Ознакомительная версия.
– Вася, сыночек, – суетилась Пелагея Ивановна, – нельзя без палки, без трости! Прости, голубчик, не отпущу без трости!
Перегородила ему дверь из мастерской. Черная, как галка, забывшая свои горести, трясущаяся.
– Пелагея Ивановна! Как я понесу трость? В зубах через всю Москву?
– Не знаю! Сзади за ремень воткнем. Только без палки, Васенька, никак нельзя! Они по росту подбираются, тоже наука. Не ведаю!
Она открыла нижний отсек пенала, где стояли трости – разной длины, с простыми загогулинами на верхушке и с манерно выточенными в виде звериных морд. Василий взял самую длинную, Гаврила Гаврилович упоминал, что такого высокого клиента у него еще не было. Следовательно, и трость должна быть самой длинной.
Провожая, Пелагея Ивановна говорила ему в спину, что теперь ее уплотнят. Одна в трехкомнатной квартире – роскошь. Как бы Васеньке к ней переехать, а там, Бог поможет, без вести пропавшая Лёна вернется. Это было самое главное, ее волновавшее, торопливо сказанное.
Переселиться выгодно из-за близости к факультету, но с учетом хождения по инстанциям (получить разрешение на перепрописку, сдачу комнаты, выписку нового ордера) – верных два потерянных месяца.
– Я вам оставил на столе бумажку, – обернулся у двери Василий. – Там мой адрес и телефон на работе. Я к вам обязательно приду, постараюсь скоро.
– Храни тебя Господь! – перекрестила его Пелагея Ивановна.
Рука ее застыла в воздухе после крестного знамения, и точно притянула Василия, он склонился. Пелагея Ивановна трижды, пасхально, его поцеловала.
На следующий день он проснулся с ощущением подарочной радости. Папа велосипед привез.
Позавтракал и надел протез. Ничего сложного. Мягкая ткань для оборачивания культи у него припасена, как и вата, которой выложил принимающий патрон протеза. Постоял, находя равновесие, попробовал шагнуть, не свалился, потому что ухватился за стол. Ерунда! На это у нас имеется трость. Логично рассуждая, трость должна стоять у калеченной ноги. Трость длинновата, локоть, опирающейся на нее руки торчит в потолок. Ерунда! Наконечник трости без резинового набалдашника. Ерунда! На улице сухо…
Гаврила Гаврилович не поверил бы, что, впервые надев протез, инвалид сделает больше десяти шагов. Ирина Владимировна Фролова сказала бы, что Василий ведет себя как гусар, желающий отправиться на бал в новенькой форме.
Он походил по комнате, вихляясь и шатаясь, испытывая непривычные ощущения в культе и боль в спине. Ерунда! Спина всегда болит, позвоночник страдает, испытывая неравномерные нагрузки. У него в рюкзаке тетрадки с курсовыми работами. Придёт сегодня на факультет, весь из себя нормальный, без костылей.
Кое-как спустился по лестнице и добрался до остановки трамвая. Не было ни Гаврилы Гавриловича, ни Ирины Владимировны, а своего ума не хватило немедленно возвращаться.
В трамвае ему уступили место, он протолкался к дверям, когда надо было выходить, спустился со ступенек. И даже сделал несколько шагов по тротуару. Потом упал. Протез отскочил. Курсовые работы шлепнулись в грязную лужу. Протез нельзя поправить, как поправляет съехавший чулок барышня – кокетливо забрала юбку и колдует с подвязкой. Чтобы заново приспособить протез, надо полностью освободить культю, то есть снять штаны… В центре Москвы…
Он мог только ползти. И полз – в кусты нераспустившейся, но набухшей соцветиями сирени. Курсовые работы собрали всю грязь луж. В последнем бою было проще. Тоже полз, под обстрелом, но снарядов, а не людских глаз, один, а не при публике. В кустах он снял брюки, приладил протез, попытался встать, упал, снова оголился и надел «пропуск в свободную жизнь». Так три раза. Потом заплакал, завыл. Хотелось расколошматить модельный протез о землю, чтобы этого не сделать, прижимал искусно-искусственную ногу к груди.
Подошли две женщины, спросили, не нужна ли ему помощь? Да, нужна, проводите, пожалуйста, до трамвая. Я готов оплатить, у меня есть три рубля или около того. Что вы, какие деньги, опирайтесь на нас.
Они не просто посадили его в трамвай, они доехали с ним до Марьиной Рощи – почти час времени. И не задавали ему вопросов, чутко поняв, что к разговорам он не расположен. Василий сидел, а женщины над ним стояли, одна из них держала его протез – как ребенка, чье личико торчит над плечом. Только это была не голова ребенка, а ступня протеза в грязном ботинке. Женщину толкали, она перекладывала протез-ребенка с плеча на плечо. Вторая женщина сражалась с его тростью, имевшей на верхушке игриво изогнутую змеиную голову. Со змеей чувство меры Гавриле Гавриловичу явно отказало. Женщины тихо спорили. О влиянии Виньона на творчество Бальмонта.
Они вышли на его остановке, и Василий повис на двух хрупких литературоведках. Его дотащили до подъезда. По лестнице, одной рукой держась за перила, он поднимался полусамостоятельно. Спина не болела, она отсутствовала, вместо нее вырос горб, в котором поселились пчелы.
У дверей квартиры его запас христорадничания кончился. Прислонившись к косяку, он забрал у женщин рюкзак, трость и протез. Поблагодарил, дождался, пока они спустятся на пролет, и ввалился в квартиру. Именно ввалился – распластался в коридоре. Пополз к своей двери под охи и ахи сбежавшихся соседок. Под обстрелом, еще раз убедился, было легче.
На передний край выступила Марьяна и запретила соседкам ему помогать. За что он был ей признателен. Как и за ее последующие действия. Он дополз до кровати, подтянулся, свалился. Марьяна поставила в угол протез и трость, вытряхнула рюкзак – раскисшие тетради в фиолетовых разводах чернил. Содержание курсовых он восстановит легко, но добыть тетради!
– Чая? – спросила Марьяна, не поворачиваясь к нему лицом. – Или водки? После водки вы большой затейник.
– Мне! Ничего! Ни от кого! Не требуется!
– Да? – повернулась Марьяна. Она смотрела с удивлением и осуждением.
Василий последнее время отмечал на ее лице эмоции, раньше видел только серое пятно.
– Даже мертвым требуется участие. И счастливы те мертвые, что нашли упокоение при участии.
– Вы монашка? Или психолог?
– Я учительница русского языка и литературы, работаю в школе. Вам пришло письмо, – Марьяна положила на стол конверт. – Пожалуй, все-таки чая принесу через несколько минут.
Только она вышла, Василий склонился и нашарил под кроватью банку, в которую справлял малую нужду. Последний час, кроме всех прочих бед, он помирал от желания отлить. Однако просить литературоведок, чтобы отвели его в кусты, или обмочиться у них на руках – это уже слишком. Учительница русского языка и литературы. Везет ему на филологинь.
Марьяна тихо постучалась и через несколько секунд вошла. Умница, воспитанная девушка!
– Вам уже легче? Возьмите костыли. Где чистая одежда? Я попросила женщин, они ушли с кухни. Вам следует помыться и переодеться.
Единственный кран с холодной водой имелся только на кухне.
– Действительно, – поднялся Василий, – грязный как черт. По-пластунски передвигался по столице. Рожденный ползать летать не может. Кто это сказал?
– Максим Горький. Он имел в виду не способ передвижения, а силу духа.
– Возьмите на подоконнике, в газету завернуты пирожки, печенье.
Спина отдохнула и уже терзала не страшно. Пчелы жалили в полсилы. С чистой рубахой и военными галифе, вторыми и последними его штанами, на плече, с мыльницей в кармане он отправился на кухню мыться.
Они пили чай, ели пирожки с поминок Гаврилы Гавриловича и молчали. Василий только что прочел письмо от Митяя из Погорелова. Марьяна не задавала вопросов, хотя было ясно, что Василий получил плохие вести. С Марьяной молчать было легко, хотя обычно Василия нервировали люди, которые не умеют сидеть с закрытым ртом и от тебя ждут пустой болтовни.
– Давайте выпьем водки? – предложил Василий.
– Конечно.
Ни он, ни она не сдвинулись с места.
– Это письмо от моего двоюродного брата, – сказал Василий. – Ему, как и мне, почти двадцать лет, – почему-то прибавил возраст Василий. – У брата три контузии, ранение в голову, комиссовали. У него посттравматическая эпилепсия.
– Печально, но не смертельно. Равно как и ваше увечье. После войны будет, наверное, много мужчин-инвалидов. Вместе с теми, кому повезет вернуться здоровыми, они будут восстанавливать заводы, писать книги, снимать фильмы, учить детей.
Василий слышал, что муж Марьяны погиб в первые месяцы войны под Москвой.
– Как звали вашего мужа?
– Игорь.
Сказала и уставилась на него с испугом, как будто именно Василий сообщил ей страшное известие.
– Простите!
Он не умел утешать, и за что извинился, сам не понял. Глупо просить прощения за то, что тебя не убили.
– И-и-горь, – повторила Марьяна. – Сначала мне казалось, что я не буду дышать, но дышала. Что сердце мое остановится, но оно билось. Не смогу работать, но вышла на работу. И… я не могла вслух произнести его имя. Мне казалось, если я скажу… И-и-горь… то голова моя разлетится на кусочки, я погибну. Жива, голова на месте. Где там ваша водка?
Ознакомительная версия.
