Золотые маковки московских церквей остались позади, когда у загородного тихого погоста тройка нагнала одинокие дроги с гробом. Над черной кущей голых берез с криком кружило воронье.
— Стой, стой! — закричал Демидов ямщику.
Бородатый возница на минуту сдержал разгоряченных коней.
— Эй, кого хоронят? — спросил Прокофий погребальщика.
— А кто его ведает! — скучающе отозвался мужичонка. — Сказывают, барин, какой-то помещичек профукался в картишки и кокнул себя. — Он поглубже надвинул треух на уши и свистнул соловому коньку.
— Пошел! — заорал Демидов. — Быстрее погоняй!..
Он вспомнил старичка в атласном камзоле у зеленого карточного поля, вздохнул и перекрестился: «Вот как оно бывает…»
В лицо ударил студеный ветер. Редкие нежные снежинки запорхали над полем. Вместе с унылым тихим звоном они плыли, мягко, бесшумно ложились на бурые пригорки, темные леса и убегающую в даль дорогу. На полосатый верстовой столб взлетела ворона, стала назойливо каркать…
А Демидов, погружаясь в бесконечную дорожную дрему, обеспокоенно подумал про печальную встречу: «К добру или к худу это?..»
Прокофий Акинфиевич после тяжких дорожных мытарств наконец добрался до Санкт-Петербурга. Зимняя подмерзшая дорога была оживленна: тянулись обозы с продовольствием, скакали курьеры на тройках, шли артели бородатых мужиков с котомками за плечами, брели монахи. На почтовых дворах было тесно и шумно. Под невской столицей пошли нескончаемые болота, чахлый ельник, который оборвался вдруг на берегу реки Фонтанной. За ней в мокром сизом тумане простирался Санкт-Петербург. Берега реки были очищены, одеты деревом, ограждены перилами.
Кругом под топором поредели леса; вдоль дороги тянулись широкие вырубки.
— Для чего так сделано? — полюбопытствовал Демидов у будочников, оберегавших пестрый шлагбаум.
Седоусый страж, с алебардой на плече и медной бляхой на груди, хмуро поглядев на Проезжего барина, ответил:
— Разбойники, сударь, одолели. Дабы ворам не было пристанища в тутошних лесах, наказано государыней валить ельник.
За Аничковым мостом высился кол, а на нем торчала полуистлевшая человеческая голова. Воронье с криком носилось над поживой. Заметив взгляд Демидова, будочник пояснил:
— То разбойник! На Невской першпективе чинил смертоубийства и грабежи. Ныне малость поубавились, сударь. Приказано расставить солдатские дозоры! — Он просмотрел подорожную Демидова и крикнул ямщику: — Ступай! Не задерживайся!
Колеса загремели по Аничкову мосту, ставленному на дубовых сваях. Впереди, за мостом, распахнулась Невская першпектива. С той поры, когда был заложен Санкт-Петербург, прошло почти полвека, однако город все еще поражал своими контрастами: то перед Прокофием Акинфиевичем вставали огромные каменные палаты с роскошными садами, богатыми въездами, оберегавшимися мраморными львами, то вдруг усадьбы сменялись диким и сырым лесом, пустырями, беспорядочно разбросанными хибарами. Однако Демидов по очертаниям площадей, улиц и строек убеждался в том, что среди топей и лесов вырастал прекрасный, величественный город.
По улицам под звуки флейт проходили гвардейские полки. Они возвращались с парада; шаг их был чеканен, строг; солдаты были на подбор — рослые, сильные молодцы, обряженные в зеленые мундиры и треуголки.
— Добры воины! — похвалил гвардейцев Демидов и с улыбкой подумал: «Вот кто ныне цариц нам ставит!..»
Кони домчали Прокофия Акинфиевича к старому дедовскому дому, возвышавшемуся над Мойкой-рекой. Никто не выбежал встретить Демидова, никто не распахнул перед ним двери. Слуги, толпившиеся в передней, встретили молодого хозяина холодно. В их принужденных поклонах сквозило равнодушие к нему.
«Видать, прослышаны о завещании! — недовольно подумал он. — Вот носы и воротят!»
Не обращая внимания на холодность слуг, он по-хозяйски крикнул:
— Ну, что глядите? Живо у меня! Обогреть палаты да взбить постель. Устал с пути!..
Несколько дней Прокофий сидел, запершись в кабинете, писал письма и принимал разных людишек, интересовался вельможами, сенатом, порядками при дворе.
В один из пасмурных петербургских дней он велел заложить карету и отправился к государственному вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову. Решил Демидов самолично вручить ему челобитную на покойного батюшку:
«Учинил мой родитель между братьями разделение, которого от света не слыхано и во всех государствах того не имеется и что натуре противно. А именно, пожаловал мне только из движимого и недвижимого 5000 рублев и более ничего, не только чем пожаловать, но и посуду всю обобрал и в одних рубахах пустил…»
Михаил Илларионович Воронцов принял Демидова просто и участливо.
Камердинер провел Прокофия Акинфиевича в домашний кабинет государственного вице-канцлера.
В светлой угловой комнате о семи окнах, в большом глубоком кресле у столика с книгами сидел бодрый, моложавый вельможа — сухощавый, среднего роста, в светло-сером шелковом кафтане. На его спокойном лице блуждала лукавая улыбочка.
При входе Демидова вице-канцлер поднял голову и быстрыми глазами оглядел его.
— Рад, весьма рад случаю видеть у себя потомка столь славных родителей! — любезно встретил он гостя. — Много наслышан о заводах ваших…
Вице-канцлер говорил сочно, плавно, с чистым, красивым произношением.
Прокофий Акинфиевич низко поклонился Воронцову, волнуясь, почти закричал, резко и пронзительно:
— Обида заставила потревожить вашу светлость. Простите! Обойден я, сильно ущемлен братом. Судите сами, смогу ли я жить после сих несправедливостей, как того требует дворянская честь…
Он положил на столик челобитную. И пока вельможа пробегал ее глазами, настороженно следил за его лицом. Оно то темнело, и тогда на высоком, чистом лбу собирались частые тонкие морщинки, то светлело, и складочки убегали с крутого взлобья…
Но тут Демидова охватила тревога.
«Сухая ложка рот дерет. А вдруг, не видя для себя выгоды, он откажет в своем заступничестве! Что тогда? — опасливо подумал он. — Эх, была не была», — решил он.
Только канцлер окончил читать просьбу, как Прокофий Акинфиевич пал на колени и протянул к нему руки.
— Погибаю! — возопил он. — Спасите, ваша светлость!.. Видит бог, по спасении моем не токмо молитвами возблагодарю…
Он не договорил — граф положил холеную руку на плечо просителя и сказал:
— Что ты, Демидов! Душой сочувствую тебе, обижен весьма ты! Сколь смогу и в моей власти будет, выручу! О сем деле доложу преславной государыне нашей Елизавете Петровне.
Вельможа вздохнул, с минуту глубокомысленно помолчал.
— Ах, Демидыч, жаль мне тебя! — задушевно, казалось, с большим сочувствием вымолвил он. — Надо, надо помочь…
— Ваша светлость! — от радости прослезился Демидов. — Век не забуду вашего внимания!
Вельможа ласково улыбнулся.
— Не бойся, Демидыч, — успокоил он гостя. — Вот увидишь, все переменится к лучшему. — Вице-канцлер устало прикрыл ладонью глаза и затих…
Граф Михаил Илларионович сдержал свое слово: через несколько дней Демидова позвали во дворец. Получив радостную весть, он галопом бегал по горницам, кукарекал, хватал за носы холопов и кричал на все хоромы:
— Годи, ленивцы, скоро я вас заставлю пятки лизать! К государыне-матушке зван: я вам всем и Никитушке-братцу покажу, кто такой Прокофий Демидов!..
Слуги заложили лучшую карету, впрягли добрых рысистых коней. На запятки взобрались гайдуки в синих ливреях. Впереди побежали скороходы. Стояло солнечное утро; над Невой, над городом нежно голубело небо. В прозрачном морозном воздухе звонко разносились окрики скороходов, бежавших впереди кареты:
— Пади! Пади!
Сидя в карете, Прокофий с наслаждением оглядывал город, прохожих. Ему льстило, что все с любопытством оглядываются на его барский выезд. После Каменного Пояса, где скуповатый отец так долго держал его в нужде, приятно было сознавать свою значительность.
Кони свернули влево, и перед Демидовым предстал Зимний дворец. Он был деревянный, но весьма обширен, украшен многими лепными украшениями, пышным подъездом, однако мало чем отличался от палат вельмож.
В приемном зале навстречу Демидову вышел вице-канцлер. На сей раз он был одет в мундир, с большой бриллиантовой звездой на груди. Тонкие ножки в черных шелковых чулках делали его похожим на журавля.
— Обождите, сударь, — тихо предупредил он. — Ее величество весьма занята государственными делами.
Скользя по паркету, вельможа неслышно исчез за высокой дверью. Демидов остался один в пустынном зале со множеством дверей. Справа в большие окна лучилось холодное солнце, а вдали, в нежной сиреневой дымке, сверкал тонкий золотой шпиль Петропавловского собора. Стены покоя были покрыты светлым штофом.
Прокофий прислушался: где-то за чуть прикрытой дверью, как ласковое журчание ручейка, слышались негромкие голоса и заглушенный смех. У высокой двери в неподвижности застыл дежурный офицер. Минуты ожидания тянулись очень медленно. Демидов уже отчаялся в ожидании приема, но вот наконец массивная, отделанная бронзой дверь распахнулась, и вице-канцлер поманил Прокофия.
