— Мы умрем с голоду, — шепчет Инь-лань.
Ван Ян выходит. Солнце обливает горы словно раскаленным потоком лавы. Вдали горячий воздух заметно течет, как сахар, тающий в теплой воде. Над оросительными канавами чуть заметны легкие струйки пара.
Засыхающие старые деревья резко обозначились на небе, и даже вечно сверкающая вода на быстринах реки, кажется, течет тише.
Уровень воды на рисовых полях очень низок. Такого уровня давно не видели опытные крестьянские глаза. А ведь время «малых дождей» уже наступило…
Фу все продолжает торговать на площади. Вокруг него масса соломенных шляп, похожих на грибы, и хмурые, заискивающие, загорелые лица. Подходит Ван Ань, кабальный арендатор.
— Тебе не дам, — говорит Фу. — За тебя некому платить.
Ван Ань поджимает губы и отходит. Ван Ян протискивается через толпу и угрюмо кланяется. Фу смотрит на него пристально:
— Опять пришел? Я уже сказал: я не могу больше прощать долги. Надо платить. Принеси мне семь связок медных монет или на такую же сумму серебра.
— Прошу почтенного Фу… Откуда мне взять серебро?
— Никаких просьб! — ворчит Фу. — Ты мог бы устроить свои дела, как разумный человек. Мне сказали, что Ван Чао-ли предлагал тебе стать его арендатором. Он дает тебе рисовую рассаду и буйвола за такие пустяки, как пол-урожая.
Ван Ян делается еще мрачнее:
— Мне нужна земля моих предков.
— Достойное желание, — язвительно говорит Фу, — но некоторые желания невыполнимы. Я слышал даже стороной, что добрый Ван Чао-ли готов внести часть твоего долга, лишь бы помочь тебе. Он заботится о вас, как о детях.
В толпе глухой, неопределенный ропот. Фу оглядывается с беспокойством.
— Вы потеряли уважение к «отцу», к великому Вану?
— Он «отец» тем, кто несет ему рыбу и овощи по праздникам, — замечает крестьянин, стоящий в задних рядах. Судя по голосу, это Ван Ань.
— У нас голод…
— У него амбар набит зерном. Это наш общинный амбар, он держит его на запоре…
Фу испугался. Впервые так невежливо отзывались об «отце» крестьяне.
— Великий Ван Чао-ли лучше знает, что делать с вашим амбаром, — говорит Фу сухо. — Но, так и быть, — обращается он к Ван Яну, — я даю тебе еще мешочек из уважения к сединам старца. Твой отец потерял зрение от старости?
— Нет, — потупившись, отвечает Ван Ян. — У него выколоты глаза.
— Как?
— Четыре года назад у нас еще был буйвол. Он забрел в рисовое поле Ван Чао-ли. И это заметил Чжан Вэнь-чжи…
— Владелец закладной конторы?
— Да. Он побежал к Ван Чэо-ли и сказал, что буйвол моего отца ест молодые ростки. Ван Чао-ли с сыновьями отправился туда. Меня не было, а поблизости был мой отец Ван Хэ. На него накинулась толпа миньтуаней[9] и сыновья Ван Чао-ли. Они потащили его. По дороге они решили выколоть ему глаза за то, что он плохо смотрел за скотиной. Мой отец просил, умолял, предлагал все имущество. «Нет, — сказали они, — нерадивый крестьянин должен быть наказан, чтобы другие не испортились». Чжан Вэнь-чжи был там, и он смотрел и молчал.
— И они выкололи ему глаза?
— Да. Я нашел его в крови, и он не узнал меня.
Фу молчит некоторое время.
— Таково было желание неба, — говорит он.
— Да. Мой отец ходил к алтарям в Учан и даже в Нанкин, Жег свечи, много свечей. Ходил к прорицателям. Потом он с горя пошел даже к заморским дьяволам в самом конце реки. У них есть такая лавка, где, говорят, пришивают руки, ноги и даже голову[10]. Отец просил вставить ему новые глаза, чтобы он мог видеть. Но они не хотели. Тогда он отправился назад. Он странствовал целый год.
Фу говорит:
— Таково желание неба.
— И доброго вашего «отца» Ван Чао-ли, — добавляет чей-то насмешливый голос из задних рядов.
Фу испуганно оборачивается.
— Кто это сказал?
Молчание. Грубые, усталые лица крестьян неподвижны.
Фу где-то слышал этот голос. Он силится вспомнить и не может. Этот голос послышался из группки лодочников и рабочих, которые притащили джонку купца. Они стоят толпой и посасывают трубочки.
— Я был на юге, — продолжает тот же голос. — Все тамошние «отцы» уже без голов. Там крестьяне знают, какая цена доброте неба и хозяина.
— Тише! — кричит Фу. — Если об этом узнает окружной начальник…
— Вы тут сидите и гнете спины, — перебил его знакомый голос, — и не знаете, что «Красные Повязки» вступили в Хунань[11], что они сильнее, чем маньчжуры, что императорские наместники бегут от них и по всему югу бушует буря…
— Молчи! — завопил Фу. — Я не желаю, чтобы моя голова слетела вслед за твоей!
— Не знаю, как ты, а я не боюсь за свою голову, — ответил голос. — У меня есть друзья на переправе в Цзэйцзинь.
Купец осекся. Цзэйцзинь в буквальном переводе значит «разбойничья переправа».
— Собирай свои товары, почтенный, — продолжал голос. — Скоро будет великое потрясение. Нынче плохой фыншуй для вашего брата. Увидишь: не пройдет и месяца, как в этих местах будет большой пожар. Скоро вся река будет в огне.
— Небо… — начал кто-то из крестьян.
— Небо молчит. Вы видите, оно не шлет ни капли дождя. Небо высохло. Боги мертвы. «Красные Повязки» режут косы и убивают маньчжурских генералов, а небо молчит. Возьмите ножи, глупые деревенские головы! Помните, как сказано: «Малые Мечи» сметут все дочиста!»[12]
— «Малые Мечи»… — повторили некоторые. Им был знаком этот клич.
Купец торопливо собирал товары. Он знал, как опасны такие речи. Через несколько минут его не было на площади.
Крестьяне обступили лодочников.
— Кто это сказал? — спросил Ван Ян.
Из толпы вышел коренастый, широкоплечий человек в синей просторной куртке. Левая щека у него была рассечена.
— Где тебя так разукрасили? — удивился Ван Ян. — Ты сражался с разбойниками?
— Я сражался с заморскими дьяволами возле Кантона. Я видел их большие корабли и пестрые флаги. Мне разорвало щеку осколком от их огненного ядра. Я был в отрядах пинъинтуань[13] и воевал с ними в трех приморских провинциях. Но они оказались сильнее нас. Теперь я стал грузчиком.
— Расскажи про «Красные Повязки», — хмуро сказал Ван Ань.
— Я бродил по всему югу. «Красные Повязки» поднялись против пекинского императора. Они поклялись уничтожить маньчжур и вернуть страну китайцам. Они разрушают храмы и монастыри, жгут помещичьи грамоты, никто не может устоять перед ними. Я видел, как бежали солдаты и окружные начальники из Гуйлиня и Цюаня, как бежали богачи из Хунани. Во главе «Красных Повязок» Небесный Царь, который говорит от имени бога. С ним идут тысячи тысяч земледельцев, таких же как вы, с женами и детьми. Они все вооружены. Тому императору, который сидит в Пекине, пришел конец, потому что он бессилен. А Небесный Царь разрубает мечом статуи богов…
По толпе пробежал ропот ужаса.
— Да, и небо молчит и не убивает его. «Красные Повязки» вместе едят и пьют, вместе сражаются. Все бедняки в Хунани идут к ним, все ищут защиты от чиновников и вельмож и от заморских дьяволов — даже купцы.
— А что они говорят? — спросил Ван Ань.
— Я слышал, что в их государстве все люди будут братьями, все женщины будут сестрами. Добрые и умные будут управлять. О старых и слабых будут заботиться. И богатые не будут угнетать бедных, и грамотные не будут выжимать пот из неученых, и все будут поклоняться «спасителю». Больше я не знаю ничего.
Крестьяне молчали. Раньше до них доходили слухи о диковинном пророке, который изгоняет начальников и сборщиков налогов одними заклинаниями, но рассказчики добавляли обычно, что в этого пророка вселился злой дух и что он при последнем издыхании.
— Кто этот «спаситель»? — спросил Ван Ань. — Это бог или генерал?
— Не знаю. Может быть, это один из полководцев.
— Ты сам тоже из «Красных Повязок»?
— Я иду к ним, на юг. Я верю в новое царство, где не будет ни вельмож, ни тюрем, ни колодок, которые вешают на шею.
— А долги там будут?
— Насчет долгов не знаю. Небесного Царя прозвали «крестьянским царем», он, наверно, простит долги.
Снова послышался ропот, на этот раз более оживленный.
— Я думал, что вы слышали об этом, — сказал грузчик. — Но эти горы заслоняют вам свет.
Он указал рукой на каменистую гряду, которая нависла над Янцзы.
— Среди вас, наверно, есть храбрые люди… Кто пойдет со мной на юг? Кому надоело гнуть спину перед Ван Чао-ли? Мы пойдем к «Красным Повязкам» и срежем косы.
Молчание. Коренастая фигура бывшего воина кажется высеченной из того же камня, из которого сооружен горный хребет. Он замер перед толпой. На песке короткая тень с трубкой. Солнце стоит еще высоко.
— Кто со мной?
Грузчик оглядывает крестьян. Суровые лица опущены вниз, глаза глядят в землю. Капельки пота проступили на загорелых бритых лбах. Жилистые руки плотно сжаты. Это хмурая, грозная толпа голодных людей, одетых в засаленное голубое тряпье.
