— Это ты ударил убийцу стилем?
— Я. Но он бросился на меня с кинжалом.
— Послушай, давай сделаем так. Я тут с Мевией и ее сыном Марком. Я пошлю Марка за наемной лектикой [19], доставим тебя…
— К тебе домой… — вдруг сказал Фламма, и его опять затрясло. — Только к тебе домой пусть отнесут. Больше никуда.
Приск нахмурился. У него на сегодняшний вечер имелись совсем иные планы, нежели ухаживание за Фламмой и общение с лекарем. Но, учитывая, что библиотекарь жил в съемной комнатушке на четвертом этаже инсулы [20], а его единственный раб, изрядный лентяй и жулик, наверняка убежал играть в кости до самого вечера, то просьба выглядела вполне уместной.
Когда Приск вернулся в латинскую библиотеку, преторианец уже разговаривал со степенным немолодым греком, одетым неброско, но богато. Судя по всему, один из императорских вольноотпущенников. Смотритель библиотеки что-то записывал на восковые таблички.
— Мерзавец ранил еще одного библиотекаря, надо срочно отвезти его домой, — сказал Приск.
— И кто у нас такой невезучий? — фыркнул вольноотпущенник. — Наверняка Фламма.
— Точно…
— Подержи его в кровати подольше… — рассмеялся грек. — Мне иногда кажется, что этот парень притягивает беды. В прошлом месяце он едва не устроил пожар. А сегодня — убийство. Преторианец сказал, что тебя зовут Гай Осторий Приск.
— Именно так.
— Это же твоя статуя в портике?
— Точно.
— Рад, что ты проявил себя снова как герой и не дал уйти убийце.
Похоже, причина происшедшего смотрителя ни на палец не волновала. Типичный ритор. Они приучены видеть мельчайшие детали, но не замечают целого. А вот Приска происшедшее сильно встревожило.
— Хорошо, — уступил Приск, оценив ситуацию. — Сделаю, как скажешь.
— Ты здесь один?
— Нет, я же сказал: пришел с Мевией и ее сыном Марком. Ты меня вообще-то слушал?
— Слушал, да… Постарайся по дороге их отослать… очень тебя прошу…
— Попробую, — согласился Приск. — Но Мевия, как все женщины, любопытна.
— Что может быть интересного в раненом библиотекаре… — простонал Фламма.
— Есть ткань поблизости?
— Вон там… в одной из ниш… немного льна — подклеивать драные пергаменты.
Приск отыскал в указанном месте обрезки полотна, а также — флягу с вином (весьма крепким, как выяснилось после пробы). Это было очень кстати — плеснуть на рану и дать пару глотков раненому.
— Ну вот, ты теперь как новенький… — усмехнулся Приск, разглядывая не слишком удачную повязку.
— Гай… — пробормотал Фламма шепотом, — ты меня прости, ладно?
— За что? — не понял Приск.
Но Фламма не ответил.
Однако, за что просил прощения библиотекарь, выяснилось очень быстро.
Лето 866 года от основания Рима
Рим
Когда Приск подходил к своему дому, то всякий раз старался не смотреть на колонны у входа. Этот пристроенный вестибул (а вернее — настоящий портик) был творением рук самого ненавистного человека в мире. Авл Эмпроний, получивший имущество Присков в награду за подлый донос, начал обустраивать здесь свое гнездо на новый лад. Начал-то он начал, да не преуспел.
Где теперь Авл Эмпроний? В последний раз Приск сталкивался с ним на Данубийском лимесе, но и тогда этот мерзавец снова ускользнул.
Исчез, растворился. А колонны стоят.
И все же по какой-то причине новый хозяин не приказал снести это безобразие. Может быть, он просто любил этот дом, как любят живого человека, а пережитые напасти и горе не в силах поколебать это чувство. Здесь жил его отец, здесь в перистиле он учил Гая сражаться, здесь преторианцы убили отца по приказу императора Домициана. Ни за какие блага на свете Приск не расстался бы с родовым гнездом снова. На втором этаже он велел пристроить деревянный балкон, а Кориолла украсила его цветами в горшках. Такие балконы делались обычно в инсулах, а не в частных домах, но почему бы и нет, если здесь можно с удовольствием посидеть вечерком вместе с женушкой, наблюдая, как кипит столичная жизнь в узкой улочке у них под ногами.
Привратник дрых в тени портика у входа, устроившись на низенькой табуретке в обнимку со здоровенным псом по кличке Борисфен. Хозяина Борисфен учуял, приподнялся, вильнул хвостом. Пса этого Приск привез с Данубийского лимеса, с годами зверь сделался огромен, неповоротлив и напоминал закованного в броню катафрактария [21]. Привратник был стар и к тому же изуродован во время Первой Дакийской войны, но предан не хуже пса и еще довольно силен.
Приск велел остановить лектику у входа, расплатился с носильщиками и помог Фламме выбраться из носилок. За время пути раненому стало немного легче — во всяком случае, он успокоился и перестал трястись. Может быть, потому, что Мевия догадалась остановиться у ближайшего фонтана и дать раненому напиться. Сказать к слову, после того как Фронтин при императоре Нерве назначен был смотрителем водопровода в Риме, вода в столице сделалась намного вкуснее и чище. Приск и Мевия тоже напились. После чего Мевия без всяких намеков со стороны Приска объявила, что ей надо срочно домой — она и так уже слишком задержалась, — и ушла вместе с Марком, как бы демонстрируя, что убийство в библиотеке более ее не касается. Кто спорит, на первый взгляд во всей этой истории не было ничего интересного. Но Приск чуял — тут какая-то опасная тайна. Недаром Фламма трясется и молчит.
Вместе с привратником Приск ввел раненого в атрий. Фламма при каждом шаге стонал и закатывал глаза, но после трех или четырех шагов вдруг пробормотал:
— Ты так мне и не сказал, сколько стоят эти колонны.
Приск остановился.
— Может быть, ты сам пойдешь, а не будешь виснуть у меня на руках?
— Ну и пойду… — Фламма приосанился, но правой руки с живота не убрал. — А этот мрамор точно не по твоему кошельку.
— А плевать… — отозвался Приск.
Речь шла о новых колоннах каристийского мрамора в атрии, которые хозяин установил в прошлом году. Рисунок для мозаики на полу бывший центурион придумал самолично, хотя подобной деталью хвастаться и не стоило — не пристало римлянину такое занятие. Его сфера — война и политика, управление поместьем, на худой конец — если беден — земледелие, а для сословия всадников — торговля. А рисунки, фрески, мозаики — эти безделки хозяева мира всегда оставляли грекам. А римлянину оставалось просто гордиться красотой дома и богатством.
— Пойдем в таблиний [22]? — предложил хозяин Фламме.
— Лучше в библиотеку, — пробормотал раненый. — К тому же это бывший таблиний… Избираем компромисс…
Фламма обожал разные такие словечки, а еще обожал являться к Приску в гости без предупреждения. Впрочем, хозяин не протестовал. И пускай порой Фламма выглядел нелепо, родство их душ с каждым годом становилось очевиднее. Вечером за обедом друзья могли часами обсуждать «Метаморфозы» Овидия. А еще Фламма притаскивал эпиграммы — он их обожал — и зачитывал творения Ювенала самолично, пытаясь под шумок непременно прочитать и пару своих — но бывал тут же уличен и раскритикован за неудачный слог и натужные шутки.
Что касается библиотеки, то половина свитков в ней и так принадлежала Фламме — в съемной комнатушке книги попросту негде было хранить, а Фламма почти все деньги, что оставались после оплаты жилья и еды, тратил на свитки. Так что кресло, в которое его теперь усадили, было ему как родное — здесь он просиживал часами в дни праздников, когда большинство жителей столицы с утра до вечера торчали в амфитеатре Тита или в Большом цирке.
— Прим, пошли внучонка за лекарем, — велел хозяин привратнику.
Ни детей, ни внуков у Прима не имелось, но, как к родному, он привязался к мальчишке, которого Приск купил в Мезии, и теперь все в доме кликали мальца внучонком.
Библиотека в самом деле когда-то служила таблинием отцу Приска, потому что от настоящего таблиния в те дни пришлось отказаться. Теперь молодой хозяин, вернув себе дом, устроил здесь хранилище книг. Комната была просторная, с окном, выходившим в перистиль. От Эмпрония здесь остались кресла и большой стол, а еще за время недолгого своего владения доносчик успел застеклить окно, но летом раму всегда держали открытой.
— Закрой окно, — попросил Фламма. Голос его больше не дрожал, но говорил библиотекарь очень тихо.
И было что-то в его голосе такое, что-то настолько зловещее, что Приск тут же повиновался. Он закрыл окно и повернулся к старому товарищу. Тот наконец разжал правую руку, и складки сбившейся набок тоги медленно развернулись. Тогда библиотекарь извлек из-под шерстяной изжеванной и перепачканной в крови ткани кожаный футляр.
