
Аристократ… Поверил ли в это Арнау? Никто не мог чувствовать себя презираемым перед знатью. Казалось, даже волны, спокойно накатывающие на берег, ожидали ответа Арнау.
Вместо него раздалось всхлипывание.
Священник положил руку на плечо Арнау и почувствовал, как тот вздрагивает. Потом он обнял Жоана, и все трое остались стоять у моря.
— Ты еще встретишь хорошую женщину, — сказал кюре немного погодя.
«Такую, как она, нет», — подумал Арнау.
Второе воскресенье июля 1339 года
Церковь Святой Марии у Моря Барселона
Прошло четыре года с тех пор, как Гасто Сегура отказал бастайшу Арнау в руке своей дочери. Аледис отдали замуж за старого мастера-дубильщика, похотливого вдовца, который согласился, несмотря на отсутствие приданого у девушки. Пока она не переехала к мужу, ее постоянно сопровождала мать.
Тем временем Арнау превратился в восемнадцатилетнего юношу, высокого, сильного и статного. В течение этих четырех лет главным в его жизни были община, церковь Святой Марии у Моря и его брат Жоан. Он разгружал корабли и носил камни, как и все остальные, отдавал деньги в кассу бастайшей и, будучи набожным человеком, участвовал в религиозных службах, но до сих пор не женился. Старшины озабоченно смотрели на молодого холостяка, понимая, что, если Арнау поддастся плотскому искушению, им придется изгнать его из общины. А как легко восемнадцатилетнему юноше совершить такой грех!
