— если вам когда-нибудь понадобится дружеская услуга, вы смело можете рассчитывать на меня.
— Никогда не следует испытывать верность друзей, — со смехом заметила графиня и горькие ноты послышались в её голосе, — если не желаешь расстаться с приятными иллюзиями, в особенности, когда дело касается прошлого. Уже целую вечность я вас не видела у себя в Белостоке.
— Я путешествовал, графиня, — возразил Потоцкий, — вернулся всего несколько дней тому назад и собирался навестить вас.
— Опять путешествовали! — недовольным тоном воскликнула графиня. — Когда же окончится для вас жизнь перелётной птицы? Ведь таким образом вы совершенно отвыкнете от своего отечества! После смерти моего отца вы целый год отсутствовали, и, когда мне действительно нужна была помощь друга, вас не было возле меня. Теперь, после двух коротких наездов в Белосток, вы снова пускаетесь в путешествие, ведёте кочевой образ жизни, позабыв о Белостоке, который раньше считали своей родиной. Право, можно подумать, — прибавила она, улыбаясь, но с грозным блеском в глазах, — что ваше сердце влечёт вас за границу.
Потоцкий потупился и несколько мгновений молчал, а затем несколько смущённо ответил:
— Моё сердце и вдали принадлежит моему отечеству. Познакомившись с прелестью дальнего путешествия, позволяющего видеть всё разнообразие человеческой жизни и воспринимать массу новых впечатлений, трудно отказаться от него; но тем не менее я собираюсь теперь пустить глубокие корни в своём отечестве и жить среди друзей, которые так добры, что замечают моё отсутствие, — прибавил он, кланяясь графине.
По-видимому Браницкой не понравился лёгкий тон графа, её рука вздрогнула, отчего лошадь подалась несколько в сторону, а губы гневно сжались.
— Вы, вероятно, поспешили вернуться ради того, — насмешливо проговорила она, — чтобы выказать своё почтение её величеству самодержице всероссийской?
— Если это и так, то я имею удовольствие видеть в вашем лице единомышленницу, — спокойно возразил Потоцкий, — вы несомненно приехали с той же целью?
— Простите меня, граф Игнатий! — проговорила Елена, — не будем вести в первую же минуту свидания словесную борьбу. Я не думала упрекать вас, так как знаю, что, несмотря на долгую разлуку, вы думаете и чувствуете то же, что и я. Волей-неволей мы должны подчиниться власти, — тихо прибавила она, наклонившись над седлом. — Было бы глупо делать вызов, не имея оружия в руках. Осторожность — своего рода заслуга; не нужно возбуждать никаких подозрений, пока не наступит решительный час.
— А, когда он наступит, я буду здесь, графиня, клянусь вам в этом! Где бы я ни странствовал за границей, мои взоры всегда были обращены сюда, и в момент решительных действий моя родина может смело рассчитывать на меня.
Графиня взглянула на графа Игнатия вспыхнувшими от удовольствия глазами.
— Всё могло бы быть по-другому, — проговорил Колонтай, ехавший с левой стороны графини, — если бы у нас был король, который сумел бы восстановить силы нашего государства и повёл бы народ к освобождению родины; а теперь это дело взяли в свои руки лишь немногие верные сыны своей родины, которым приходится идти тайно и робко к великой цели.
— Не говорите мне, Колонтай, о моём дяде Станиславе Августе! — резко воскликнула Браницкая. — Он считает для себя достойным быть слугой Екатерины, и этим всё сказано. Даже моя мать, его родная сестра, никогда не простит ему, что он прибег к помощи русской императрицы, чтобы отнять корону у моего отца, в тысячу раз более достойного её, чем он. Я не хочу знать своего дядюшку!
Ничего не будет хорошего для нашей родины, пока этот человек, не имеющий и крошки королевского достоинства, будет сидеть на польском престоле.
Разговор был прерван, так как вдали показался поезд императрицы и ехавшие впереди казаки стали торопливо расчищать путь.
Феликс Потоцкий первый бросился навстречу к императрице. Сосновский поскакал вслед за ним, стараясь обогнать своего соперника, но его лошадь не могла сравняться в быстроте бега с лошадью Потоцкого и потому ему пришлось подъехать к Екатерине Алексеевне значительно позже.
Императрица ехала в открытом экипаже; на ней был русский национальный костюм из тёмно-зелёного бархата. Через плечо была перекинута широкая лента голубого цвета с Андреевской звездой, украшенной крупными бриллиантами. На плечи был наброшен лёгкий шёлковый плащ. Лицо императрицы уже потеряло ту красоту, которым оно отличалось в молодости; прежние прекрасные черты увяли, осунулись. Густой слой румян, покрывавший щёки императрицы, не мог скрыть следы старости, хотя оживлённое выражение и необыкновенное величие делали физиономию государыни и до сих пор в высшей степени интересной. Гордый взор больших ясных глаз с удовольствием и без всякого высокомерия смотрел на густую толпу народа, выехавшую ей навстречу, и довольная, детски беззаботная улыбка играла на губах Екатерины Алексеевны. Казалось, что она принимает оказываемое ей почтение не как представительница могущественной монархии, а как женщина, которой лично выражают внимание, за что она чувствует большую благодарность и высоко ценит оказываемую ей любезность.
Рядом с государынею сидела графиня Брюс, сестра фельдмаршала Румянцева, красивая женщина; она смотрела ещё более гордо, чем сама императрица, но всё-таки казалась возле неё служанкой.
У дверец кареты, запряжённой шестерней, ехал адъютант императрицы Римский-Корсаков, молодой человек двадцати двух лет в богатом полковничьем мундире, верхом на фыркающем коне золотисто-рыжей масти. Он отличался атлетической фигурой и выдающейся мужской красотою и имел типичное славянское лицо. Этот красивый всадник осматривался кругом с надменным, вызывающим видом, как будто хотел своей миной и осанкой показать, что он, любимец всемогущей императрицы, считает себя выше кого бы то ни было и, не обращая внимания на благосклонность своей повелительницы, имеет право позволять себе всё.
Феликс Потоцкий подскакал к экипажу и с конфедераткой в руке наклонился к шее своей лошади.
— Я очень рада, граф Потоцкий, — сказала Екатерина Алексеевна своим ясным, благозвучным голосом, — что вы первый приветствуете меня здесь; я почти могла ожидать этого, так как знаю через князя Репнина, что вы составляете одну из самых твёрдых опор порядка в государстве моего высокого друга, короля Станислава.
— Порядком и миром моё отечество обязано вам, ваше императорское величество, — ответил Потоцкий, проворно оглянувшись назад с целью убедиться, что поблизости пока ещё нет никого другого, — поэтому моя полная любви благодарность принадлежит защитнице моего отечества, как моё восхищение — великой государыне, управляющей судьбами Европы.
Екатерина Алексеевна поблагодарила его с милостивой улыбкой и потом поклонилась маршалу Сосновскому, подъехавшему к экипажу верхом со своей дочерью.
— Вас я
