Если врач хороший, пациент вряд ли умрёт. Вот почему, когда пришла очередь Шехабеддина, мать не стала цепляться за его одежду, а просто сжала ему руку и сказала:
- С тобой всё будет хорошо. Ничего не бойся. Ты не умрёшь, а это сейчас главное.
Шехабеддину уже исполнилось двенадцать лет. Достаточно, чтобы в полной мере понимать значение слова "евнух". Он не желал смириться и вырывался так, что трое человек едва могли удержать его, но они удержали. Инструмент врача, ножницы, был очень острым. Говорят, что чем острее лезвие, тем меньше боль, но двенадцатилетнему мальчику показалось, что на свете нет ничего больнее. В те мгновения, когда врач резал, Шехабеддин испытал такой ужас, как будто падал в колодец, из которого уже не выбраться. А затем были ещё какие-то манипуляции, которых он не осознавал и не запомнил.
Всех мальчиков перевязали и вернули в палатку. Врач-еврей, который, как выяснилось, знал персидский язык, подробно объяснил женщинам, как они должны ухаживать за сыновьями, чтобы сыновья выздоровели. Но врач не сказал, что даже если строго выполнять эти правила, выживут не все. В лучшем случае - половина.
Шехабеддин помнил непрекращающуюся ноющую боль, начавшийся жар, промежутки между забытьём, когда он явственно чуял, что вся палатка наполнилась смрадом. Временами он видел, как люди Фалиха выносили мёртвых, и слышал, как некая женщина в дальнем углу кричала:
- Не троньте его! Он очнётся! Очнётся!
Когда Шехабеддина перестал мучить жар, и сознание по-настоящему вернулось, он увидел, что рядом нет его братьев.
- Ты один у меня остался, - со слезами сказала мать, а рядом всхлипывали сёстры.
Постепенно воздух в палатке стал свежее. Люди Фалиха больше никого не выносили. А ещё через некоторое время те, кто остался, почувствовали, что могут безболезненно двигаться и даже подняться на ноги.
Когда Шехабеддина ещё мучила боль, он хотел лишь одного - чтобы она прекратилась, но когда это желание исполнилось, он вдруг обнаружил, что ничего не хочет - совсем ничего, и если его жизнь прервётся в следующее мгновение, он не будет сожалеть. Шехабеддин жил просто из любопытства и говорил себе: "Если станет скучно, ты сможешь умереть в любую минуту". Он поглядывал вокруг, ища что-нибудь острое, чтобы при случае лишить себя жизни, но ничего подходящего не находил, а затем появилась мысль, что это не важно: "Если ты не захочешь жить, то сможешь уговорить своё сердце остановиться".
Именно в таком настроении он пребывал, когда его отвели к его хозяину - работорговцу Фалиху. Это был араб с тёмным загорелым лицом и густой чёрной бородой, закутанный в просторный коричневый халат, по цвету почти не отличимый от загара. На голове был светло-зелёный тюрбан.
Сидя на ковре в окружении разложенных по нему листков, Фалих довольным голосом говорил что-то чернокожему помощнику, сидевшему рядом с письменным прибором в руках. Очевидно, в живых осталось достаточно рабов, чтобы работорговец мог веселиться.
Фалих подобно врачу-еврею знал персидский язык, поэтому мог разговаривать с рабами-персами без толмача.
- Как ты себя чувствуешь? - заинтересованно спросил работорговец у Шехабеддина, которого только что ввели в хозяйскую палатку.
- У меня ничего не болит.
- Хорошо, - улыбнулся Фалих. - Тогда сейчас мы придумаем тебе имя.
- У меня уже есть имя, - заметил Шехабеддин, которого пока звали не Шехабеддином, а тем именем, которое дал отец.
- Для раба оно не подходит, - уверенно ответил Фалих, а ведь даже не спросил, что за имя. - Если в городе выйти на людную улицу и громко назвать это имя, на звук обернётся пять-шесть голов. А нужно, чтобы обернулся ты один. Понимаешь?
В руках у Фалиха оказался Коран в красивом переплёте из светлой кожи. Работорговец открыл священную книгу наугад и, не глядя, ткнул пальцем в страницу:
- Шихаб, - прочёл Фалих слово, оказавшееся под пальцем. - Теперь тебя зовут Шихаб. - В переводе с арабского это слово означало "метеор" или "падающая звезда".
Позднее, оказавшись при турецком дворе, Шихаб сказал, что его зовут Шихаб ад-Дин. У арабов добавление ад-Дин означало, что имя дали не родители, и что это скорее прозвище. Но турки выговаривали это так, как позволял их язык - Шехабеддин. И отражали на бумаге так же.
Евнуху оставалось только согласиться с турками. Следовало не роптать и благодарить Аллаха за то, что теперь он служит не просто в богатом доме - во дворце. А началось всё, когда Шихаба и ещё тридцать евнухов купил турецкий чиновник, отправленный в путешествие, чтобы приобрести оскоплённых белокожих рабов, которые были бы приятны на вид и хорошо воспитаны. Они понадобились, чтобы служить в личных покоях турецкого султана Мурата.
Конечно, можно было бы сделать заказ одному из купцов, которые привозили свой товар в турецкую столицу, но в итоге султан решил, что получится надёжнее и дешевле, если один из придворных сам съездит к арабам и купит то, что нужно. Вот так Шихаб, которому тогда уже исполнилось семнадцать лет, попал в Турцию.
Дни путешествия не проходили в праздности, потому что все евнухи за время путешествия должны были выучить турецкий язык хотя бы настолько, чтобы понимать основные приказы:
- Кто выучит лучше, у того будет лучшая должность, - с улыбкой объяснил турецкий чиновник.
По приезде Шихаб стал Шехабеддином - так его записали в дворцовой канцелярии, и после этого он пять лет прислуживал в личных покоях Мурата. Затем почти случайно получил свободу, был назначен на должность начальника албанских земель, сменил ещё целый ряд должностей, весьма значительных...
Так прошло ещё двадцать лет. Султан Мурат, которого Шехабеддин помнил ещё молодым, начал стариться, растерял здоровье и умер, оставив трон сыну, но Шехабеддин был только рад такому исходу, потому что заранее позаботился о том, чтобы заслужить расположение наследника престола - Мехмеда. Мехмед бесконечно доверял Шехабеддину и потому держал при себе в качестве начальника белых евнухов, то есть своих личных слуг.
* * *
Считалось, что начальник белых евнухов имеет внутри дворца такую же власть, как великий визир - за пределами дворца, а Шехабеддин-паша, конечно, пользовался своим положением. "Когда я во дворце, то равен Халилу, - говорил он себе. - Значит, именно там могу бороться с Халилом на равных".
Вот почему евнух, переговорив с Заганосом, покинул своё городское жилище одновременно с другом - торопился вернуться туда, где властвует. Заганос верхом на коне и в сопровождении конной охраны выехал из ворот на улицу, чтобы направиться к себе домой, а Шехабеддин в крытых носилках, точно так же окружённых охраной, но пешей, направился в противоположную сторону, во дворец.
Такой разъезд было сложно не заметить со стороны, особенно если нарочно сидишь целыми днями у окна в доме напротив и получаешь за это скромное жалование. Шехабеддин знал, что за его домом наблюдают. И помнил, что раньше были также другие наблюдатели.
Они пытались следовать за носилками евнуха, но этим людям "не везло". На одного напали и сломали ногу, чтобы не слишком быстро бегал. А другой в один прекрасный вечер исчез неизвестно куда. Так великий визир Халил-паша понял, что следить за носилками не удастся, но зато можно следить за домом. Именно это и делалось, так что великому визиру, конечно, доложили бы, что его враги встретились и о чём-то договорились.
