Прежде, чем надеть на себя, старик долго целовал амулет и что-то шептал над ним, как бы заклиная или упрашивая, или рассказывая ему о предстоящем сокрытии навеки в землю.
Не дерзая проникнуть в эту тайну, сыновья догадались, что отец берет это с собою под очаг дома не по личной привязанности, памятное ему, а чтоб, как и себя, заключить там навеки, как имеющее таинственную силу, охранительное, священное, могущее принести дому добро в его недрах, а попав в руки профана, послужить причиною бедствий, если оставить это на произвол случайностей.
Сыновья решили, что «палладиум» состоит из небесного камня, который, заложенный в недра нового дома, сделает его неразрушимым от пожара, землетрясения, наводнения и руки врага.
Они дивились мудрости своего отца, которого и прежде всегда глубоко почитали.
Одному из них подумалось, что «палладиум» мог состоять из всех пришедших им в мысли предметов, уложенных вместе в виде крошечных частиц целого десятка всяких веществ, считаемых священными.
Дугой сын подумал, что отец, постоянно имевший «палладиум» при себе, мог даже не знать, из чего он состоит, получив его в таком, как теперь, зашитом виде от предков, которых не дерзал расспрашивать, и никогда не развертывал его внешней оболочки сам.
ГЛАВА V
Новоселье переселенцев
Поклонившись и сделав жест прощального приветствия рукою в дверь издали смотревшим родным и друзьям, старик взял из рук сына холщовый покров и завернулся с головою и лицом, так что и рук не стало видно.
– Глаза мои ты завяжи! – сказал он брату, – затяни потуже... так... нет, еще... теперь дай, я сам... сам...
И, выпростав руки, он затянул накрепко узел наброшенного на его глаза платка, говоря шутливо:
– Теперь-то я уже наверно ничего не увижу... так мне и надо!.. Лар должен все видеть, что делается в доме, но только сквозь повязку, не то повредит... это вы тоже передавайте внукам и правнукам из рода в род.
Брат увенчал его голову ветками кипариса, возлил на темя из жертвенного ковша освященную смесь и поцеловал старика в лоб сквозь покров, прощаясь с уверениями, что и он тоже решил жить не дольше одного года, до другого виноградного сбора.
Однако засадить Доброго Лара под печку, как и предсказывал один из его сыновей, оказалось делом не легким: никто не мог влезть в коробку, чтобы принять его от подающих извне, втянуть его туда внутрь, потому что пещерка для помещения была очень тесна; она состояла из двух камней, для стола и сиденья, и узкой неглубокой ямки между ними для ног, под весьма низким сводом, чтобы Лар сидел согбенным над чашкой данной ему «пищи мертвых», касаясь спиною и плечами стенок, а затылком потолка, приподняв колена выше уровня сиденья, к подбородку.
Старик же сделался непомерно массивным от закутываний в самый толстый холст, из какого состояли его сорочка и покров – очень широкие и длинные.
Сыновья и брат повалили старика на свои руки, подняли, поднесли к устью низкой печки очага, спустили под нее в вырытую яму к пещерке, устроенной глубоко ниже пола, пробовали втискивать его туда то ногами, то головою вперед, причем он и сам помогал им, высунув руки из-под покрова, упираясь ими в свод пещерки, но дело на лад не шло, и в родне, глядевшей на эту процедуру издали в дверь, раздался уже шепот предположений, что очаг не принимает Лара, потому что сыновья, брат и он сам чего-нибудь не выполнили в обрядах его освящения.
Хозяева напрасно бились над своим будущим гением долгое время, пока кто-то из внешних зрителей не надоумил их вынуть из коробки камень, заложенный туда для постановки кувшина и факела.
– И то правда!.. – вскричали все четверо трудившихся.
Камень, к их удовольствию, оказался не очень тяжелым; его затем втиснули и благополучно засадили под очаг старого деда, хоть тоже не сразу и не без хлопот.
Теперь возник вопрос, как опустить вынутый камень, чтоб не придавить при этом ног скорченному старику, сидящему на другом камне, не имея возможности поджать или отодвинуть свои ступни из назначенного им вместилища. Момент был критический, особенно ввиду того, что действовать около пещерки мог лишь один человек, стоящий в вырытой яме, выбранный на то его старший сын.
– А я не сгорю? – спросил Лар, которому на ощупь показалось, что камень, снова вложив, поместили к нему ближе, чем он был прежде, к самым коленам, вплотную.
– Факел далеко от тебя, отец, – возразил его наследник, – я его хорошо, прочно воткнул в горшок с песком, да и факел-то уж почти догорел.
– Дай новый!.. ведь это первый жертвенный огонь передо мною от вас; я хочу, чтоб он долго горел здесь. Давай чашку и намасли меня хорошенько на прощанье.
Сын исполнил его желания, – ярко осветил склеп, чего, однако, он знал, отец не увидит туго завязанными глазами, потом завернул ноги сидящего подолом его длинного, широкого платья и покрова, как мог аккуратнее, при затруднительнее действий в яме, оправил на нем весь покров и венок, сбившийся на сторону при ужасно долгом, затруднительном втискивании, поставил на его колена большую чашку с «пищею мертвых».
Лар, нащупав ее, тотчас прижал к ней свои руки, скрестив пальцы одни между других.
Сын полил его всего с темени маслом и поставил кувшин с остатками жертвенного питья к факелу на камень.
– Помни, что я говорил! – глухо произнес закутанный старик из-под холста, – закрепи меня здесь, сын, заделай как можно прочнее!.. а теперь пируйте спокойно. Я буду слушать, как вы там шумите. Настели досок над ямой, чтоб никто в нее не упал, и пойте громче, пляшите веселее; ты знаешь, что я это очень люблю. В наступающую ночь я вам еще не буду опасен, потому что, вероятно, не умру, хоть и теперь уж мне становится душно, но вы меня не окликайте больше – строго запрети это, – а завтра на заре, перед началом первой стряпни на новом очаге, непременно все тут у меня заделай наглухо и зарой. Ступай веселиться, сын!.. поцелуй меня в последний раз и притвори в коробке.
Сын горячо поцеловал его сложенные вокруг жертвенной чашки руки, темя покрытой, склоненной головы и выходившее к устью пещерки левое плечо, приговаривая:
– Храни твой новый дом, батюшка, и всех потомков твоих, живущих в нем!..
– Буду хранить до той поры, пока какой-нибудь недостойный выродок не оскорбит меня нарушением моего покоя, – ответил Лар.
Старого деда слегка прикрыли заслонкой из толстых досок и приперли бревном, оставив щели, отложив, как он велел, заделывание коробки наглухо до утра, чтоб он имел отрадою среди своих начавшихся мучений возможность, умирая, слушать столь любимый им при жизни пировой шум родни, справлявшей теперь новоселье, ставшее тризной главы рода.
Это не требовалось обычаями япигов, но, как и у многих дикарей, считалось за хорошее.
Некоторым из пирующих казалось, что умащенный на смерть «масляный дед» подает им голос из-под печки, вторит застольным и плясовым песням, умирая веселым, как жил этот седовласый крепыш-здоровяк.
Согласно его запрещению, никто не посмел отозваться на его предполагаемый голос или, тем более, окликнуть его.
Не окликал его больше и старший сын на другой день поутру, когда принялся заделывать коробку наглухо, хоть и полагал, что Лар тогда еще был жив, потому что слышалось, будто он там возится, шуршит об стенку холстом своего покрова и потихоньку, сдержанно пыхтит, терпеливо изнывая в тесноте и духоте ради милых его сердцу потомков, еще не успокоившись переходом в мир теней.
– Ему теперь «тяжко», как он сам говорил, что это будет.
С такою мыслью, чтоб чем-нибудь не огорчить, не потревожить отца в минуты его кончины, сын прогнал на время своей работы всю остальную семью из дома, а сам старался не видеть сидящего Пара сквозь крупные щели деревянной заслонки, без торопливости, старательно задвинув, прижав ее к устью, как мог, плотнее, закладывая ее камнями, забивая их промежутки щебнем, замазывая глиной.
Когда все было кончено и яма зарыта, он своими руками сложил первый костер в печке и вылил в его огонь много масла, наложил много лепешек и каши – остатков вчерашнего пира – в жертву своему отцу.
Когда семья вполне устроилась и обжилась в новом доме, через год или больше того, ее трое хозяев стали поговаривать, что пора бы по обеим сторонам очага поставить помощников Лара – Пенатов.
По ту и другую сторону коробки, хранящей важно сидящего деда, должны почтительно стоять его самые лучшие внуки.
Но старшие отнюдь не сообщали своего намерения молодежи, зная, что все внучата завоют, станут отбиваться руками и ногами при отправлении их к дедушке, а первое правило при таких актах требовало, чтоб жертва шла и переносила все обряды охотно или, по крайней мере, смирно, без сопротивления.
Хозяева некоторое время колебались выбором субъектов, достойных вековечной чести стать Пенатами дома, и спорили втихомолку между собою об этом, преимущественно на охоте или рыбной ловле, когда находились одни, не опасаясь, что кто-нибудь подслушает их слова.
