Он неопределенно пожал плечами и отвернулся.
Охотники растерянно переглянулись.
Митридат начал спускаться с лестницы. Каждый шаг его был дольше предыдущего. У последней ступеньки он остановился и вдруг снова вернулся к Диофанту.
— Повтори.
Диофант не услышал, а угадал это слово, сказанное беззвучно. Он вздохнул. Главное уже было произнесено, но тяжесть почему-то не оставляла его. Он сказал:
— Твой отец, царь Понтийский Митридат Эвергет, умер.
Митридат опустился на ступеньку, медленно провел рукой по лицу. Оглянулся на вход, к которому сидел спиной.
Диофант сказал:
— Сейчас ты должен пойти к матери. Ей сейчас очень тяжело. Помни, что отныне ты — царь и мужчина.
Митридат поднялся, подошел к нему почти вплотную.
— Тяжело? — он смотрел в глаза Диофанту. — Ей тяжело? И ты веришь в это?
Диофант молчал. Митридат отвел взгляд в сторону.
— Это же она убила его, — тихо сказал он. — Почему же ты говоришь, что ей тяжело?
Диофант отшатнулся, и голос его изменился. Он предостерегающе поднял руку:
— Царь умер. Его никто не убивал. Не следует так говорить!
И тогда Митридат улыбнулся. И от этой улыбки Диофанту стало нехорошо. Лицо Митридата в эту минуту поразило его, потому что это уже не было лицо двенадцатилетнего мальчика. Сквозь мальчишеские черты вдруг явственно проступили жестокость и властность взрослого мужчины.
— Хорошо, — сказал Митридат. — Ты говоришь, царице тяжело? Она ждет меня?.. — он в раздумье опустил голову. — Я был хорошим учеником, Диофант. Мне кажется, я и впредь буду хорошим учеником. Я пойду… к царице, — он через силу выговорил это слово. — Но несколько позже. Сейчас я должен распорядиться… — он оглянулся. — Об олене. Ты понял меня, Диофант? Иди же к моей матери, Диофант, учитель мой, и скажи ей, что скоро я буду у нее.
Митридат долго и, казалось, бесстрастно рассматривал лицо Лаодики. Наконец его губы разжались, и он сказал:
— Прежде чем прийти сюда, я отправился к себе. Чтобы умыться и переодеться после охоты. На столике возле моего ложа я нашел нож. На лезвии этого ножа — запекшаяся кровь. Я очень удивился этой находке. Но потом понял, для чего этот нож подбросили в мою спальню. Я понял, что кровь на его лезвии — кровь моего отца. Видимо, мои друзья дали мне понять, что отец убит этим ножом и что я должен отомстить за него. Впрочем, возможно, это означало также и то, что я сам должен опасаться убийц.
Лаодика побледнела. Она поднялась со своего места и сделала шаг к нему. Но его взгляд остановил ее.
— Ты хочешь сказать…
— Я говорю.
Лаодика почувствовала, что во рту пересохло. Едва шевеля губами, она спросила:
— И ты знаешь… кто… его… убил?
Митридат удивленно поднял брови.
— Знаю ли я? Разумеется… Садись, я не хочу, чтобы ты стояла.
Лаодика села, безвольно опустив руки.
Он продолжал:
— Не так уж трудно это узнать. Митридат Эвергет, мой отец, готовился к войне. Его убийц нужно было искать среди тех, кто этой войны не хотел. — Митридат холодно улыбнулся. — Ты, наверное, удивляешься тому, что убийцы все еще живы? Сначала я хотел, чтобы вот этот нож побывал в груди каждого из них. Но потом понял, что какой же я царь, если только так могу отомстить? И я отправил послания моим военачальникам. Дорилаю Тактику, Неоптолему. Архелаю и другим. Пусть собирают войска.
Он поднялся.
— Теперь я беспокоюсь о твоей безопасности, — сказал он. — И о безопасности моей сестры Лаодики и моего брата.
Митридат Хрест, младший брат Митридата Евпатора, был хилым, болезненным мальчиком. Формально он теперь тоже считался царем Понта.
— Я не хочу, чтобы ты покидала свою спальню. У двери я поставлю стражу. Это честные и преданные люди. Они не допустят к тебе посторонних. Я хочу сделать это, поскольку убийцы еще во дворце. — Митридат подошел к двери, остановился.
— Сюда должен прийти Диофант. Передай ему, что я жду его в моей походной палатке. После захода солнца.
Оставшись одна, Лаодика вяло удивилась тому, что больше не испытывает страха.
— Все пустое… — прошептала она. — Поздно…
Камень был отпущен и теперь несся с горы, сметая на своем пути и тех, кто тащил этот камень по склону. Камень рос, превращаясь в огромную глыбу, заслоняя солнце.
— Все пустое…
Митридат лежал на животе, упершись узким мальчишеским подбородком в сжатые кулаки. Он не пошевелился, когда вошел Диофант, только, чуть скосив глаза, взглянул на вошедшего.
Диофант остановился у входа.
— Ты хотел видеть меня? — спросил он.
Митридат не ответил. Он лежал в прежней позе и молчал, словно не слыша вопроса. Диофант неловко кашлянул.
— Я слышу, Диофант.
И снова замолчал.
Диофанту стало не по себе. Он снова ощутил двойственность этого человека, двойную природу его, двойной облик — мальчика и мужа, царевича и царя, волчонка и волка. Ему захотелось выйти из палатки. Молчание, повисшее под низким войлочным сводом, стало осязаемым и тяжелым. Но он остался стоять неподвижно, и только руки его сами собой взялись за твердую перевязь меча.
Молчание затягивалось, становилось невыносимым.
Да есть ли здесь кто-нибудь кроме него?
Митридат приподнялся на ложе.
— Я учился у тебя, — сказал он. — Теперь я умею попадать в цель и хорошо держусь в седле.
Диофант склонил голову.
— Твоя похвала — большая честь… — пробормотал он.
Митридат рывком поднялся на ноги, подошел к нему почти вплотную. Он едва доставал Диофанту до подбородка.
— Теперь слушай, — тихо сказал Митридат. — Слушай меня и ответь: кто убил моего отца?
— Кто тебе сказал, что твой отец убит?
Митридат указал в угол палатки.
— Что там? — голос его опустился до шепота.
Диофант присмотрелся.
— По-моему, это собака, — неуверенно сказал он.
— Подойди и взгляни.
Диофант опустился на корточки подле громадного, неподвижно лежащего пса. Непонимающе посмотрел на царя.
— Этот пес сдох.
Митридат глухо ответил:
— Сегодня утром мне не хотелось есть. Я отдал ему еду. В полдень он сдох.
Диофант резко выпрямился:
— Ты допросил повара?
Митридат отрицательно качнул головой.
— Почему?
— Когда он принес мне ужин, я приказал ему выпить полный кубок вина, предназначенного мне. Он не успел дойти до двери, — полные губы Митридата дрогнули. — Так ты не знаешь, кто убил моего отца?
Диофант почувствовал, что щеки его горят.
— Нет, — ответил он, а взгляд полумальчика-полувоина продолжал держать его так, что еще немного — и он перестал бы думать самостоятельно.
Он собрал все силы и повторил громко:
— Нет, я не знаю. Боги хранят тебя, царь.
— Не знаешь… — словно не слыша его последних слов, протянул Митридат, и взгляд его отпустил сотника. — Хорошо, — он улыбнулся, и улыбка его испугала Диофанта. — Значит, это случайность.
Улыбка царя была мужской улыбкой на детском лице.
— Хорошо, — повторил он, не улыбаясь более. — Скорее всего, это случайность скорее всего, мой пес сдох от старости. Скорее всего, раб еще до моего кубка порядком нагрузился где-то. Скорее всего, он очнется утром, и у него будет болеть голова, и он ничего не будет помнить.
При каждом «скорее всего» у Диофанта начинало стучать в висках.
— И скорее всего, если мои подданные вновь останутся без царя, — сквозь зубы произнес мальчишка, — это тоже будет не более чем случайность. Почему бы и нет? Однажды я не проснусь утром, и царем станет Митридат Хрест, мой брат. Вскоре он умрет, потому что часто болеет. А перед смертью сделает то же, что в свое время сделал пергамский царь Аттал — завещает свое царство Риму. И римляне придут в Синопу, чтобы поставить здесь храм богине Случайности, и принесут в жертву свободу понтийцев. И винить в этом будет некого: случайность!
Он подошел к столику и налил в чашу немного вина. Медленно поднял чашу и так же медленно, не отводя взгляда от мгновенно побелевшего лица Диофанта, поднес ее к губам.
Скулы Диофанта свело судорогой, кожа на лице натянулась.
По-прежнему глядя ему в глаза, Митридат коснулся губами края чаши.
— Остановись! — крикнул Диофант.
Митридат нахмурился.
— Что это значит?
— Не пей, — выдохнул Диофант.
— Почему?
— Из… Из этой чаши… — Диофант запнулся.
— Да? — спокойно спросил Митридат, и лоб его разгладился. — Из этой чаши — что?
Диофант перевел дыхание и хмуро произнес:
— Ты же сам сказал, что из нее пил раб.
— Верно, — кивнул Митридат. — Но я хочу пить, а другой чаши здесь нет.
Диофант взял чашу из его рук, вылил вино на землю. После этого он тщательно протер чашу краем плаща. Поставил ее на столик.
— Теперь можешь пить.
