Глава шестая
Приближался день свадьбы, когда душа моя должна была слиться воедино с душою моего мужа, и я напрягала всю свою волю, стараясь убедить себя, что смогу его полюбить, стать ему доброй супругой и примерной матерью наших детей.
Я стремилась себя уверить, что его неприглядная наружность — всего лишь оболочка, скрывающая возвышенную душу, и что Господь, без сомнения, одарил его, как и других, при рождении на свет равной мерой хороших и дурных качеств.
При мысли о том, что его толстые пальцы прикоснутся к моему телу, что его плоть проникнет в мою, и его семя оплодотворит мое лоно, меня охватывал ужас. Я старалась не думать об этом.
Страшно было представить, что я буду рожать детей, похожих на этого мужчину со столь отталкивающей внешностью, и что его душа сольется с моей.
Но хуже всего было то, что я не решалась ни с кем поделиться и малой толикой своих мыслей, своих страхов, переполнявшего меня отвращения, и в сердце моем постоянно тлела тоска.
Отец мой, мать и брат ожидали дня моей свадьбы с волнением и радостью, ведь в этот день должны были стать еще более очевидными знатность и связи нашей семьи, укрепиться ее репутация.
Вся Ветилуя только и говорила о том, как торопится, вникая тем не менее во все мелочи, Манассия с постройкой великолепных покоев, которые должны были стать нашим общим домом.
И те, кто их видел, и те, кто только слышал от строивших и украшавших наш дом, как он будет выглядеть изнутри, пересказывали друг другу подробности и добавляли при этом, что дом похож на королевский дворец и что счастлива будет женщина, которая станет его хозяйкой.
О Господи, ты свидетель, что в те дни я была бы гораздо счастливее, если бы простой пастух, но кроткого нрава и с лицом добрым и спокойным, ввел меня в свою хижину, и я служила бы ему охотнее и чувствовала себя в роли пастушки лучше, чем в роли хозяйки дома Манассии.
Тогда я поняла, что люди, завидуя другим, сами того не зная, часто завидуют чужому горю.
Поняла я и то, что завидовать бессмысленно, потому что у каждой вещи, кроме привлекательной стороны, всегда есть изнанка, недоступная поверхностному взгляду и часто неприглядная, порождающая беду.
Не буду больше описывать дни жуткого страха и тягостных ощущений, которые предшествовали свадьбе. Не буду писать и о свадьбе, восхитившей весь город, о знатных гостях, которые своим присутствием оказали честь моей семье и семье Манассии, о подарках и яствах, приготовленных поварами из дальних стран. Я не притронулась к этим блюдам, как не в состоянии была и оценить затуманенным взглядом украшения с драгоценными камнями и прочие подарки. Все это промелькнуло как страшный сон, от которого в памяти осталась только первая ночь, когда я перестала быть девственницей.
Лоно мое начинает болеть при одном воспоминании о той ночи, когда огромный, толстый, захмелевший Манассия набросился на меня, как охотничий пес на загнанную дичь, раня мою душу и тело своей грубостью.
Он безжалостно унизил меня, раздев и заставив показать свое тело при свете ярко горевших свечей.
В упоении сладострастия, полупьяный, он не заметил ни слез, ни безгласной мольбы пятнадцатилетней девочки-женщины утихомирить свои порывы и хоть одним утешительным словом нарушить мрачную тишину, в которой все это происходило.
Как я была беспомощна, как несчастна, как подавлена насилием, которому я не могла противостоять, в ужасе от сознания, что мои болезненные стоны только разжигают его страсть.
И я подумала: неужели это и значит быть женщиной? Неужели без этих страданий и унижений не может быть ни материнства, ни уважения Общины? Неужели моя мать и мать моей матери так же зачинали своих детей?
Или же мой муж — самый бесчувственный из всех мужчин, и в отношении к женщине отражается его крутой нрав, воспитанный привычкой к безраздельной власти над людьми и жесткими правилами торговли?
В последующие дни Манассия оставался все таким же ненасытным и таким же грубым, независимо от того, был он трезв или разогрет вином. Я все так же была для него не более чем огоньком, подогревавшим его собственный жар. Мне так и не удалось понять, что имела в виду одна из моих подруг, вышедшая замуж на месяц раньше меня: она потихоньку призналась мне, что ощущает в объятиях своего мужа восторг и наслаждение, не сравнимые ни с какими другими земными радостями.
Я же испытала радость лишь на девятый день после свадьбы, когда у меня начались крови и я, согласно Закону, стала нечистой на семь дней.
К счастью, Манассия оказался богобоязненным и никогда не добивался моей близости в эти дни.
Так и стали для меня самыми радостными дни, когда я получала возможность уединиться в своей комнате, чтобы предаться воспоминаниям о счастливых и беззаботных временах, когда я жила в родительском доме, окруженная всеобщей любовью.
В доме Манассии ко мне была приставлена личная служанка.
Звали ее Шуа.
Располагать личной служанкой было признаком знатности и богатства. Лишь десять богатейших женщин Ветилуи имели личных служанок, которые прислуживали только им и не выполняли другой работы по дому или по хозяйству.
Шуа была женщина молодая, но уже опытная. Муж ее погиб несколько лет назад, сопровождая купцов в Иерусалим.
На третий день пути они подверглись нападению разбойников, которые их ограбили и убили почти всех.
Только одному человеку из всего каравана удалось пережить это побоище. Он-то и сообщил осиротевшим женщинам печальную весть о том, что товары, принадлежавшие их мужьям, исчезли, а тела и души их остались лежать в пыли, так и не дождавшись священного обряда и благословения, необходимого для перехода в мир иной.
Шуа почти никогда не говорила о своем покойном муже, но из ее скупых ответов на прямые вопросы Манассии я заключила, что особенно приятных воспоминаний о супруге у нее не осталось.
Короче говоря, моя служанка не очень-то любила рассказывать о себе, но когда дело касалось других женщин нашего города, она становилась более чем словоохотливой.
С первого же дня я поняла, что Шуа — отнюдь не то существо, которому можно доверить свои сердечные тайны. Но все-таки я могла коротать время в разговорах с ней, пользоваться ее советами в ведении хозяйства, в покупках, в приготовлении блюд для гостей с Запада или для торговцев с Востока.
Она была знающей и умелой прислужницей и с удовольствием исполняла также обязанности компаньонки.
Еще раз повторю: на первый взгляд это была идеальная служанка. И все-таки с самого начала нашего знакомства я почувствовала, что между нами не может быть более близкой дружбы.
При всех достоинствах этой женщины в ней ощущалось присутствие какой-то неясной, темной силы.
Человек может привыкнуть ко всему, даже к страданиям.
Ведь и верблюды неделями бредут по пустыне, мечтая о тени оазиса.
Так приняла я свою горькую жизнь и поддалась течению повседневности, убеждая себя, что только такая жизнь и возможна.
Проходил месяц за месяцем, но лоно мое, орошаемое семенем Манассии, оставалось бесплодной нивой.
Было похоже на то, что дом останется без наследника, что было постыдно для моего мужа. Мне же оставалось только терзаться сознанием своей никчемности.
Чем больше был страх моего супруга остаться последним в своем роду, с тем большим рвением он посещал мою постель. Как будто усилиями мужчины можно заставить Небо излить свое благословение на утробу женщины.
Никому я не могла высказать мысли, к которой я пришла в эти месяцы: я не могу зачать ребенка потому, что я его не хочу.
Я содрогалась при мысли о том, что плод чрева моего будет похож на Манассию.
Мне казалось, что я смогу забеременеть только тогда, когда с любовью приму близость моего мужа.
Я уверила себя в том, что Иегова благословит прикосновения наших тел только тогда, когда их осенит любовь.
Манассия злился, понимая, что начинает терять уважение граждан Ветилуи, и это отнюдь не возвышало его в моих глазах.
Как-то на десятом месяце нашего брака около полудня я сообщила мужу, что у меня начались крови и что семь дней я буду нечистой. Он пронзил меня холодным взглядом и в бешенстве произнес:
— Ты не можешь выполнить свой долг. Не можешь или не хочешь дать мне наследника. Навлекаешь хулу на мой дом, имя мое позоришь.
Дня три спустя, как донесла мне Шуа, Манассия говорил мужчинам на площади, что ему придется взять вторую жену, ибо он уже не надеется получить от меня наследника.
— Если он приведет вторую жену, и она ему родит сына, ты, госпожа моя, потеряешь право первенства, — говорила служанка.
— Знаю. Но я ничего не могу поделать.
— Неподалеку, за городскими стенами, живет одна знахарка. Ее травы многим помогли испытать радость материнства.
