— Да это завсегда так, приходят с мощами, уходят с вещами, — чуть улыбнувшись, проговорил Нестор.
— Сколь я могу судить, — ответил настоятель, — идёт Лаврентий для некоей учёной беседы, ибо слывёт Лаврентий великим книжником и более всего прилежен к постижению минувших событий, особенно же на Руси и вокруг неё происходивших. Да ты и сам это знаешь не хуже меня. Потому и призвал я тебя, Нестор, что в этих делах ты у нас — первый, а слово твоё о житии и погублении Бориса и Глеба, а тако же, чаю, о преподобном Феодосии, читал и сам Лаврентий.
— Всё это ладно, отче, да только какой может выйти толк от беседы двух иноков? — с печальной усталостью проговорил Нестор.
Игумен усмехнулся:
— Когда ведомый тебе греческий мудрец Пифагор открыл свою теорему, он принёс в жертву языческим богам сто быков. Значит, открытие истины того стоило, — а ведь сиракузец был неглупым человеком.
— «Музы» первого историка, грека же Геродота, не есть цифирная наука Пифагора, — не сдавался Нестор.
— Тогда ответь, чего ради собирались шесть Вселенских соборов, если не для того, чтобы торжествовала истина?
Нестор не нашёл возражения и молчал. А игумен продолжал:
— А ведь и в Никею, и в Царьград, и в Эфес приезжали из всех епархий десятки, а то и сотни высокоучёных богословов и решали дела не только церковные, но и мирские, ибо в каждом мирском деле всегда незримо присутствует небесное начало, правда, не всегда божественное, порой и вражеское. А уж тем более в делах суетных, когда речь идёт о власти, о законе, о первородстве, о правах на земли и троны.
— Мнится, как Пифагор говаривал, что следует быть другом истины, хотя бы пришлось принять мученический венец, — ответил Нестор, согласием своим окончательно признавая правоту Феоктиста.
Вернувшись в келью и прочитав вечернюю молитву, лёг он в постель, однако вслед за разговором у архимандрита пришли к нему раздумья о завтрашнем дне, когда надлежало ему пойти в Берестово, где в большом, изукрашенном резьбой тереме, жил в летнюю пору Святополк Изяславич.
Нестор представил Берестово, с рощей вокруг, с цветами по всему двору, с клетками, в коих томились всякие звери — от лисиц и белок до волков и медведей, с голубятнями и птичником, большими конюшнями и лежащим за ними скотным двором, и мысленно прошёл в терем — крепкий, похожий на детинец, со сторожевой башней в самом центре, с отроками у сеней, — и так же мысленно вошёл во дворец, прошёл по нижним палатам, а потом поднялся в княжеские покои, куда вела пологая и широкая каменная лестница.
А далее представил он и самого князя — высокого, горбоносого, похожего на деда своего Ярослава Владимировича, прозванного Мудрым, и, увидев, будто живого, прямо здесь стоящего возле него, в келье, подумал: «А ведь скоро двадцать лет, как знаю я его». И вспомнил, будто это было вчера, как в 1093 году по Рождеству въехал в Киев дотоле правивший в Турове новый Великий князь Киевский, сорокатрёхлетний Святополк Изяславич, как все горожане с радостью высыпали ему навстречу, потому что сами позвали его для защиты от опасных степных хищников — половцев.
Вспомнил, как на следующий же день пожаловал князь в их монастырь, принеся многие дары, как истово молился и в храмах обители, и в пещерах — над могилами Антония и Феодосия — святых заступников и первых игуменов обители.
Нестор и Святополк были ровесниками, а это кое-что значило, ибо в памяти их отложились события одного и того же времени и оттого чаще всего сердца их бились согласно: в один тон и один лад.
Каждого из них, конечно же, по-своему — один был князем, воином и правителем, другой — книгочеем и писателем, жизнь очень часто заставляла волноваться из-за одного и того же, любить и ненавидеть, пугаться и радоваться в связи с одними и теми же событиями.
Нестор помнил, какие несчастья обрушились на Русь после того, как великокняжеский стол в Киеве занял Святополк. В 1093 году войско Святополка и его братьев Владимира Мономаха и Ростислава разбили половцы. Во время бегства Ростислав утонул в реке, Владимир, отдав Чернигов союзнику половцев князю Олегу Тмутараканскому, ушёл далеко на восток — в Переяславль-Залесский.
А на следующий год ещё одна беда — не меньшая, чем половецкое разорение, — пришла на Русь: 26 августа солнце закрыли густые тучи неведомой дотоле летучей твари — саранчи. И оттого был на Руси неурожай и голод. А потом несколько лет подряд шли кровавые распри между многочисленными князьями-Рюриковичами за столы в важнейших городах, которые потому и назывались «стольными».
Княжеские междоусобицы ловко использовали степняки и не имевший в душе ничего святого коварный предатель князь Олег Тмутараканский, который сжёг городов и вытоптал нив больше, чем половцы.
Поднялись на Олега многие князья, но сильнее прочих негодовал на него крестник его — Мстислав Владимирович, сидевший в Новгороде. Он-то и побил войско своего крестного отца, однако, когда победил его, решил, что пора положить конец родственным сварам, и, оставив Олегу Муром, помирил его с другими Рюриковичами.
И в том же 1097 году братья — родные, двоюродные и троюродные, дядья и племянники, крестные отцы и сыновья, но все происходившие от одного корня — от Рюрика, собрались в маленьком городке Любече, на Днепре, близ Чернигова, чтобы твёрдо договориться об окончании свар и наконец-то встать заедино супротив половцев.
Нестор вспомнил, как тогда, пятнадцать лет назад, подумалось ему, что само Божественное Провидение предназначило Любеч для такого съезда, ибо не было на Руси другого города, называвшегося именем, в коем звучало бы слово «любовь».
Так оно поначалу вроде бы и вышло. Святополку оставили Киев, а вместе с тем и великокняжеский стол, а также и Туров, откуда пришёл он в Киев, и соседний с Туровым Пинск, и тем утвердили его в чине старшего из всех русских князей. Полюбовно, хотя и не без споров, отдали второй по величине надел двоюродному брату его Владимиру Всеволодовичу Мономаху, уже тогда слывшему среди сородичей своих великим умником, отменным храбрецом и удачливым полководцем. Из-за всего этого получил Мономах не меньше городов, весей и земель, чем Святополк, став князем Переяславским, а кроме того приобрёл Суздаль и Ростов, Смоленск и Белоозеро.
Святославичам Олегу, Ярославу и Давиду отдали Чернигов и Северскую землю, Рязань, Муром и Тмутаракань. Давиду Игоревичу — Владимир на Волыни и Луцк, а братьям Ростиславичам — Васильку и Володарю — Теребовль, Червень и Перемышль.
Чтобы не было у князей искушения к переделу столов и земель, в един глас постановили все Рюриковичи, что отныне каждый станет «держать отчину свою» и передавать её будет только своим детям.
Вспомнил Нестор и ту радость, какая охватила его, когда узнал он о сём установлении и подумал тогда: «Истинно сказано, что дочерями Софии, сиречь Божественной Премудрости, были святые Вера, Надежда и Любовь». Да совсем недолго радовался Нестор и иные просвещённые Божией Премудростию христиане миру и покою, наступившему на истерзанной Русской земле. Минуло менее года, как пришла страшная весть, которой он не поверил, но к несчастью и ужасу всех, кто любил всю Русь и мир в ней, оказалась сия весть жестокою и ужасною правдой — Давид Игоревич схватил и ослепил соседа своею, князя Василька.
И что ещё хуже, в том чёрном деле упоминали и потатчика вероломного Давида Игоревича — двоедушного корыстолюбца Святополка Изяславича, который заманил Василька в Киев, где того и схватили. Не хотел тому верить Нестор, а пришлось. Слава Богу, что об ту пору шёл Нестору к концу уже пятый десяток и был разум его сильнее чувств, кои, как известно, идут от плоти, разум же — от духа.
И потому призвал к себе Нестор смирение и, как подобает истинному христианину, не осудил Святополка, но — простил. И помолился за несчастного грешника, а заодно вознёс молитву и за злополучного страдальца Василька. Однако в душе его, как оказалось, навсегда осела неприязнь к Святополку и недоверие ко всякому его слову. Воистину, выходило по Писанию, что слово, им речённое, было ложью.
Это чувство ещё более окрепло после того, как уже на следующий год по свершению злодеяния пошёл Святополк Изяславич войной на своего союзника, ибо двинулись на того войной и другие Рюриковичи, а Святополк всегда был на стороне тех, у кого была сила.
И подумал тогда Нестор: «Метит Господь человеков знаком судьбы, и с купели несёт сие предвестие всяк, кому дано имя его. Ведь назвали же князя Святополком и, видать, не напрасно, ибо, подобно тёзке своему Святополку Владимировичу, прозванному Окаянным, оказался и другой Святополк — Изяславич во многом ему подобен: зол, двоедушен, хитёр и жесток. И стал вторым Иудою, прикидываясь праведником».
И ещё было нечто важное, о чём знали не только книжные люди и приближённые князя, но и, почитай, вся Русь. Не пошёл бы Святополк в поход, если бы не двинулся на Киев со своими полками праведный муж, опора Русской земли, великий воитель и заступник православных Владимир Всеволодович Мономах.
