Как только от выставленных на южной стороне дозорных прискакал вестник, Таргудай вышел из своей юрты и с силой махнул рукой нойонам. Те гурьбой вышли из айла, выстроились в два ряда по обе стороны внешних коновязей.
Скоро между юртами показалась небольшая толпа всадников, предводимая двумя молодыми тайчиутскими нойонами. Кереитский посол ехал в середине десятка своих воинов, одетых в одинаковые полушубки, покрытые синей китайской тканью, в одинаковых волчьих шапках.
Таргудай вглядывался в лицо посла – помоложе его годами, с черной подстриженной бородой нойона, пытаясь припомнить, не видел ли он его раньше, и не узнавал. Тот, горделиво подбоченившись в седле, отчужденно посматривал по сторонам, пренебрежительно оглядывая неказистые, серые юрты монгольского куреня.
Когда толпа приблизилась на десяток шагов, Таргудай вышел вперед и, всем видом стараясь сохранить достоинство, поклонился ему. Посол лишь сухо кивнул ему в ответ и, равнодушно оглядев собравшихся нойонов, с легкостью спустился с седла на землю. Вид его был холодноват и не располагал к выражению взаимных приветствий.
– Хорошо ли живете, борджигины? – сухо сказал он и, не замечая с поклоном подошедшего принять его коня тайчиутского нойона, отдал поводья своему нукеру. – Ну, где мы с вами можем поговорить? Долго я у вас задерживаться не могу, я должен сегодня же возвратиться назад.
Таргудай с растерянным лицом повел рукой, приглашая его в свою юрту.
Нойон с победным видом уверенно прошел за ним и, не дожидаясь приглашения, уселся на хойморе. Таргудай, не зная, как ему быть, молча присел ниже. За ними заходили другие нойоны, недоуменно переглядываясь, стояли у двери.
– Ну, что, так и будут они стоять? – недовольно спросил посол у Таргудая, головой указывая на них. – Пусть рассаживаются, нам надо поговорить.
Таргудай махнул им, и те расселись, где попало, не глядя на старшинство и родство.
Посол, едва дождавшись, начал разговор.
– Я приехал к вам от Тогорила, хана племени кереитов, – сказал он, требовательно поглядывая на борджигинских нойонов, – с его повелением вам и вашему старшему нойону, Таргудаю Хирэлтэгу. Отныне вы должны забыть о керуленских владениях вместе со всем их народом. Керуленские рода подчинились хану Тогорилу и теперь нападение на них или любое другое ущемление будет равносильно нападению на кереитское ханство. Хан Тогорил с четырьмя тумэнами своего войска сейчас находится на Керулене и столько же тумэнов стоит в готовности на Туле, и все керуленские нойоны присоединились к нему. Теперь я должен спросить вас: понятно вам повеление хана на словах или нет? Говорите мне сразу. Ответ ваш я должен передать хану. От себя же я скажу вам, что лучше подчиниться без раздумий, чтобы потом не пожалеть об отрубленных своих головах, а тебе, Таргудай, лучше не хорохориться, а смириться, не то, – посол повернулся к нему, взял левой рукой его за бороду и крепко встряхнул, – ты со своими непомерными домогательствами на то, на что не имеешь права, плохо закончишь свою никчемную жизнь. Понятно тебе?
У Таргудая от неожиданности и страха задрожали веки, он с ужасом смотрел на посла и не мог вымолвить ни слова, лишь беззвучно открывался и закрывался обросший поседевшей бородой его рот.
– Что, глотку от страха передавило? – нойон насмешливо смерил его глазами, отвернулся от него и обратился к нойонам: – Хан Тогорил объявляет для вас закон: отныне у южных монголов ни одной головы теленка или ягненка не отбирать, ни жеребенка, ни верблюжонка не угонять. Не то сметем мы вас с вашей земли, как ветер сметает пепел со старого кострища…
Нойоны, немо уставившись на него, не смели и шевельнуться. Никто не встал, чтобы защитить Таргудая или хотя бы возразить ханскому послу.
– Вижу, – промолвил тот, оглядывая притихших тайчиутов, – вижу, что вы все хорошо понимаете. Так и передам хану. А если этот выживший из ума пень будет вас призывать к новому безумству, не слушайте его, живите смирно, пока вас никто не трогает, и тогда все у вас будет хорошо… Вы еще подумайте тут между собой, да крепко запомните мои слова и передайте другим вашим нойонам. Таков мой вам совет.
Посол по-молодому быстро, рывком встал с места и прямо, едва не перешагнув через очаг, пошел к выходу. Нойоны, замерев, остались на месте; от стыда и унижения они не смели смотреть друг на друга.
Восемь дней непрерывно пил Таргудай, закрывшись в своей юрте – крепчайшей хорзой заливал огонь жестокого оскорбления, нанесенного ему кереитским ханом. По давней привычке, как всегда в свои черные дни, он пил в одиночку.
В такую пору быть рядом с ним стало опасно: многие неудачи последних лет вконец расшатали ему нутро и от безумного гнева он часто стал хвататься за нож или что-нибудь тяжелое. Месяц назад он убил свою молодую рабыню, прислуживавшую ему в юрте, ту самую, которую он частенько затаскивал в постель, – нравилась она ему своей девичьей красотой. Он ударил ее по голове тяжелым медным кувшином за то, что та не расслышала его и вместо арзы принесла архи.
И теперь новая служанка все время, пока он пил, стояла снаружи юрты, несмотря на снег и ветер, и на то, что морозы иными ночами бывали не слабее, чем зимой. Стояла, трясясь от холода, и преклоняла ухо к двери, чутко вслушиваясь, боясь пропустить его зов. Когда он звал, она со страхом прошмыгивала под пологом в юрту, подносила, что он требовал, и тут же выскакивала наружу, облегченно переводя дух, и продолжала сторожить тишину, дрожа больше от страха перед хозяином, чем от ночного холода. А тому так было даже лучше: лишние люди рядом теперь его раздражали, вызывали беспричинную злобу, желание ударить, убить.
Таргудай пил, наливая себе полные чаши, не закусывая, и в жгучей злобе изо всех сил скрипел зубами. Время от времени он исступленно задавал себе один и тот же вопрос: «Что за несчастный я человек, за что боги ополчились на меня, почему они ставят столько препон на моем пути?».
Утром на девятый день, улучив время, пока он был еще в состоянии что-то понимать, к нему пришел шаман Магу. От лазутчиков что-то перестали поступать вести, и Таргудай попросил его через своих друзей, шаманов южных родов, выяснить, что вдруг заставило кереитского хана помогать керуленским монголам, прочен ли их союз и, главное, на чем держится их дружба.
Таргудай только что опохмелился и тяжело вздыхал, широкой грудью навалившись на край стола.
– Ну, узнал что-нибудь? – нетерпеливо спросил он, едва тот присел к очагу. – Говори скорее, все во мне болит…
– Кереитского хана к южным монголам привел старший сын покойного Есугея, тот самый, что прошлой зимой был у тебя в плену и ходил здесь с кангой на шее. Ты знаешь, что Есугей был андой кереитского хана, а этот парень, оказывается, побратался с сыном покойного Хара Хадана. Когда после смерти Хара Хадана братья его разделили улус и не оставили ничего его сыну, сын Есугея поехал к кереитскому хану. Он зимовал в верховье Керулена, а под конец со своим айлом откочевал в степь, южнее Хэнтэя. По его зову хан пришел со своими тумэнами на Керулен, тут и поклонились ему керуленские нойоны. Вот так и случилось это дело – сын Есугея заварил всю эту смуту. Но тебе трогать этого парня сейчас нельзя – небеса не велят. Я уже смотрел на бараньей лопатке, тебе нельзя встревать во все это дело ни в этом, ни в следующем году, не то навлечешь на себя худшее, можешь и жизни лишиться. Боги тебе велят жить тихо и ждать своего времени. Это я говорю тебе прямо, чтобы ты потом не обвинил меня и не говорил, что я тебя не предупреждал. Вот мое слово.
Шаман ушел, а Таргудай еще долго оставался неподвижен. Его трясло, словно в ознобе. Сжав кулаки, до боли вонзив твердые ногти в ладони, он с оскаленным от злобы лицом смотрел на огонь.
– …волчий выродок… щенок приблудной суки… – задыхаясь, бессвязно стонал он время от времени, – как же это я тебя упустил! Почему не придавил как мышонка, когда ты был у меня в руках?.. Аа-х, как я ошибся, к чему привела моя глупость!.. Ну, подожди, уж тебя-то я сумею уничтожить. Уж на что норовист был твой отец и того я сумел переправить к предкам, а ты-то от меня и подавно не уйдешь!..».
Долго думал Таргудай, до изнеможения напрягал свой замутненный многодневным пьянством разум. Трижды прогорели в очаге подброшенные куски аргала, когда, наконец, тяжело продираясь сквозь тесные, корявые дебри мыслей, пришел, наконец, к нужному решению.
«Самому трогать Тэмуджина нельзя, это ясно, – с трудом установил он главную мысль, – значит, нужно расправиться чужими руками. С отцом его помогли мне татары, а на этот раз они не годятся. Есугею они отомстили за прошлую войну, а сына его они не знают, слишком мелок для них, да пока еще не успел им насолить… А кто еще может иметь счеты с семьей Есугея?.. А вот кто – меркиты!..».
Таргудай облегченно вздохнул, найдя путь для своих поисков, и налил себе полную чашу. Большими, гулкими глотками выпил до дна.
