Кто на Урале не слыхал сказок о чуди белоглазой? Жили будто бы в незапамятные времена по здешним горам чудины — народ мелкий ростом и своеобычный. Был будто на всех чудинов один топорик, да и тот каменный. Как понадобится чудину топор, выходит он на вершину своей горы и кричит на весь Урал, а ему с другой горы этот топорик и кидают. Когда стали приходить на Урал другие народы, чуди это не понравилось. Забралась она в самые темные леса, построила под землей бревенчатые жилища, там и скрывалась. А когда и в леса пришли чужие люди, чудь подрубила столбы своих подземных домов и сама себя погребла. Егор слыхал и о чудских копях — заброшенных рудниках, мечте всех рудоискателей. Эти копи были всегда на самых богатых медью местах, и руда в них бывала чуть тронута. Вот, к примеру, Гумешки — знаменитые копи недалеко от Екатеринбургской крепости, — они найдены по следам чудских рудокопов. Это всем известно. Но видеть своими глазами чудскую копь не приходилось еще ни Егору, ни Власу Коптякову.
Коптяков оживился необыкновенно, глазки его так и забегали. Он суетливо осмотрел склоны бугра, забрался и на вершину, а спустившись, сказал:
— Кто-то поработал уж, видать. В трех местах копано.
— В трех? — переспросил Дробинин. — Моя работа.
Целый день копали глубокий шурф. Песчаная порода была твердая, слежавшаяся, может быть, за тысячу лет. На глубине в рост человека Егор вывернул кайлом какие-то серо-зеленые ноздреватые кусочки.
— Дядя Андрей! Это что?
Дробинин определил с одного взгляда.
— Сок, — сказал он. — Тут его много.
— Сок? — удивился и не поверил Егор. — Как сок? Он же только в заводах на плавильных печах бывает, а мы дикое место копаем!
Сок или шлак — расплавленные примеси, которые получаются при плавке руд. Шлак выпускают из печи отдельно от металла, и он застывает в пенистый стекловатый камень.
— Значит, не вовсе дикое, — усмехнулся Дробинин. — Значит, у чуди плавильные печи здесь стояли.
— В старое время?
— Да уж, — шибко давно. А как иначе? Для чего им руда была нужна, как не для плавки?
Вскоре встретилась еще находка: окаменелые бревна — лестница или крепь чудских рудокопов. Бревна были насквозь пронизаны медной синью.
— Ну и глаз у Андрея! — с восхищением сказал Егору Влас. — Как он прямо на ихнюю шахту угадал. Земля будто вся одинаковая, а он: «Здесь копай!» Вот искатель!
Внизу теперь работал Дробинин, а его ученики, стоя наверху, вытягивали мешок с отбитой породой. В ожидании следующего мешка они разбирали куски породы, искали среди них руду. И руда попадалась часто, притом наилучшего качества, как уверял лялинский рудоискатель. А один мешок оказался сплошь полон гроздьями темно-зеленого малахита.
— Ай, руда!.. Ну, руда! — ахал Коптяков и рассовывал по карманам отборные кусочки. — Добрая руда! Вот бы мне такую на Ляле сыскать!
Из шурфа послышался голос Дробинина: «Подымай!»
На этот раз он сам поднимался наверх, держась за веревку руками и упираясь ногами в стенки шурфа.
— Пласт открылся, — сообщил Дробинин. — Лезь, Влас, погляди, как добрые пласты лежат. А ты, Егорша, собирай веток посуше: обедать пора.
У костра, после горячей тюри из сухарей с луком, Коптяков, не перестававший расхваливать рудную залежь, вдруг сказал, хихикая по своему обыкновению:
— Простой ты человек, Андрей Трифоныч!
— Вот на! — добродушно удивился Дробинин. — Пошто так?
— Ну, по-иному сказать, доверчивый. Такое богатейшее место, в казну не заявленное, показываешь другим — мне вот да Егору. Конечно, от нас вреда тебе быть не может. А нарвешься так-то на человека, который только о своей выгоде думает… Соблазн-то велик: награда…
— Знаю, кому говорю, — строго оборвал его речь Дробинин. — Приказчику Кошкину, небось, не скажу. На это место зарок положен.
— Кем положен? — враз спросили Коптяков и Егор.
— Народом. Думаешь, я один про эту чудскую копь знаю? Видать ее мало кто видал, а по слуху сотни людей знают. Давно знают — и молчат. Зарок такой: чтоб ни казне, ни заводчикам копь не открывать. А почему? — ближние деревни еще к заводам не приписаны и от заводских повинностей свободны. Если копь откроется, здесь непременно завод поставят, тогда ближних крестьян первыми к нему на работу припишут. Чуете? Вот и сговорено в народе: молчать.
— Андрей Трифоныч, — сказал Коптяков. — А ведь может хуже получиться. Свободных-то от заводских работ деревень мало осталось. К нашему Лялинскому заводу приписано восемнадцать деревень, иные за полтораста и более верст. Мужики за каторгу считают ходить отрабатывать такую даль. А ну как и до здешних дойдет черед, да и припишут их к какому-нибудь дальному-дальному заводу. Ведь взвоют тогда мужички, Андрей Трифоныч?
— Про что я и говорю. Коли уж неизбывно придется итти на заводскую работу да еще куда-нибудь далеко, тогда с общего совета зарок с копи снимется. Коли работать, мол, так есть место и ближе и богаче. Тогда чудская копь выйдет народной спасительницей. Понял?
— Понял, понял. Как не понять?.. А кто тогда заявку сделает? От чьего, то есть, имени?
— Не знаю. Рано о том думать.
— Как же всё-таки не подумать? Ведь награда кому-то одному достанется.
— Что это ты всё: «награда» да «награда»? Ты, Влас, вот что накрепко запомни: кто за награждением безо времени погонится и выдаст нашу чудскую копь казне, или Демидову, или их прислужникам, тому от народа положена казнь. Такой зарок… Ну, работнички, отдохнули? Берите лопаты, будем шурф заваливать.
— Как заваливать? — вскричал Егор. — Зачем же тогда копали?
— Надо было… В одиночку я этот шурф неделю бы бил, а втроем, вишь, за день справились. До ночи еще и завалить успеем.
— Погоди, дядя Андрей, — взмолился Егор. — Я и не поглядел пласта. Дай спущусь сначала.
— Лезь, коли охота. Только поживей.
По веревке Егор скользнул в шурф. Вот он стоит на дне полутемного круглого колодца. По стенкам, шурша, осыпаются песчинки. Небо вверху сузилось в голубой круг. Где же пласт? Даже не понять: где руда, где пустой камень. Наощупь, что ли, различают тут рудоискатели породы? Егор присел, рукавом почистил каменную стенку. Непонятно. Егор уже хотел смалодушничать и возвратиться наверх, не разыскав рудного пласта, но самолюбие не позволило. Упрямо, вершок за вершком, стал он обследовать стенки. Глаза постепенно привыкали к сумраку шурфа. Это вот руда — излом колючий и цветом потемнее. Если встать, то от пояса до самого низу идет сплошной слой… нет, тут два пропластка!.. Верхний потоньше, нижний много толще.
— Вылезай, парень! Чего присох? — послышалось сверху. Голова и плечи Коптякова заслонили свет.
Егор молчал и соображал: куда же идет пласт? Зажмурил глаза, вообразил себя на поверхности, на вершине холма. Где надо бить новые шурфы, чтобы они попадали на продолжение пласта?..
Впервые тут пришло Егору в голову, что искусство рудоискателя состоит не в том, чтобы находить выходы руды на дневной свет, а в том, чтобы «видеть» под землей, в некопаных местах.
— Дядя Влас, — попросил Егор. — Покажи, где полдень, где полночь.
Влас понял сразу и положил поперек отверстия шурфа палку, направленную по полуденной линии. Егор прикинул направление пласта и только после этого полез наверх.
— Ну, чего наглядел? — спросил его Дробинин, кидая в шурф первую лопату породы. — Можешь новые шурфы назначить?
Егор почуял насмешку в этом предложении, покраснел, однако показал — и даже с задором показал, — где, по его мнению, следовало бить шурфы.
Андрей с удивлением поглядел на Егора.
— Ухватка у тебя есть — скупо похвалил он и снова взялся за лопату.
После чудской копи дня три шли без задержек по увалам и настоящим горам.
Была ночь. Егор проснулся, потому что приглох костер. Пришлось встать, разгрести угли, придвинуть к ним концы сухих бревешек. Когда огонь разгорелся, Егор увидел, что Дробинина нет у костра. Коптяков, подогнув колени к подбородку, сладко спал, высвистывая носом.
Куда мог деться Андрей среди ночи? Страх вдруг охватил Егора, детский непомерный ужас перед таинственной чернотой, обступившей их ночлег. Кричать? Нельзя: криком только привлечешь к себе неведомых врагов. И огонь костра, разгоравшийся всё ярче, казалось, не спасал, а выдавал Егора тем… ну, тем, кто утащил Дробинина.
Егор на коленях переполз к лялинскому и зашептал: «Влас!.. Дядя Влас, пробудись!»
Влас, не вставая, немного приподнял сонную голову:
— Ась?
— Андрея нету… мне страшно… — дрожащим голосом выговорил Егор.
— Чего ты напугался, милы-ый! Придет — скажет. Ведь мы в лесу, а не в жиле. Чего бояться в лесу?.. Спи-ко, спи. В лесу оно спокойно. Не бойся ничего.
Влас вертко перекинулся на другой бок, спиной к огню, и через минуту уже посвистывал носом.
